– Гейвин?

Он резко повернулся.

– Я не хотела напугать тебя, – сказала я.

– Я не испугался. Я подошла к нему.

– Ты в порядке?

– Конечно. Я просто хотел немного проветриться. Ферн курит так, что прокоптила весь зал, – презрительно добавил он.

– И это все? – не отставала я. Мне не нравилось, что он избегает моего взгляда.

– Конечно, – поспешно ответил он.

– Мне жаль, что я так и не потанцевала с тобой. Я была просто…

– Все в порядке. Это твой праздник, ты в центре внимания. В любом случае я не виню всех этих ребят, желающих потанцевать с тобой.

Наконец, он посмотрел на меня.

– Ты здорово играла. Ты станешь знаменитой пианисткой и будешь разъезжать по всему миру. Ты познакомишься со многими преуспевающими известными людьми и, может, даже будешь играть для королев и королей. Ты, наверное, тогда и не вспомнишь обо мне! – закончил он, прищурив свои прекрасные глаза.

– Гейвин! Что за ужасные вещи ты говоришь! Вот как ты думаешь обо мне? – возмутилась я, уперев руки в бока. – А?

Он разозлил меня. Я чувствовала себя так, как будто качусь с горы кувырком и не могу остановиться.

– Думаешь, я буду такой эгоисткой и самовлюбленной, что забуду тех, о которых больше всего беспокоюсь? Когда я себя так вела? Из чего ты сделал такой ужасный вывод? Мне не нужен никакой успех, если это превратит меня в такое чудовище, и не имеет значения, что ты думаешь, я не забуду тебя ни на один день. Да я все время думаю о тебе, – добавила я, прежде, чем мне удалось остановиться.

– Обо мне? – спросил он. Я с трудом проглотила и кивнула. – Почему?

– Потому, – сказала я. – И дня не проходит без того, чтобы я не подумала о тебе или о том, что собираюсь написать.

– Ты это все говоришь не для того, чтобы просто поднять мне настроение, а? – подозрительно проговорил он.

– О, Гейвин, только мужчина может так думать. Мужчины всегда боятся поверить кому-либо. Они так часто крадут сердца, а сами до смерти боятся быть откровенными.

– Я не такой. Во всяком случае не по отношению к тебе.

– Ну, тогда… пусть у тебя будет немного больше веры в меня, – сказала я.

– Конечно.

Мы подошли друг к другу.

– Ты даже еще не поцеловал меня, чтобы поздравить с днем рождения, – мое сердце глухо забилось.

– С днем рождения, – прошептал он и наклонился ко мне, закрыв глаза. Я тоже закрыла глаза и почувствовала, как его губы коснулись моих так мягко, что это было больше похоже на нежный бриз, обдувающий мое лицо. Я почувствовала разочарование. Он, вероятно, тотчас же понял это по тому, что я начала открывать глаза. Его губы коснулись моих снова, только в этот раз сильнее, и вместе с поцелуем его руки легли мне на плечи так, что он смог привлечь меня к себе. Это был первый настоящий поцелуй в моей жизни.

Мы отпрянули друг от друга. Некоторое мгновение мы были не в состоянии говорить.

А затем мы услышали крики. Этот великолепный вечер подходил к моменту своего краха.

Два переплетенных сердца

Гейвин и я направились в заднюю часть дворика, чтобы выяснить, кто кричал. Папа грубо вытолкнул тетю Ферн из зала и через застекленную дверь повел ее в другой дворик, в глубь.

– Джимми, мне больно запястья! – закричала она и вывернулась из его рук, чуть не потеряв равновесие и не упав. Выпрямившись, она стояла, потирая запястье и свирепо глядя на него, но даже с того места, где мы стояли, было видно, что тетю Ферн качает.

– Как ты могла так поступить? – гневно заговорил папа. – Как ты посмела попытаться испортить этот удивительный праздник? У тебя совсем не осталось совести!

– Я этого не делала! – оправдывалась тетя Ферн.

– Ты этого не делала? Да от тебя за милю пахнет, – папа с ожесточением махал перед собой рукой.

– Я выпила немного, но я не наливала виски в пунш, – возразила она. Мы с Гейвином переглянулись. Малыши тоже пили этот пунш, как и мои школьные друзья. Их родители будут в ярости и разочарованы. Какой ужас!

– Один из коридорных видел, что ты это сделала, Ферн, и я ему верю. Он очень надежный молодой человек, – сказал папа. Тетя Ферн отступила от него подальше, но ей пришлось держаться за перила, чтобы не упасть.

– Конечно, ты скорее поверишь какому-то слуге, чем собственной сестре, – всхлипнула она и отвернулась.

– У него нет репутации лжеца, а у моей сестры – есть. Мне жаль, что приходится так говорить и, кроме того, – подчеркнул папа, – уже не первый раз, Ферн, ты делаешь подобное.

– Он лжет! – прокричала она в темноту. – Я отказалась танцевать с ним, и он решил свести счеты!

– Прекрати, Ферн! Если бы это было единственное несчастье из-за тебя в этот праздничный вечер. Я не собираюсь разбираться с этим до утра, так как не хочу омрачать чем-либо этот вечер, но Дон позвонили из колледжа, и смотрительница жаловалась, что ты принесла виски в свою спальню, – разоблачил ее папа. Ферн резко повернулась к нему.

– Еще большая ложь. Она терпеть меня не может, потому что я смеялась над ней. Я не приносила виски в спальню. Это…

– Это была ты. Не отрицай! Даже не пытайся! – сказал папа. – Если верить тебе, то все жалуются на тебя из мести, и всегда ты находишь причину для этого. Ты считаешь, что на тебя всегда все сваливают.

