Вечерний свет мягко отразился на красном дереве и заблестел в хрустальных подвесках люстры. Малыш, по какому-то непонятному движению души, протянул свои очаровательные ручонки и радостно закричал. А Эмили спряталась в своей комнате. А Энни, слабая Энни, скоро должна вернуться домой.

Это было невыносимо.


Эмили подняла голову от раскрытого чемодана, лежащего на ее кровати, когда Линн вошла в комнату. На ручках дверей были развешаны платья, платья лежали и на стульях; повсюду кучками были сложены свитеры, туфли, юбки и брюки. На полу возле чемодана Эмили лежали стопки книг, а у стены стояла ее теннисная ракетка.

– Так скоро? – спросила Линн.

– Мама, я хотела сказать тебе раньше, а не так неожиданно, я не хотела, чтобы ты наткнулась на этот беспорядок. Дело в том, что я откладывала до последнего момента сообщение о моем решении ехать учиться в Тулейн, потому что я боялась этого, а теперь у меня времени в обрез. Инструктирование первокурсников начинается послезавтра, и я должна выехать завтра вечером. Ох, мама!

– Все в порядке, – сказала Линн, скрыв неизбежную горечь.

– Я пыталась позвонить тебе в больницу сегодня днем, но тебя там не было. Я больше не знала, где тебя искать.

– Ну ничего, ничего.

– Сиделка в палате Джози сказала, что вы с дядей Брюсом ушли.

– Мы не ушли, мы только пошли в кафетерий, чтобы выпить кофе и съесть пончик. – И Линн, внезапно почувствовав слабость, сдвинула в сторону обувь и присела на краешек стула.

– Я надеялась, что ты придешь домой рано, и мы сможем с тобой поговорить.

– Я вернулась в палату Джози и оставалась, там до вечера.

Глаза Эмили наполнились слезами:

– Бедная Джози! Она всегда была так добра ко мне, а сейчас даже больше, чем всегда. Нечестно с ее стороны умирать.

О юность! До сих пор не привыкла, что жизнь может быть несправедливой.

– Я хотела бы снова ее увидеть и сказать, как я ее люблю и как я ей благодарна за то, что она сделала. Но я поблагодарила дядю Брюса. Я тысячу раз его поблагодарила.

– Если бы ты даже пошла туда, Джози тебя бы не услышала. Она в коме.

– Это как глубокий сон.

– Как смерть.

Ее голова лежала на подушке, под покрывалом лежало тело, такое худое, что лишь слегка выдавалось небольшим холмиком. И пока она лежала там, где был ее муж, где была ее самая дорогая подруга?

Огромным усилием воли Линн овладела своими мыслями.

– Ты разговаривала с отцом?

– Я пыталась, но он мне не ответил, даже не взглянул в мою сторону. Мне не нравится вот так уезжать из дома, мама, – ответила Эмили, уже не сдерживая рыданий.

Линн встала и обняла свою дочь.

– Родная, я тоже иначе себе это представляла. Все образуется. Всегда все улаживается. Только наберись терпения. Поверь мне.

Как часто, не зная, что сказать, мы произносим ничего не значащие фразы.

– Терпение что-то тебе не помогает, мама.

– Я не понимаю, – сказала Линн.

– Я знаю, он ударил тебя сегодня утром. Юдора мне рассказала.

– О, Боже мой!

По спине Линн пробежала дрожь, как будто кто-то коснулся ее холодными пальцами. У нее опустились руки, она молча смотрела на дочь.

– Юдора меня предупредила, чтобы я не говорила тебе о том, что она мне рассказала.

– Но почему же она это сделала? – спросила Линн.

– Ну, кто-нибудь должен об этом знать, а я твоя старшая дочь.

– Как она могла это сделать? Она не имела права.

– Не сердись на нее, мама. Она за тебя очень переживает. Она мне сказала, что ты самая приятная, самая милая женщина, у которой она когда-либо работала.

Но это не утешило Линн. Как ужасно для Эмили покидать дом в первый раз в жизни с такой страшной новостью! Этой совершенно ненужной ей новостью! Это мне нужно было бы сообщить ей, подумала она.

– Обещай, что ты не будешь сердиться на Юдору! Эмили стала на колени перед креслом, в которое рухнула Линн, и положила голову на материнские колени, и ее мокрые щеки намочили тонкое шелковое платье Линн. А она все гладила свою дочь по голове от висков до затылка, где волосы были собраны в конский хвост. От волос исходил тонкий аромат и сквозь слезы Линн улыбнулась: Эмили снова совершила налет на ее флакон «Джой».

Она все гладила и гладила, думая, что вот и распалась в Америке еще одна семья. Просто статистика. Девушка принадлежала статистике, вместе с Энни и малышом в детской кроватке в другом конце дома. И в своих мыслях, которые снова и снова возвращались к самому началу, она спрашивала себя почти с упреком: «Кто бы поверил, что все может так кончиться?»

Она мысленно переворачивала страницы альбома, шелестящие по мере того, как одна за другой возникали отрывочные картины. Их первый обед, его удивительное лицо при свете свечей и она, восхищенная им. Его ценили окружающие, и она испытывала затаенную мечту, чтобы он принадлежал ей. А потом музыка на свадьбе, венчальное кольцо и солнечный свет на ступенях церкви, когда они выходили оттуда вместе. Номер в гостинице в Мехико и его ярость. Смерть Кэролайн и его руки вокруг нее. Удары и пощечины, падение и слезы. Снежная баба на лужайке, после – горячий шоколад, и Роберт дает уроки фортепьяно девочкам. Скамейка в Чикаго и полоумная бродяжка, смеющаяся над ней. Разрыв в ту ночь, когда был зачат Бобби. Сегодняшнее утро. Этот самый момент.

