Александр Дюма - Шевалье де Мезон-Руж

— Ты лжешь, Симон! — яростно произнес чей-то голос. — Его не нужно искать, потому что он здесь!

И Лорен ворвался в зал.

— Пропустите меня! — кричал он, расталкивая собравшихся, — пропустите!

И он занял место рядом с Морисом.

Появление Лорена, показавшее всю силу и искренность характера этого молодого человека, было очень естественным, без всякой манерности. Оно произвело огромное впечатление на трибунах — ему принялись аплодировать и кричать «браво».

Морис только улыбнулся и протянул руку своему другу, сказав при этом себе: «Я был уверен, что не останусь долго в одиночестве на скамье подсудимых».

Собравшиеся с видимым интересом смотрели на этих молодых красивых людей, которых обвинял, как демон, завидующий молодости и красоте, гнусный сапожник из Тампля.

Заметив, что о нем начинает складываться скверное впечатление, Симон решил нанести последний удар.

— Граждане, — завопил он, — я требую, чтобы выслушали отважную гражданку Тизон, я требую, чтобы она говорила, я требую, чтобы она обвиняла!

— Граждане, — остановил его Лорен, — я настаиваю, чтобы до этого была выслушана молодая цветочница: ее только что арестовали и скоро, без сомнения, доставят сюда.

— Нет, — сказал Симон, — это будет еще один лжесвидетель, какой-нибудь сторонник аристократов. К тому же гражданка Тизон и сама сгорает от желания рассказать все правосудию.

Тем временем Лорен тихо разговаривал с Морисом.

— Да, — кричали на трибунах, — да, пусть дает показания гражданка Тизон! Да, да, пусть дает показания!

— Гражданка Тизон в зале? — спросил председатель.

— Конечно, она здесь! — воскликнул Симон. — Гражданка Тизон, скажи, что ты здесь!

— Я здесь, гражданин председатель, — ответила тюремщица, — но, если я все расскажу, мне вернут мою дочь?

— Твоя дочь не имеет никакого отношения к расследуемому делу, — ответил председатель, — сначала дай показания, а затем обращайся в Коммуну с требованием вернуть твою дочь.

— Слышишь? Гражданин председатель приказывает тебе дать показания! — прокричал Симон. — Сейчас же говори!

— Подожди минуту, — сказал, повернувшись к Морису, председатель, удивленный спокойствием обычно такого пылкого молодого человека. — Минуту! Гражданин Ленде, может, сначала ты хочешь что-нибудь сказать?

— Нет, гражданин председатель. Только, прежде чем называть такого человека, как я, трусом и предателем, Симону следовало бы получше и не спеша осведомиться на этот счет.

— Да что ты говоришь! Да что ты говоришь! — повторял Симон с насмешливой интонацией простолюдина, свойственной парижской черни.

— Я говорю, Симон, — продолжал Морис, и в голосе его было больше грусти, чем гнева, — что ты будешь жестоко наказан, когда увидишь, что сейчас произойдет.

— И что же сейчас произойдет? — спросил Симон.

— Гражданин председатель, — продолжал Морис, не отвечая своему отвратительному обвинителю, — я присоединяюсь к своему другу Лорену с требованием, чтобы молодая девушка, которую только что арестовали, была заслушана раньше чем заставят говорить эту бедную женщину: ей наверняка подсказали, какие надо дать показания.

— Ты слышишь, гражданка, — опять закричал Симон, — ты слышишь? Они утверждают, что ты лжесвидетельница.

— Это я лжесвидетельница? — возмутилась тетка Тизон. — Ах так, ну погоди же, погоди!

— Гражданин, — сказал Морис, — сжалься, прикажи этой несчастной замолчать.

— Ага, ты боишься! — вновь закричал Симон, — ты боишься! Гражданин председатель, я требую свидетельских показаний гражданки Тизон.

— Да, да, показаний! — взревели трибуны.

— Тише! — крикнул председатель. — Вот возвращается представитель Коммуны.

В этот момент снаружи послышался шум приближавшегося экипажа, бряцание оружия и громкие крики.

Симон с беспокойством обернулся к двери.

— Сойди с трибуны, — сказал ему председатель, — я лишаю тебя слова.

Симон подчинился.

Тут вошли жандармы, сопровождаемые толпой любопытных, которая быстро была оттеснена назад; они втолкнули в зал судилища какую-то женщину.

— Это она? — спросил Лорен у Мориса.

— Да, да, она самая, — ответил тот. — Несчастная женщина, она погибла!

— Цветочница! Цветочница! — шептались любопытные на трибунах, — это цветочница!

— Я требую, чтобы прежде всего дала свидетельские показания тетка Тизон! — вопил сапожник. — Ты ей приказал говорить, председатель, а она все еще молчит.

Тетку Тизон вызвали на трибуну, и она начала свой страшный и обстоятельный донос. По ее словам, виновна была цветочница, а Морис и Лорен являлись сообщниками.

Донос этот произвел впечатление на публику в зале.

Симон торжествовал.

— Жандармы, приведите сюда цветочницу! — крикнул председатель.

