Мама и Грант не заметили моего комментария и продолжили разговор.

– Не знаю, – сказал Грант. – Разве не так хорошие родители проводят воскресенье – ведут своих детей в церковь, помолиться и все в таком духе? У меня никогда не было детей, так что я не знаю.

– Уверена, кто-то проводит воскресенья именно так. Только не знаю, потому ли они ходят в церковь, что хорошие родители, или же они хорошие родители потому, что ходят в церковь. Зато я уверена, что хватает там и паршивых родителей, – пожала плечами мама.

– Но в церковь ведь ходят, чтобы стать лучше, верно? Разве не стоит попробовать? – не отставал Грант.

– Смотри сам, – вздохнула мама. – Если тебе очень хочется, думаю, никому это не повредит.

Я снова вклинилась:

– Если кого-то здесь еще волнует мое мнение, я не хочу.

Грант делает вид, что думает, будто я пошутила:

– Тебе понравится, детка. Иди переоденься во что-нибудь приличное.

«Детка». Только так Грант меня и называл. Он никогда не говорил мне «Мэдди», или «Мэделин», или что-нибудь милое вроде «маленькая моя» или «сладкие щечки». Просто «детка». Иногда я спрашиваю себя, помнил ли он вообще, как меня зовут.

В Рокуолле много церквей, так что в выборе нас никто не ограничивал. Всего в пяти минутах езды от нашего дома были и пресвитерианская, и методистская, и мормонская, и англиканская, и католическая, и баптистская, и лютеранская церкви, и даже еще парочка для тех, кто не был приверженцем вышеперечисленных религиозных течений. Но для Гранта вероисповедание роли не играло: поход в церковь был для него жестом сугубо социальным, так что в какую церковь пойти – неважно. В результате всего спустя час после семейного совета мы решали: большая церковь на левой стороне улицы или та, что еще больше, – на правой. Грант бросил монетку, и выпала решка. Вот так мы и оказались в огромной трехэтажной церкви для представителей всех конфессий, с витражами, вознесшимися на высоту даже большую, чем высота ее массивных дверей.

Вспоминая об этом впоследствии, я часто задавалась вопросом, как сложилась бы моя жизнь, а особенно ее детские годы, если бы выпал орел. Изменилось бы все к лучшему или наоборот?

Забавно, правда, как может изменить жизнь всего одна двадцатипятицентовая монетка?

Некто по имени пастор Стивенс, цвет костюма которого прекрасно гармонировал с его седыми волосами, был уже в середине своей проповеди, когда мы вошли в зал из часовни. Я проповедь проигнорировала, ибо учила новые слова из карманного словаря.

В заключение проповеди Стивенса молодой пастор по имени Стин благословил всех прихожан. Как только я услышала произнесенное им «аминь», сразу захлопнула словарь и вскочила с места:

– Аминь и аллилуйя. Конец. Теперь мы можем идти?

Заметив мое воодушевление, мама прыснула:

– Да, милая. Пойдем.

Однако Грант, похоже, не собирался заканчивать свой эксперимент с походом в церковь так рано:

– Не спеши. А как же воскресная церковная школа? Тут написано, что пастор Стин ведет занятия в воскресной школе. Целый час он занимается с детьми.

– Целый час? – простонала я.

– Час? – повторила мама. – А родителям все это время чем заниматься?

– Можно отведать кофе с пончиками в фойе. Иди перекуси и пообщайся с прихожанами, дорогая. А я отведу нашу детку к пастору и другим детям.

Я горячо молилась, чтобы мама эту идею не одобрила, но, как назло, в тот день она была как раз в настроении отведать пончиков. Так вот как здесь делают из человека религиозного фанатика – через желудок.

– Полагаю, я останусь, – сказала мама. – Надеюсь, у них тут вкусный баварский крем.

Грант широко улыбнулся и повернулся ко мне.

– Пойдем, детка. Познакомимся со здешней бандой.

Слово «банда» невероятно точно характеризовало учеников воскресной школы. Пастор Стин, возможно, и был духовным лидером, но тон здесь явно задавали те самые полсотни детей, что пришли на занятие в огромный зал. Когда мы с Грантом вошли, пара подростков пытались подняться по стене. Кто-то играл в салки. Один мальчик примерно моего возраста откинулся на спинку стула и через соломинку стрелял по ни о чем не подозревающим людям послюнявленными бумажными шариками.

Оказался в числе объектов и Грант.

Он встал в дверях, оглядывая происходящее, и сразу же хватанул снаряд. Липкий шарик вмазался ему в шею, чуть выше воротника. К моему удивлению, Грант, даже не моргнув глазом, просто смахнул его, сделав вид, что ничего не заметил. Конечно, так как он был учителем средних классов, то, вероятнее всего, привык к подобным обстрелам. Постояв пару мгновений, он взял меня за руку и прошел в переднюю часть зала, где пастор Стин тщетно пытался заставить детей успокоиться, чтобы начать урок.

– Пастор, – сказал Грант, – меня зовут Грант Мак Фэдден. Это… – Он заколебался. Я подумала, он собирается сказать что-то вроде «моя падчерица», или «ребенок моей жены», или, может быть, даже «мое новое семейное обязательство» – и выбирает из этого перечня. Но он начал предложение заново и с гордостью заявил: – Это моя новая дочь.

