— Я скажу все, что вы захотите узнать.

— Хорошо. Я знал, что ты благоразумный человек. Садись сюда... вот на этот табурет. Ну, как... пришел в себя? Покончим с этим побыстрее, сам ведь знаешь — чем быстрее, тем лучше. Давай простые ответы на мои вопросы и вернешься к своей работе и никогда, поверь мне, никогда не войдешь больше в эту комнату.

— Спрашивайте, — взмолился тюремщик, — спрашивайте побыстрее.

— Так ты готов?

— Да, сэр.

— Ты отводил сегодня женщину к узнику?

— Да, сэр.

— Я уверен, что это не входит в твои обязанности. — Нет, не входит... — Он забыл самые простые слова, и говорить быстро у него не получалось. Мне дали взятку. Я плохо сделал, что взял ее. Я раскаиваюсь в этом. Не надо было ее брать.

— И большая была взятка?

— Да, сэр.

— От человека с положением, несомненно. А как зовут узника, в чью камеру явилась гостья. Смотри не пытайся обмануть меня, ибо я тут же велю испробовать на тебе все эти игрушки, и уж тогда ты скажешь правду.

— Не буду. Клянусь, не буду вас обманывать. Этим узником была госпожа Анна Эскью.

— Хорошо. Ты не обманываешь меня, значит, мы сумеем сегодня обойтись без этих штучек. А как звали женщину, которую ты проводил Анне Эскью?

— Это была дама... но я не знаю ее имени.

— Не знаешь? Напряги память.

— Клянусь, я не знаю, как ее зовут. Она принесла еду и теплую одежду для заключенной. Я знаю, кто ее послал, хотя и не ведаю ее имени. Мне его никогда не называли.

— Значит, ты знаешь, кто ее послал?

— Да, знаю. Ее послали еретики — друзья Анны Эскью.

— А как зовут этих друзей?

— Мне не называли их имен.

— Так дело не пойдет. Мне нужны имена.

— Это придворные дамы.

— И ты не можешь никого назвать... хотя бы нескольких?

Он подал знак двум мужчинам со злобными лицами; они подошли поближе.

— Ни единого имени? — спросил допрашивающий.

— Я не знаю, кто послал ее. Мне говорил человек, который привозил ее... я знаю...

— Так ты знаешь?

— Да, милорд. Я знаю, что женщина, приезжавшая к Анне Эскью, — посланница королевы.

— Королевы! Это хорошо. Ты мне очень помог. Можешь идти. Возвращайся к своей работе. Но смотри, никому ни слова о сегодняшнем приключении, дружище, а не то...

— Клянусь, что буду молчать. Клянусь...

— За тобой будут следить. Пусть все останется, как и было. Бери свою взятку. Веди леди в камеру Анны Эскью. Твое сегодняшнее посещение этой камеры и осмотр этих штучек ничего не меняют. А теперь иди, мой милый. Ты отвечал правдиво и очень мне помог.

В ответ на это тюремщик грохнулся в обморок, растянувшись на земляном полу.

Райотесли с улыбкой посмотрел на него. Этот человек ему понравился — он дал именно тот ответ, который был ему нужен.


* * *

Добравшись до Гринвичского дворца, Нэн, как обычно, отправилась прямо в покои леди Херберт. Сестра королевы за время ее отсутствия то молилась, чтобы она вернулась живой и невредимой, то стояла у окна, высматривая, не идет ли она.

— Нэн, — спросила леди Херберт, — ну как, все сложилось удачно?

— Да, как и раньше, миледи.

— Мне показалось, сегодня ты вернулась немного раньше. — Да, миледи. Я едва успела снять юбки, как тюремщик велел мне поскорее уходить.

— С чего бы это? — спросила леди Херберт, побледнев.

— Он сказал, что не видел стражника на обычном месте.

Леди Херберт нервно теребила пальцами драгоценности на своей шее.

— Это неспроста. Они что-то заподозрили.

Нэн упала на колени. Пообщавшись с Анной Эскью, она заражалась ее фанатизмом, ее стремлением обрести мученический венец.

— Миледи, если потребуется, я готова умереть за дело королевы и за ее веру.

Леди Херберт принялась ходить взад и вперед по комнате.

— Женщин не подвергают пыткам. Меня могут послать на костер, но поскольку я женщина, то меня задушат, чтобы я не чувствовала боли, когда загорится мое тело.

Леди Херберт поняла, что Нэн находится на грани истерики. Напряжение было слишком велико — его могли вынести только такие фанатики, как Анна Эскью. Надо прекратить эти опасные посещения Тауэра. Надо убедить королеву, чтобы она отказалась от них.

— Иди в свою комнату, — сказала она. — Я пришлю тебе успокоительное питье. Выпей его и задвинь полог кровати, а потом спи... спи, пока не проснешься освеженной.

Нэн сделала реверанс и отправилась в свою комнату.

Когда она проснулась, ее вчерашнее возбуждение прошло. Она снова стала самой собой. Она с ужасом вспоминала свои походы в Тауэр, и мученическая смерть уже не казалась ей такой прекрасной, как вчера. Смерть ужасна, и воспоминание о холодной мрачной громаде Тауэра только усиливало эту мысль.


* * *

Войдя в спальню королевы, леди Херберт закрыла дверь и прислонилась к ней.

