— О каких врагах вы говорите, милорд канцлер, о наших общих врагах, милорд, или о врагах короля? О врагах, скажем... лорда верховного адмирала или милорда епископа?

Во взгляде Райотесли вспыхнула ненависть, а улыбка стала язвительной, когда он мягко произнес:

— Разве у верных и преданных подданных могут быть иные враги, чем враги короля?

— Можно также сказать, — продолжал неугомонный Сюррей, — что в нашем королевстве есть люди, которые, как мне кажется, думают в первую очередь о своей карьере, а уж потом о благе Англии, да и то если это помогает им достичь своей цели.

Король свирепо посмотрел на поэта:

— Поосторожнее с такими обвинениями, милорд граф. Вы утверждаете, что среди моих подданных есть такие люди, которые добиваются выгод для себя, пусть даже в ущерб благу Англии?

— Увы, ваше величество, я высказал такое предположение, поскольку боюсь, что это правда.

Глазки Генриха сузились в знакомой всем манере. У всех присутствующих, за исключением Сюррея, тревожно забились сердца, никто не мог понять, чем закончится эта выходка поэта.

— Если кто-нибудь из вас, — продолжал король, — знает за кем-нибудь такую вину, то его долг и прямая обязанность — сообщить об этом нашему Совету.

Король попытался встать, но неожиданно сердито взревел и упал на стул. Катарина бросилась осматривать его ногу.

— Ваше величество, повязка слишком тугая.

— О боже, ты права! — закричал король. На лбу его выступили капельки пота, а лицо почернело от боли.

— Ты мое спасение, Кейт. Никто не может перевязать мою ногу так, как ты. Когда ее перевязывает кто-то другой, повязка всегда или слишком тугая, или, наоборот, слишком слабая.

Катарина обрадовалась, что сможет заняться повязкой.

— Дает ли ваше величество свое позволение ослабить ее?

— Конечно... и побыстрее, Кейт.

Пока она перевязывала его ногу, король на несколько секунд откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Он не мог думать ни о чем, кроме боли.

Но наконец он открыл глаза и посмотрел на придворных.

Как только король немного позабыл о боли, Райотесли сказал:

— Когда граф говорит о врагах вашего величества, он, вероятно, имеет в виду арестованную совсем недавно госпожу Кайм.

— И что сталось с госпожой Кайм? — быстро спросил Сеймур.

— Она сидит в Тауэре, как и полагается всем врагам короля.

И епископ отчетливо произнес:

— Да будет так.

Катарина увидела испуганные глаза трех своих дам — сестры, падчерицы и маленькой Джейн Грей. Эти трое любили ее сильнее всех и знали, что открытый удар по Анне Эскью был на самом деле открытым выпадом против нее. Сюррей спросил:

— И что с этой Анной Эскью? Она хотела, чтобы ее звали Эскью, а не Кайм. Миловидная дама. Изящна, высока и вечно грустна. Ее волосы такого же цвета, как и лютики в полях, а кожа белая, как у лилии; ее глаза своим цветом напоминают летнее небо.

— О ком это вы? — проревел король, почувствовав, что боль в ноге отпустила.

— Об Анне Эскью, ваше величество, — ответил Сюррей.

Король неприятно рассмеялся:

— Как и милорд граф, я ее хорошо запомнил, Слишком смела на язык. Я не люблю, когда женщины начинают учить меня, что надо делать.

Он зарычал от внезапной боли.

— Что ты делаешь, Кейт? Зачем ты мнешь мою могу?

— Тысяча извинений, ваше величество, — ответила Кейт. — Повязка выскользнула у меня на рук.

— Поаккуратнее, моя милая.

Сюррей решил продолжить опасный разговор об Анне Эскью:

— Она ушла от своего мужа, ваше величество.

Но тут его довольно энергично поправила леди Херберт:

— Правильнее было бы сказать, что это муж выгнал ее из дому, ваше величество.

— Что-что? — спросил король.

— Ее муж, ваше величество, выгнал ее из дома.

— У него были на то причины, — произнес Райотесли, криво улыбнувшись леди Херберт и королеве. — Ему не поправилось, что она не хотела подчиняться указам вашего величества.

— И правильно сделал, что выгнал, — сказал король. — Я не потерплю в своей стране неповиновения — от мужчины ли, от женщины ли, какой бы миловидной она ни была.

— Не все могут, — небрежно сказал Сюррей, - склонять голову туда, куда дует ветер.

Король бросил на графа свирепый взгляд, но для этого ему пришлось повернуться на стуле - и его нога выскользнула из рук Катарины, и Генрих вскрикнул от боли.

— На этот раз вы, ваше величество, неосторожно повернулись, — сказала Катарина, — но потерпите, сейчас я закончу перевязку, и вам станет легче. У меня есть новая мазь, которая, я уверена, облегчит боль.

Король снял свою шляпу с пером и вытер пот со лба.

— Как мне надоели все эти новые мази, — ворчал он.

— Как бы мне хотелось вылечить вашу ногу! — воскликнула Катарина.

— Я бы тоже наградил того, кто нашел бы лекарство от этих язв. Клянусь Богом, я не сплю по ночам из-за боли в ноге. Мы сегодня же попробуем твою мазь, Кейт. Ну вот, уже полегчало. — Король повернулся к придворным и нахмурился. — Не женщинам учить меня, что надо делать, — сказал он. — Я согласен в этом со святым Павлом: «Пусть женщины хранят молчание в церкви, ибо им запрещено там разговаривать; им велено подчиняться».

Генрих замолчал и многозначительно посмотрел на жену, стоявшую перед ним на коленях. Он хотел, чтобы Кейт запомнила эти слова. Она была хорошей женщиной и имела самые нежные пальчики при дворе. За это он и любил ее. Но он не терпел женщин, вмешивающихся в дела, которые должны решаться мужчинами, ибо женскому уму далеко до мужского. А Кейт, как и ее подруга Анна Эскью, очень любила вмешиваться не в свои дела. Очень хорошо, что Анну заточили в Тауэр. Генрих надеялся, что его заботливая сиделка Кейт прислушается к его мягкому предупреждению.

Гардинер подобострастно закончил цитату:

—...как велит закон.

Генрих кивнул и пальцем, унизанным драгоценными камнями, погрозил сначала придворным, а потом жене, стоявшей перед ним на коленях.

— У этой Эскью, как я знаю, нашли запрещенные книги, она выступала также за отмену мессы. Держите ее в Тауэре, милорд. Держите до тех пор, пока она не поумнеет.

Гардинер выступил вперед; он склонил голову и заговорил очень серьезным тоном:

— Увы, эта женщина так дерзка, потому что у нее есть друзья при дворе.

— И кто же эти друзья, лорд епископ?

— Это, ваше величество, — произнес епископ, кинув взгляд на королеву, — нам еще предстоит выяснить. — Милорд епископ, — вмешался в разговор Сеймур. — Зачем его величеству знать такие пустяки — кто друзья этой женщины.

— Я тебя не понимаю, братец, — произнес король.

— Эта женщина глупа, ваша милость, только и всего.

— Скажешь тоже, — прорычал король.

— Не стоит о ней говорить, — сказал Сеймур. Катарина, пытаясь унять дрожь в пальцах, молила про себя, чтобы он прекратил этот опасный разговор. Зачем он впутывается в это дело? Неужели не понимает, что его враги только этого хотят?

— Может, и не стоит, — ответил король, — но я хочу преподать урок тем, кто осмеливается оказывать мне неповиновение.

— От женщин, — сказал Гардинер, — бывает столько же неприятностей, сколько и от мужчин. Поэтому пол не служит ей оправданием, Сеймур. По-моему, всякий, кто выступает против нашего правителя короля, — враг Англии, будь то мужчина или женщина.

— Хорошо сказано, — произнес король. Он посмотрел на сэра Томаса и хмыкнул. — Я знаю, о чем подумал наш галантный Сеймур. Она — женщина, поэтому ее надо пожалеть. Ну давай, братец, сознавайся.

— Нет, мой сеньор, я так не думал.

— Неужели? — спросил король. — Не забывай, что я тебя знаю как облупленного.

Среди придворных пробежал смешок, а Катарина подняла глаза и посмотрела в лицо человека, которого она любила. Но он глядел в другую сторону и самодовольно улыбался. «Он так умен, — подумала королева, — так мудр и, несмотря на его кажущуюся беспечность, умеет держать себя в руках гораздо лучше, чем я. Как глупо было с моей стороны ожидать, что замечание короля заденет его!»

— Я хотел бы сказать, — подобострастно произнес Райотесли, — если это порадует ваше величество, что я, в отличие от Сеймура, не считаю Анну Эскью женщиной. Для меня она угроза благополучию Англии, ибо вокруг нее группируются враги короля.

— Ты слишком жесток к ней, друг Райотесли, — заметил король.

— Исключительно ради вашего величества, — ответил канцлер, наклонив голову в знак своей почтительности.

— Это хорошо, канцлер. А теперь... давайте сменим тему. Я не хочу больше огорчаться из-за происков своих врагов, пусть лучше мои друзья порадуют меня своими талантами. Господин Сюррей, что вы там прячетесь? Вы ведь наш величайший поэт, не так ли? Так развлекайте нас. Подойдите... и давайте послушаем ваши прекрасные стихи, которыми вы так гордитесь.

Граф встал и склонился перед Генрихом. Маленькие, налитые кровью глазки короля встретились с красивыми карими глазами поэта.

— Всегда к услугам вашего величества, — сказал дерзкий стихотворец. — Я прочитаю вам свои стихи о весне.

— А! — промолвил король, подумав: «Я не потерплю больше твоей дерзости, милорд. И тебя... со всей твоей королевской кровью и твоими высказываниями в придачу. В твоем красивом лице я узнаю черты твоей сестры. Она горда... горда, как и все вы. Но я люблю гордых женщин... временами». Подумав о сестре молодого поэта, Генрих смягчился.

— Мы жаждем услышать ваши вирши о весне. Я всегда любил весну.

— Весна! — восторженно произнес Сюррей. - Красивейшее время года. Весной все обновляется, за исключением любви.

Король бросил подозрительный взгляд на графа, но Сюррей уже начал читать:

ОПИСАНИЕ ВЕСНЫ,