И снова Эмили спросила:

– Ты не будешь сердиться на Юдору?

– Нет, не буду.

В конце концов, какая разница? Когда наступит конец, Эмили и так во всем разберется. И Линн глубоко вздохнула.

Немыслимое произошло, или происходит. Оставить Роберта! Еще вчера она сказала бы, сказала бы вопреки всему, что всегда найдется выход, всегда есть надежда, что последний раз и в самом деле окажется последним. Но сегодня все изменилось. Огромная, неожиданная, немыслимая перемена произошла внутри нее. Она хорошая женщина, заслуживающая лучшей жизни, и начиная с этого момента она ее получит.

Ах, да! Но как это сделать? Каким путем, какими средствами? Она рассчитала: в скором времени, через несколько месяцев, Роберта пошлют за границу. Вполне логично будет с его стороны поехать сначала одному, чтобы приготовить им жилье, а она останется здесь, чтобы уладить все дела дома. Тогда с безопасного расстояния она объявит ему, что они не собираются к нему приезжать и что с нее достаточно. Кончено.

Но куда идти с младенцем на руках и без единого собственного гроша? Как подготовить это? Брюс как-то сказал: «Поговори с Томом Лоренсом». Что ж, возможно, она поговорит. Она представляла себе его умное ироничное лицо. Он, без сомнения, напомнил бы, хотя, конечно, не сказал бы вслух: «Я вам это говорил». Брюс сказал: «Он восхищается тобой». В то ужасное утро, когда убежала Энни, Том сказал: «Когда вам понадобится помощь, я буду рядом». Каким-то необъяснимым образом и вопреки грустным обстоятельствам этого дня она испытала легкое чувство самоуважения.

Эмили поднялась, вытерла лицо и принялась складывать свитера.

– Давай я тебе помогу, – предложила Линн. Это движение, физическое действие освобождения ящиков в шкафу и заполнение чемодана, было для нее физической пыткой. Для них обеих в этом было что-то окончательное.

– О, мама, я не могу вынести, что я вот так уезжаю. Почему ты с этим миришься? Почему? – закричала Эмили высоким пронзительным голосом.

Необходимо бы успокоить ее, чтобы она могла нормально выспаться и относительно спокойно уехать к рейсу самолета. И поэтому Линн ласково произнесла:

– Родная, не думай о том, что тебе рассказала Юдора. Я уверена, она преувеличила.

– Это случилось не только сегодня утром. До того как родился Бобби, тоже кое-что происходило. Я знаю правду и об этом тоже.

Пораженная, Линн прекратила складывать свитер.

– Что ты имеешь в виду?

– В тот вечер, когда ты упала на колючую изгородь и соседи напротив, Стивенсы, вызвали полицию.

– Кто тебе это сказал? Лейтенант Уэбер? – В Линн поднялась ужасная ярость. Неужели весь мир сговорился и сплетничает о ней?

– Нет, нет, он никогда бы этого не сделал. Харрис слышал, как его отец говорил его матери. Они не знали, что он сидел на крыльце и мог слышать, о чем они говорили в гостиной. И когда они обнаружили, что он все-таки услышал, его отец попросил не говорить мне. Он сказал, что меня не следует огорчать и смущать. Но Харрис все же рассказал мне. Я думаю, он бы не стал, но он был слишком обеспокоен и думал, что я должна знать. Но у меня уже у самой на этот счет были некоторые соображения.

– Я понимаю, – сказала Линн.

Она взглянула на стену, где висела фотография Эмили в летнем лагере. На ступенях хижины сидели в ряд восемь девочек, Эмили была посередине, восемь девочек, которые, возможно, знали больше ужасных вещей, чем позволяло предположить их наивное выражение лица. Моя девочка, моя Эмили.

– Мне стало не по себе. Я почувствовала такой стыд перед ним, когда он мне это сказал. Мне было стыдно за всех нас, за семью, которая считалась такой респектабельной, на всех произвела впечатление папина премия, его благотворительность, этот наш дом и все такое. Мне было так стыдно, что меня даже затошнило. Как мой отец мог такое делать с тобой? Но я была права, когда утром не поверила твоим объяснениям. Почему я им не поверила? Почему я тогда заподозрила, что там было что-то еще? Когда-то я так любила папу! Тогда ты все отрицала так твердо, и я подумала, что не должна так плохо думать о своих родителях. И когда вы вернулись после вашей поездки и казались такими счастливыми, я подумала, что я ошиблась. Мне даже стыдно стало за те мысли, которые у меня были. Ты уже была беременна Бобби, когда Харрис рассказал мне. Мы с ним гуляли по лесу вокруг озера. Я думаю, что я чуть не упала, и он обнял меня, чтобы утешить. Он был такой сильный и нежный! Вот тогда это и произошло, когда мы стали заниматься любовью. Мы не собирались делать этого, пока не станем старше, правда, мы так договорились. Очень многие начинают заниматься сексом в последнем классе, все об этом знают. Но об этом никогда не пишут в газетах и не показывают по телевидению, говорят только о тех школьниках, которые этого не делают. – И Эмили, слегка всхлипнув, продолжала: – Это странно, мама, когда я мысленно возвращаюсь к этому, как неожиданно можно перейти к близости от нежности и утешений. Кажется, что это все одно и то же, ты знаешь? И именно так это и случилось. Я думаю, я не очень хорошо это объяснила. Я думаю, наверное, тебе трудно понять, как это было.