— Мне страшно, — сказала она.

— Почему? — спросила королева.

— Сегодня она вернулась раньше обычного. Стражника не было на его месте.

— А почему его там не было?

— Потому что что-то случилось.

— Ты сегодня какая-то взвинченная, что с тобой?

— О, Кейт, что с тобой будет?

— Откуда я знаю? Разве мы можем это знать?

— Кейт, не посылай больше Нэн в Тауэр. Послушай моего совета, прекрати это опасное дело.

— Значит, ты предлагаешь оставить Анну одну, без помощи в этой ужасной тюрьме?

— Да, Кейт. Да.

— Но ты вспомни — ведь она пострадала из-за меня. Посадили в тюрьму ее, а на самом деле там должна была быть я. Моря ее голодом и холодом, они наносят удар по мне.

— Кейт, Кейт, будь осторожна. Это не игра, в которую мы любили играть в отцовском доме. Это жизнь, и тебе угрожает реальная опасность. Если бы ты знала, какие сны мне снятся, Кейт! О, какие ужасные сны!

— И мне тоже, — сказала королева.

— Тебе что, все равно — умрешь ты или останешься жить?

— Нет, не все равно, — ответила королева. — Я очень хочу жить. И она неожиданно бросилась к сестре и обняла ее.

«Что с нами со всеми будет? — спрашивала себя Анна Херберт. — И зачем только Анна Эскью появилась при дворе! Мы хотим жить, хотим покоя и счастья, а вместо этого своими неосторожными действиями насылаем на свои головы несчастья».

— Сестричка моя, — срывающимся голосом произнесла Анна. — Что же это с нами сталось?

— Жизнь взвалила на нас непосильную ношу, Анна. Так мне кажется временами. Я помню, какой была моя жизнь до замужества с королем... Я помню свой брак с лордом Латимером... Что меня тогда заботило? Что у нас будет на обед, надо собрать клубнику, пока она не перезрела, и ее не склевали птицы; до конца месяца надо уехать из Йоркшира, чтобы проветрить дом; нужно закончить покров для алтаря, который я вышивала для церкви. Вот что меня тогда занимало. А теперь? Как все изменилось! Теперь я думаю не о том, подойдет ли моему господину этот говяжий филей, а о том, сколько времени... сколько времени мне еще ходить в королевах? И скоро ли меня отвезут в Тауэр? И когда я поднимусь на эшафот? Бывают времена, когда я лежу в постели, натянутая как стрела, и мне кажется, как к моей шее прикасается лезвие топора. Я вздрагиваю и молю Бога спасти меня. Но в другие дни меня охватывает безразличие, я смеюсь про себя и говорю — пусть это случится сегодня. Мне все равно!

— Меня пугают истерические нотки в твоем голосе — наверное, ты потихоньку сходишь с ума. Я заметила их и у Нэн, когда она вернулась из Тауэра. Даже Сюррей и тот, по-видимому, слегка свихнулся, ибо его глаза лихорадочно блестели, когда он говорил королю такие вещи, от которых запросто можно лишиться головы. Этот человек ежечасно рискует своей жизнью. А ведь он любит жизнь. Но он так часто был на волосок от смерти, что не мог не почувствовать ее очарования.

— Лучше быть очарованным ею, Анна, чем бояться ее как огня.

— А лучше всего быть от нее подальше... и не смотреть в ее зловещее лицо.

— Тогда, если она придет неожиданно, мы, может быть, не сумеем достойно встретить ее.

— У нас нет выбора, сестра. Дорогая моя Кейт, Нэн не должна больше посещать Анну Эскью.

— Значит, пусть она умирает от голода и холода?

— Надо найти другие способы помочь ей.

— Можем ли мы доверять тюремщикам? Они возьмут еду и одежду, как берут наши взятки, но где гарантия, что они передадут их Анне? Единственный верный путь — это отвозить ей еду и одежду самим.

— А ты когда-нибудь задумывалась о том, что они сделают с Нэн, если схватят ее?

— Я только об этом и думаю.

— Ведь ты ее любишь, правда?

— Да, люблю. Она — хороший человек и очень мне дорога.

— И тем не менее, подвергаешь ее жизнь опасности.

— Она сама захотела ездить к Анне.

— Временами я думаю, что Анна Эскью всех нас околдовала. Она мечтает о мученическом венце, и мне кажется, что этой мечтой она заразила и нас. О, Кейт, как бы мне хотелось опять стать маленькой! Помнишь, как мы играли с тобой в замке Кендал? Как мы были счастливы — ты, я и наш братец Уильям.

— Мы и не знали тогда, что нас на каждом углу подстерегает опасность. Но она была и тогда. Она всегда была. Мы играли в свои детские игры в замке Кендал и не знали, что наш отец обязан защищать границу королевства, а шотландцы в любую минуту могли напасть на нашу страну.

— Ах, какие это были счастливые дни! А помнишь ли ты, как мы жили в Грип-Нортоне?

— Я все помню. Это было не так уж давно. Но помню и тот день, когда мама сказала, что у нас больше нет отца.

— Ты это помнишь? Тебе же было всего четыре года!

— Я помню ее суровое мрачное лицо и как она сказала, что мы должны быть достойны его.