– Мне холодно, – пожаловался Джефферсон.

Я знала, он просто хочет, чтобы я прижала его к себе крепче. Теперь, когда затих филин, единственными звуками, долетавшими до нас, были наши собственные шаги по гравию.

– Я до сих пор не вижу никаких огней, – проговорил Гейвин.

Наконец мы увидели верхушки кирпичных труб и вытянутую остроконечную крышу дома, темный силуэт которого призрачно вырисовывался на фоне еще более темного неба. Он был похож на гигантское угрюмое чудовище, неожиданно появившееся из темноты.

– Мне здесь не нравится, – запротестовал Джефферсон.

– Утром здесь будет более приятно, – пообещала я не только ему, но и себе.

– Там свет, – с облегчением произнес Гейвин. В окне первого этажа мы увидели тускло мерцающий свет. – Похоже, они пользуются свечами или керосиновыми лампами, – прошептал он.

– Может, электричество отключилось из-за грозы, – предположила я.

– Не похоже, что тут недавно был дождь, – ответил Гейвин.

Бессознательно мы оба перешли на шепот. Когда подошли поближе, мы различили парадное крыльцо. Огромные круглые колонны обвивала густая виноградная лоза, которая походила на щупальцы какого-то ужасного чудовища, стиснувшего дом в своих объятиях. Мы прошли между двух уцелевших бордюров, которые уже потрескались и пооткалывались. Остановившись, мы разглядывали мрачный парадный вход.

– Ты подумала, что им скажешь? – спросил Гейвин.

Но прежде, чем я смогла ответить, темная тень справа неожиданно превратилась в мужчину, и он сделал шаг к нам. В руках у него было ружье.

– Стоять, – скомандовал он, – не то я разнесу вас на куски.

Джефферсон вцепился еще крепче в мою руку. Я вскрикнула, и Гейвин прижал меня к себе.

– Кто вы? – спросил он. – Что, снова пришли, чтобы досадить нам?

– Нет, сэр, – быстро ответил Гейвин.

– Я приехала повидаться со своей тетей Шарлоттой, – пояснила я.

– С тетей Шарлоттой? – Он шагнул ближе, и слабый свет из окна осветил его лицо и глаза. Я разглядела высокого худого мужчину. – Кто вы?

– Меня зовут Кристи. Я дочь Дон. А это мой младший брат Джефферсон и брат моего папы – Гейвин.

– Да, сэр. Вы Лютер?

– Да. Ну и ну. Что все это значит? Как вы сюда добрались? И где ваши родители?

– Они умерли, – ответила ему я. – Погибли во время пожара отеля.

– Что? Погибли?

– Можно мы войдем, Лютер? – попросила я. – Мы ехали сюда весь день и всю ночь.

– О, конечно, конечно. Входите. Смотрите под ноги. Погибли, – бормотал Лютер.

Спотыкаясь, мы заспешили вверх по ступенькам к огромному входу. Звук наших шагов по шатающимся дощечкам крыльца походил на звук хлопающих крыльев летучих мышей, выпархивающих из-под навеса и крыш. Лютер прошел вперед и открыл дверь. Теперь он был освещен лучше, и я увидела, что у него темно-каштановые волосы с проседью, их пряди падали на его глубоко изрезанный морщинами лоб. У Лютера был длинный нос и глубоко сидящие карие глаза с морщинками в уголках, грубая седая щетина, которая росла клоками. Когда он подошел ближе, я ощутила запах жевательного табака.

– Заходите, – пригласил он, и мы вошли в этот старый дом.

Из прихожей мы попали в коридор, в котором горели только свечи и керосиновые лампы, и прошли к винтовой лестнице. На стенах висели семейные портреты. Мы остановились, чтобы рассмотреть их, как вдруг Джефферсон засмеялся. Все эти лица когда-то, должно быть, принадлежали каким-нибудь суровым джентельменам Юга и несчастным женщинам с приплюснутыми лицами. Кто-то испортил портреты. Забавные бороды и усы были нарисованы у тех, у кого их до этого не было, даже у женщин. Кто-то желтой, розовой и красной краской добавил цвета в мрачные черно-белые тона. На некоторых лицах щеки были усеяны пятнышками, словно они оказались жертвами кори. Кое-кому были подрисованы очки, а одной из женщин было подрисовано зеленое кольцо, продетое в ее тонкий нос.

– Это работа Шарлотты, – объяснил Лютер. – Она решила, что они выглядят слишком печальными и рассерженными. Эмили наверняка просто в гробу переворачивается, – добавил он, беззубо улыбаясь.

– Я была здесь раньше один раз, но этого не помню, – сказала я.

– Вот здорово! – воскликнул Джефферсон. – Я тоже хочу. Можно?

– Спроси Шарлотту. У нее десятки таких портретов на чердаке, которые она хотела переделать, – ответил Лютер и хихикнул.

– Где тетя Шарлотта? – спросила я.

– О, она где-нибудь здесь. Вышивает или переделывает что-нибудь в доме. Направо, проходите в гостиную. Устраивайтесь как дома, а я поищу Шарлотту. Это что, весь ваш багаж? – Он вопросительно взглянул на Гейвина.

– Да, сэр.

– Наши вещи украли, когда мы были в Нью-Йорке на автовокзале, – объяснила я.

– Вот как? Нью-Йорк. Я слышал, что подобное там случается. Вас там могут убить или ограбить сразу, как только вы приедете туда, – кивнул Лютер.

– Это может случиться, где угодно, если вы не следите за вещами, – печально признала я.

Мы пошли дальше по коридору. Дом показался мне даже больше, чем в прошлый приезд. Нам нами висели незажженные канделябры, их хрустальные подвески, в тусклом свете керосиновых ламп и свечей больше походили на льдинки.

Мы повернули и вошли в первую дверь, на которую указал Лютер. Там были зажжены две керосиновые лампы: одна – на небольшом круглом столе, а другая – на темном журнальном столике возле дивана. Лютер прошел направо и зажег еще одну лампу возле книжного шкафа.

– Отдохните тут немного, – сказал он и быстро вышел.

Мы огляделись. Длинный полукруглый диван был застелен старинным лоскутным одеялом. Такого старого я еще никогда не видела. Казалось, тысячи ковриков, лоскутков, кусочков полотенец беспорядочно были сшиты вместе. Тоже самое можно было сказать и про накидки на стуле напротив.

На некоторых стенках я узнала вышивки, сделанные тетей Шарлоттой. Это были изображения деревьев и детей, домашних и лесных животных. Все они висели как попало, словно тетя Шарлотта просто прошлась по комнате и прилепила их там, где только было свободное место. То там, то здесь среди ее работ показались старые картины с сельскими видами, домами и опять – предками.

– Посмотрите сюда! – закричал Джефферсон, указывая в ближайший правый угол.

Там стояли старинные часы, но поверх цифр тетя Шарлотта нарисовала и приклеила изображения различных птиц. Цифра «двенадцать» была совой, а «шесть» – курицей. Там были малиновки и синие птицы, воробьи и кардиналы, канарейки и даже попугай. Все они были нарисованы яркими красками.

– Что, черт возьми, здесь происходит? – спросил вслух Гейвин. Я только пожала плечами.

– Здравствуйте. Привет, привет, привет, – услышали мы за спинами веселый голос и повернулись, чтобы поздороваться с тетей Шарлоттой.

На ней было надето нечто, напоминающее мешок, расшитый разноцветными лентами. Она была коренастой и полной, такой, какой я ее помнила. Шарлотта до сих пор заплетала свои седые волосы в две косички, причем в одну был вплетен желтый бант, а в другую – оранжевый. Несмотря на морщины, у нее была детская улыбка и добрые большие голубые глаза, которые светились восторгом школьницы. Вместо туфель у нее на ногах были мужские коричневые шлепанцы с белой полоской по бокам и белым кружком наверху, возле большого пальца.

– Здравствуйте, тетя Шарлотта, – сказала я. – Вы меня помните?

– Конечно, – улыбнулась она. – Ты та малышка, которая здесь родилась. А теперь приехала в гости. Я так рада. К нам так давно никто не приезжал. Эмили ненавидела гостей. Если кто-нибудь приезжал к нам, она всегда говорила, что мы слишком заняты или у нас нет места.

– Нет места? – недоверчиво переспросил Гейвин. Тетя Шарлотта наклонилась к нему и зашептала:

– Эмили врала, но она не считала, что это плохо. Теперь она лежит в холодной могиле, правда, Лютер?

– Очень холодной, – подтвердил он.

– А теперь, – продолжала Шарлотта. – Мы должны найти тебе лучшую комнату, а потом сможем болтать и болтать до бесконечности, пока горло не охрипнет.

– Они, наверное, хотят есть и пить после такого длинного путешествия, – догадался Лютер. – Я приготовлю что-нибудь, а ты отведешь их наверх, Шарлотта.

– Хорошо, – кивнула она и хлопнула в ладоши. – Идемте со мной.

Она направилась к лестнице, а Лютер шагнул к нам.

– Я не рассказал ей, что ты говорила мне о своих родителях. Ты сможешь ей все объяснить, когда спустишься в кухню. Я так любил твою маму, – добавил он. – Она на самом деле хорошо с нами обращалась.

– Спасибо, Лютер, – сказала я, и мы поспешили, чтобы не отстать от Шарлотты, которая шагала и шагала, не замечая, что нас рядом нет.

– Лютер говорит, что нам придется выполнять то, что хотела бы от нас и Эмили, например, не пользоваться долго электричеством, а то это обходится очень дорого, – предупредила Шарлотта. – У нас такой большой дом. Но керосиновые лампы и свечи жгите сколько угодно. Только нужно всегда помнить, что их все время нужно заправлять. Я терпеть этого не могу. А вы? – спросила она, останавливаясь.

– В Катлерз Коув у нас нет таких ламп, – произнесла я.

– О, – заметила она Джефферсона. – Привет. Я забыла, как тебя зовут.

– Я Джефферсон, – представился он.

– Джефферсон… Джефферсон, – повторила она и огляделась. – О, вот здесь на стене – человек, его тоже звали Джефферсон, – указала Шарлотта.

– Человек на стене?

– Она имеет в виду картину, – ответила я.

– Да, картину. Он был, гм… президентом.

– Джефферсон Дэвис, – предположил Гейвин.

– Да, – сказала она, хлопая в ладоши. – Это он. Я покажу его вам. О, а как тебя зовут?

– Я Гейвин, – ответил он, улыбаясь. – На стене есть Гейвины?

Она задумалась на мгновение и затем покачала головой. Но вскоре улыбнулась.

– Я знаю. Я нарисую твой портрет и вышью его, и вставлю в серебряную раму. Только найди себе место.