Мне понравилось, как это звучит. Очень.

– Мэдди, – добавила я, улыбаясь.

– Мы недавно сюда переехали, – продолжил Грант. – Или, во всяком случае, некоторые из нас. Хотим ощутить все прелести религиозной жизни, поэтому решили заглянуть и сюда тоже. Надеюсь, это не запрещено.

– Конечно, нет! Добро пожаловать. Мы вам очень рады, – отвечал пастор. Ему приходилось кричать, чтобы заглушить шум, который создавали дети. – Хотя у нас в церкви испытательного срока не бывает. Здесь коллектив и есть паства, – продолжил он и засмеялся над собственным замечанием. – Прошу прощения за этот беспорядок. Иногда детям требуется время, чтобы выплеснуть энергию, накопившуюся за время проповеди, – добродушно пояснил пастор, оглядел комнату и снова засмеялся: – И под «иногда» я имею в виду второй час каждой воскресной проповеди. Такое впечатление, что они не успокоятся вообще никогда.

– Вижу, – задумчиво кивнул Грант. И чуть погодя спросил: – У вас ведь нет педагогического образования?

– Боюсь, что нет, если только не считать то, что я воспитывал собственного ребенка. Я младший пастор, так что это своего рода боевое крещение. Учить детей – мое самое первое задание, и на подготовку времени мне не дали.

– Как давно вы здесь? – поинтересовался Грант.

– Достаточно долго, чтобы успеть прощупать почву, – ответил пастор. – Шестую неделю. Я ради церкви оставил основную работу; просто захотелось изменить свою жизнь. Не то чтобы здесь хорошо платили, но чего не сделаешь ради вечных благ… – И он снова засмеялся собственной шутке.

Грант улыбнулся.

– То есть один из этих сорванцов ваш?

– Да, – пастор указал на того мальчика с каштановыми волосами, который нещадно пулялся шариками, – вон тот. Его зовут Нэйтан.

Грант, казалось, уже забыл, что еще минуту назад был для Нэйтана мишенью. Он улыбнулся еще шире:

– Уверен, ваш сын – настоящее сокровище. – Помолчал, а потом уже более серьезным тоном спросил: – Пастор, может быть, вам здесь требуется помощь? Я школьный учитель, так что знаю, как обращаться с деьми, когда их столько. Конечно, решать вам, но я очень бы хотел вам помочь.

Пастор Стин оглядел беснующихся чад и взглянул на Гранта с таким выражением лица, будто подумал, что тот шутит:

– Не надо разбрасываться такими предложениями, а то ведь поймаю вас на слове!

– Но я говорю совершенно серьезно. Вам не помешает лишняя пара рук… а лучше несколько. Я знаю простые приемы, как привлечь внимание. Бьюсь об заклад, через пару недель у меня получится усадить всех на свои места и заставить слушать вас. А когда научитесь с ними обращаться, я вам буду не нужен. Честно говоря, это совершенно не трудно.

Пастор вынул руку из кармана:

– Я буду только рад, Грант. Вы приняты. Разумеется, оплата – ноль долларов в час. Сверхурочные – половина от этой суммы.

Грант с широкой улыбкой пожал ему руку.

– Лучше не бывает. И я смогу претендовать на те вечные блага, о которых вы упомянули?

– Знаете, если сможете заставить этих сорванцов слушать меня, вместо того чтобы дурачиться или вместе с родителями уплетать пончики, перед архангелами я поручусь за вас самолично. Как вам такая перспектива?

Из моих уст вырывается негромкий стон:

– То есть мы должны будем приходить сюда каждую неделю?

– Не должны, а будем приходить, детка, – радостно подтвердил Грант. – Будет весело. Поверь мне.

– Но по воскресеньям я обычно учу энциклопедию, – заскулила я.

Пастор Стин удивленно наклоняет голову:

– Учишь энциклопедию?

Грант отвечает прежде, чем я успеваю сделать это сама:

– О да, это надо видеть. Ее мать где-то раздобыла все тома энциклопедии, и девочка их щелкает как орешки. – Он посмотрел на меня сверху вниз, и во взгляде его, как мне показалось, читалась гордость. – Так на какой ты букве сейчас – «Г»?

Я подтягиваю свои очки с толстыми линзами выше к переносице:

– Почти выучила «Д». И, наверное, была бы уже на «Е», если бы ваша с мамой свадьба не отняла столько времени.

Грант повернулся к пастору.

– Видите? Правда впечатляет. Она впитывает факты как губка. Но я уверен, что приходить сюда для нее тоже будет вовсе не лишним. Помогите ей расширить горизонты и найти новых друзей, ладно?

– Уверен, Мэдди, ты прекрасно впишешься в компанию, – заверил меня пастор Стин. – И раз уж ты здесь, не могла бы ты занять какое-нибудь место, чтобы можно было начинать? Я очень хотел бы успеть до конца занятия хоть что-нибудь объяснить.

Я долго разглядывала помещение.

– Где мне сесть?

– Хм. А вот, рядом с моим сыном. Может быть, он от тебя чему-нибудь хорошему научится, – ответил пастор.

– Но он же плюется шариками через соломинку, – возмутилась я категорично.

Пастор засмеялся, словно я сморозила что-то очень смешное.