— О, это ужасно! — прошептал Моран, закрыв голову руками.

Привели цветочницу, и она встала у трибуны, напротив тетки Тизон, чье свидетельство только что превратило обвиняемую в преступницу.

Вошедшая подняла вуаль.

— Элоиза! — воскликнула тетка Тизон. — Моя дочь… Ты здесь?..

— Да, матушка, — тихо ответила молодая девушка.

— А почему жандармы привели тебя сюда?

— Потому что меня обвиняют, матушка.

— Тебя… обвиняют? — воскликнула с тревогой тетка Тизон. — Кто?

— Вы, матушка.

На шумный зал внезапно обрушилась страшная, гробовая тишина. Боль от этой ужасной сцены проникла в сердце каждого из присутствующих.

— Ее дочь! — доносилось еле слышное, как будто издалека, перешептывание. — Ее несчастная дочь!

Морис и Лоран смотрели на обвинительницу и обвиняемую с чувством глубокого сострадания и почтительной скорби.

Симон хотел дождаться, чем же кончится эта сцена, и надеялся, что Мориса и Лорена обвинят в соучастии; он старался не попасться на глаза тетке Тизон, которая ошеломленно оглядывалась по сторонам.

— Как зовут тебя, гражданка? — спросил председатель, сам взволнованный происходящим.

Девушка была спокойна и, казалось, смирилась со своей судьбой.

— Элоиза Тизон, гражданин.

— Сколько тебе лет?

— Девятнадцать.

— Где ты живешь?

— На улице Нонандьер, двадцать четыре.

— Это ты продала гражданину Ленде — вот он сидит на скамье — сегодня утром букет гвоздик?

Девушка повернулась к Морису и, посмотрев на него, ответила:

— Да, гражданин, я.

Тетка Тизон взглянула на дочь глазами, полными ужаса.

— Знала ли ты, что в каждой из этих гвоздик была записка для вдовы Капет?

— Знала, — ответила обвиняемая.

По залу прокатились возгласы ужаса и удивления.

— Почему ты предложила эти гвоздики гражданину Морису?

— Потому что увидела на нем шарф муниципального гвардейца и догадалась, что он идет в Тампль.

— Кто твои сообщники?

— У меня их нет.

— Как! Ты одна составила этот заговор?

— Если считать это заговором, то одна.

— Гражданин Морис знал…

— … что в цветах спрятаны записки?

— Да.

— Гражданин Морис — муниципальный гвардеец. Он может видеть королеву с глазу на глаз в любое время дня и ночи. Если бы гражданину Морису нужно было что-то сказать королеве, ему незачем было писать: он мог просто с ней поговорить.

— Раньше ты знала гражданина Мориса?

— Я встречала его раньше в Тампле, когда еще жила там с моей бедной матерью, но не была с ним знакома.

— Видишь, презренный! — воскликнул Лорен, грозя кулаком Симону (ошеломленный таким поворотом дел, он опустил голову и старался незамеченным выскользнуть из зала). — Видишь, что ты наделал?

Все взгляды обратились на Симона: они выражали крайнее негодование.

Председатель продолжил допрос:

— Поскольку ты вручила букет, поскольку ты знала, что в каждом цветке спрятана записка, ты должна также знать, что в ней было написано!

— Конечно, я знаю это.

— Хорошо, тогда скажи нам, что же было в записке?

— Гражданин, — твердо произнесла девушка, — я сказала все, что могла, а главное — что хотела сказать.

— Ты отказываешься отвечать?

— Да.

— Знаешь, что тебя за это ожидает?

— Да.

— Может быть, ты надеешься на свою молодость и красоту?

— Я надеюсь только на Бога.

— Гражданин Морис Ленде, — сказал председатель, — гражданин Гиацинт Лорен, вы свободны. Коммуна признает вашу невиновность и отдает должное вашему патриотизму. Жандармы, отведите гражданку Элоизу в тюрьму здешней секции.

При этих словах тетка Тизон, казалось, проснулась, испустила жуткий крик и хотела броситься к дочери, чтобы в последний раз обнять ее, но жандармы не позволили ей это сделать.

— Я прощаю вас, матушка! — закричала девушка, когда жандармы уводили ее.

Тетка Тизон дико завопила и упала замертво.

— Благородная девушка! — взволнованно и печально прошептал Моран.

Следом за событиями, о которых мы только что поведали, к ним добавилась еще одна сцена — как бы дополнение к мрачным поворотам этой драмы.

Тетка Тизон, сраженная тем, что произошло, покинутая теми, кто пришел с ней в зал (ведь есть что-то отвратительное даже в невольном преступлении; но еще более преступно, когда мать убивает собственное дитя, пусть даже в избытке патриотического рвения), оставалась какое-то время в полной неподвижности; потом подняла голову, ошеломленно огляделась и, увидев, что осталась совершенно одна, с криком бросилась к дверям.

Там оставалось еще несколько человек из числа самых любопытных и настойчивых. Узнав ее, они посторонились, показывая на тюремщицу пальцем и говоря друг другу: