Вышивка была прелестной. В центре красовался медальон, который окружали вышитые золотым, алым, голубым и зеленым шелком цветы. В каждом углу располагались драконы, изрыгавшие из своих пастей ярко-красное пламя, — Джейн как раз и вышивала одного из них.

«Тяжело быть королевой, — думала Джейн, работая иголкой. — Тяжело быть и королем — маленьким королем. Хорошо, когда ты всемогущ, все тебе подчиняются, как королю Генриху. Но если ты еще совсем мал и не уверен в себе, как все дети, тогда дела твои плохи».

Джейн и Эдуард не чувствовали страха только тогда, когда с ними была миссис Сибил Пени. Миссис Пенн не думала о том, что Эдуард — будущий король, для нее он был малышом — она всегда так говорила. Она частенько сажала его к себе на колени и подбрасывала, она купала его и напевала ему песенки, она бормотала угрозы в адрес его наставником и учителей верховой езды и говорила Джейн, что они не должны так мучить ее маленького принца.

Эдуард, умиротворенный, сидел на коленях миссис Пени, а Джейн сидела у ее ног.

— Джейн, — говорил ей принц, — давай поиграем, как будто мы дети.

Джейн собиралась заботиться о нем, когда они вырастут, поэтому, если ей суждено стать его женой, она должна изучить все обязанности королевы.

Жизнь была так трудна, в ней все так быстро менялось. Принцессы Мария и Елизавета теперь часто бывали при дворе, и дети видели их гораздо реже. А дядя Томас Сеймур уехал и так долго не возвращается. Эдуард сильно без него тосковал.

— Все меняется так быстро, Джейн, — говорил он, и между бровями у него появлялась складка.

Джейн знала, что он думает о том дне, когда принц Эдуард станет королем Эдуардом.

Что же так встревожило ее любимую королеву? Она сидела задумавшись, не прислушиваясь к тому, что говорили ее придворные дамы; время от времени она кидала взгляд на дверь, как будто ожидала кого-то, чей приход был для нее очень важным. Она как будто и ждала, и боялась этого прихода.

Джейн знала, что несколько придворных дам и кавалеров неожиданно исчезли. Среди них были сэр Филипп Хоби, его жена и сэр Томас Гарден. Люди исчезают совершенно неожиданно, а когда ты спрашиваешь, что с ними случилось, на лицах у вопрошаемых появляется странное выражение.

Джейн часто ездила по реке из Гринвича в Хэмптон и видела мрачную громаду Тауэра. Она слышала ужасные истории о том, что творилось за этими серыми каменными стенами; она также знала, что, когда на лицах людей появлялось такое выражение, какое возникало при упоминании имен сэра Томаса Гардена и супругов Хоби, это означало, что те, о ком она спрашивала, отправились в Тауэр.

Катарина, вышивая, думала о своем безрассудном поведении. Сестре Анне не нравилось то, что она делала, она умоляла ее не вмешиваться.

— Забудь о новых идеях, — просила ее Анна, - Выбрось их из головы. Эти люди начинают смотреть на тебя как на своего лидера. Ты знаешь, что означают эти аресты. Они означают, что Гардинер и Райотесли подбираются к тебе. Они наметили в жертву тебя.

Анна была права, и Катарина знала это. Она была мягкой, но умной женщиной и не могла отгородиться от новых идей, какими бы опасными они ни были. Если окажется, что эти идеи отражают истину, она должна принять их, она должна много читать и быть искренней с самой собой. Что-то внутри подсказывало ей, что она должна принять вызов, брошенный ей Гардинером.

И Катарина сказала Анне:

— Как эти люди вообще сумели найти какие-либо улики против супругов Хоби и Гардена? Я знаю, что у них есть запрещенные книги, но они так и остались в их покоях. Король не дал своего разрешения на обыск в замке.

— Кто-то на них донес.

— Я в это не верю. Кто мог на них донести? Ведь никто, кроме наших друзей при дворе, не знал, что они протестанты. И никто из них не был подвергнут допросу. Мы это знаем.

И вдруг ее озарило — ведь она была умной женщиной. Она вспомнила, что епископ поручил это дело доктору Лондону, известному негодяю, а разве она не знает, каким способом Лондон добывал улики против монахов?

Эта мысль потянула за собой другую — если он собирался предоставить доказательства, что приближенные королевы читают запретные книги, то кто будет самым лучшим доносчиком, как не казненные люди, которые не могут уже постоять за себя? Протоколы допросов трех мучеников, погибших на костре, должны храниться в доме придворного писца, который их составлял. Если ей удастся забрать эти документы и найти в них поправки, она не только спасет своих друзей, но и разоблачит козни врагов.

Это было очень опасно, но Катарина почувствовала, что должна набраться смелости и сделать это. Если подозрения подтвердятся, она спасет не только своих друзей, но, возможно, и свою жизнь.

Катарина отбросила все сомнения. Сегодня она послала надежных людей в дом придворного писца. По ее приказу они заберут у него протоколы допросов.

Если этот шаг окажется неверным, ее ждет гибель, хотя Катарина сильно уповала на то, что король по-прежнему очень к ней расположен; но, если выяснится, что правда на ее стороне, она будет торжествовать победу.

Неудивительно, что она нервничала. Неудивительно, что она постоянно поглядывала на дверь.

Катарина посмотрела вниз и увидела вопрошающие глаза, устремленные на нее. В этих прекрасных глазах она прочитала сочувствие. Катарина наклонилась и поцеловала поднятое к ней лицо.

— Джейн, дорогая, — сказала она, — приходи ко мне, я найду тебе какое-нибудь занятие. Ты еще, конечно, слишком мала, чтобы стать фрейлиной, но я буду поручать тебе всякие мелкие дела — мне нравится, когда ты рядом.

Джейн поцеловала руку своей благодетельнице и по своей привычке от всей души поблагодарила ее.

Как бы ей хотелось знать, что тревожит королеву!


* * *

Генрих был в ярости. Дело о приближенных королевы было подтасовано. Был арестован придворный писец, в доме которого обнаружили протоколы допросов, содержавшие приписки, порочащие арестованных. Улики против них состряпали доктор Лондон и адвокат Симонс вкупе с этим писцом.

Король послал за Гардинером и жестоко выругал его.

Гардинер клялся, что это проделки доктора Лондона и адвоката и что он ничего о них не знал.

— Так пусть же наш гнев падет па них! — воскликнул король.

Глазки его сузились, и Гардинеру стало ясно, что, хотя король и не обмолвился об этом ни словом, он прекрасно понимал, что все обвинения, предъявленные приближенным королевы, направлены на самом деле против его примаса Кранмера и Катарины, и если это повторится, то гнев короля падет уже не на слуг, а на самого Гардинера.

А Генрих подумал: «Если бы этот хитрец не был так нужен мне, я бы тут же выгнал его».

Так или иначе, ему пришлось довольствоваться наказанием других.

— Приказываю пригвоздить доктора Лондона к позорному столбу в Ньюбери, Ридинге и Виндзоре. И пусть ему повесят на грудь табличку, чтобы все, кто умеет читать, узнали, что он совершил подлог. Пусть все знают, что король всегда наказывает тех, кто порочит невинных людей!

Король метался по комнате и кричал, призывая в свидетели Бога, что он всегда выступал за справедливость. Он тряс кулаком перед носом Гардинера.

— Запомните это, епископ. Запомните хорошенько.

Уходя из покоев короля, Гардинер трясся от страха.

Он нашел Райотесли и сказал ему, что пока им лучше не предпринимать никаких шагов против королевы. Они ее недооценили. Они-то думали, что она слабая, а она им показала, какая она слабая.

— Значит, все, чего мы добились, — с кривой усмешкой произнес Райотесли, — это сожжения трех ничего не значащих людишек, зато сильно уронили себя в глазах короля.

— Вы слишком нетерпеливы, сэр, — раздраженно заявил Гардинер, — да, в первом бою мы потерпели поражение, но победителя выявляет последняя, а не первая битва. Если бы со дня королевской свадьбы прошло побольше времени, этого бы не случилось. Через несколько месяцев... ну пусть через год король разлюбит мадам Катарину и положит глаз на какую-нибудь другую леди. Мы поторопились, а Лондон оказался дураком. Политические дела помогают разоблачить многих... разоблачить как глупцов. А политика — не место для дураков. Не будем же обвинять друг друга в ошибках. Подождем, и обещаю тебе, что пройдет совсем немного времени — и Катарину Парр постигнет та же участь, что и других. Катарина в своих покоях обнимала друзей, вернувшихся целыми и невредимыми из заточения. Они упали на колени и горячо благодарили ее — она спасла их, и они были обязаны жизнью ее мужеству.

— Погоди радоваться, — предупреждала ее сестра.

Но Катарина с нежностью поцеловала ее. Она почувствовала свою силу. Она поняла, как ей надо действовать, если в будущем ее постигнет беда, — так, как требует ее совесть.

— Берегись милорда епископа, — шепнула ей Анна.

И позже Катарине слышались эти слова в шелесте занавесей и в завывании ветра среди ветвей.

— Берегись... берегись... берегись милорда епископа.

И эти слова сливались с теми, которые вызванивали ей колокола.


* * *

Кончался год нового замужества Катарины. Он был полон тревог и волнений — чего стоили одни только происки Гардинера и его приближенных католиков — это был настоящий кошмар! Но Гардинер, кажется, переключился на Кранмера; и, наблюдая за интригами, в которые пустились католики, чтобы сместить примаса Томаса Кранмера, и, отметив, что пару раз за него вступился сам король, Катарина успокоилась. Похоже, что король все-таки способен испытывать привязанность к людям. Почувствовав, что над его любимым Томасом нависла опасность, хитрый король подарил ему кольцо, которое послужило Кранмеру залогом монаршего признания его заслуг, который он и показал всем членам Совета. Никто конечно же не осмелился выступить против человека, обладающего таким залогом. В другой раз католики захотели учредить комиссию для розыска и допроса еретиков, и им даже удалось добиться согласия короля, но цели своей, ради которой она и создавалась — заманить в ловушку архиепископа Кентерберийского, — им достичь не удалось, ибо во главе ее король поставил... самого архиепископа, Томаса Кранмера.