– Да, на меня! – заорала она. – Дон, все что слышит плохое обо мне, спешит рассказать тебе.

– Глупости: Дон старается быть тебе матерью и сестрой, но ты остаешься неблагодарной к тому великодушию и заботе, которую она к тебе проявляет, и теперь ты ставишь нас в неловкое положение. Не только нас с Дон, но и папу тоже, и…

– Я ставлю в неловкое положение моего отца? – Она запрокинула голову назад и захохотала так, как будто это была самая смешная шутка на свете.

– Прекрати, – приказал папа.

– Ставлю в неловкое положение своего отца, – повторила она с ухмылкой в голосе. – Как я могу смутить бывшего каторжника? – возразила она так, будто плеснула стакан пунша в лицо папе. Гейвин, который стоял рядом со мной, с шумом втянул в себя воздух.

– Я ее ненавижу, – пробормотал он, его губы были прямо возле моего уха. – Просто ненавижу!

Я сжала его руку. Когда он посмотрел на меня, я заметила в его глазах слезы боли и гнева. Затем мы быстро повернулись к папе и тете Ферн. Папа поднял руку, намереваясь ударить Ферн. Она завизжала и съежилась в ожидании удара. Я никогда не видела раньше, чтобы он бил Ферн или кого-нибудь еще. Обычно его осуждающего взгляда или строгого слова было достаточно, даже для Джефферсона. Но он не ударил ее, а медленно опустил руку, собрав все свое хладнокровие.

– Никогда больше не говори таких вещей! Ты очень хорошо знаешь, как папа попал в тюрьму и что это была не его вина! Старуха Катлер заставила его и маму похитить ребенка – Дон, скрыв истинную причину.

– Однако он был в тюрьме, и все это знают. Не я его ставлю в неловкое положение, – настаивала она. – А он меня! Я всем в колледже говорю, что мой отец умер, как и моя мать. Я не хочу считать его своим отцом.

Как ледяной дождь обрушились ее слова на нас с Гейвином. На мгновение показалось, что наступила тишина, никто не произносил ни звука. Папа просто уставился на нее. Тетя Ферн скрестила руки на груди и смотрела вниз.

– Это самое ужасное, что ты смогла сказать, Ферн, – медленно начал папа. – Если ты не считаешь папу своим отцом, то и я тебе не брат.

Тетя Ферн медленно подняла голову. В свете фонарей я увидела, что ее рот безобразно скривился.

– Мне – наплевать, – отрезала она. – Ты мне не брат. Ты раб Дон, верящий всему, что она обо мне говорит, и делающий все, чего она пожелает. Стоит ей только щелкнуть пальцами, и ты прыгаешь как щенок на привязи.

– Достаточно! – заорал папа. – А теперь отправляйся в свою комнату и проспись. Ну! – приказал он, указывая ей на дверь.

– Иду, – сказала она. – Может, я не остановлюсь, может, я убегу прочь.

Она снова качнулась и затем, повернувшись, ушла, спотыкаясь. Папа стоял, провожая ее глазами.

– Может, что так и будет, может, она сбежит подальше отсюда, – произнес Гейвин. – А стоило дать ей пощечину за все эти ужасные слова, которые она наговорила о моем отце и Дон.

– Она пьяна, Гейвин.

– Неважно. Она бы сказала это даже, если бы была трезвой, – ответил он.

И тут мы услышали барабанную дробь из зала.

– Где именинница? – закричал в микрофон дирижер. У меня не было настроения возвращаться на вечеринку, но я должна была быть там… Папа заторопился назад.

– Тебе лучше пойти внутрь, – сказал Гейвин.

– Ты пойдешь? Я не хочу возвращаться без тебя.

– Хорошо.

Он наконец улыбнулся, видя решимость в моем лице. Когда мы вошли, дирижер объявил, что настало время для именинного пирога. Он попросил всех вернуться на свои места. Снова зазвучала барабанная дробь, и Леон выкатил пирог в центральный проход. Он и мистер Насбаум испекли невероятных размеров белый торт в форме рояля. Клавиатура была розовой, а на крышке красовались шестнадцать свечей.

Мама гордо встала рядом с тортом и улыбнулась мне. Гости утихли, а в это время Леон помог маме зажечь свечи.

– Кристи, – позвала она.

Я подошла к торту. Снова зазвучала барабанная дробь. Я закрыла глаза и страстно загадала желание, а затем подула изо всех сил, потушив сразу все шестнадцать свечей.

Как только свечи потухли, оркестр заиграл «С днем рождения!». Мама начала петь, и все гости и сотрудники отеля присоединились к ней. По моим щекам побежали слезы, и даже после той сцены на улице это были слезы счастья. Все задвигались, а малыши под предводительством Джефферсона, смеясь и повизгивая, носились вокруг, пытаясь ухватить ленты.

– С днем рождения, дорогая, – сказала мама, привлекая меня к себе и целуя.

Прежде чем я успела поблагодарить ее, папа тоже обнял меня. Затем подошли тетя Триша, дедушка Лонгчэмп, Эдвина, тетя Бет и, наконец, дядя Филип, который задержался возле меня дольше всех и поцеловал дважды. Я оглянулась в поисках Гейвина, но с ним было все в порядке, он стоял у дальней стены и улыбался. Я кивнула ему, и мой взгляд говорил: «Тебе не удастся выйти сухим из воды, Гейвин Лонгчэмп!» Он понял и засмеялся.