– Как они заработаны?! – сказала Алси, чуть приподнимаясь с кушетки. – Мой отец был обеспеченным человеком, когда унаследовал фабрики от своего отца, но именно я, и никто другой, сделала его богатым. Отец нанял инженера, выпускника Эдинбургского университета, чтобы усовершенствовать машины. Мне тогда было двенадцать, и молодой инженер увидел в моем девичьем поклонении любознательность и, возможно, путь к своему будущему благосостоянию. Он воспитывал и учил меня. Я обдумывала его чертежи, диаграммы, схемы. Я улучшала их, поставив математику и физику на службу коммерции, увеличивая производство, его безопасность и надежность. Через год после внедрения новшеств доходы отца удвоились, аварии сократились наполовину. Так что никаких скрюченных от работы рук не было. И наше богатство не больший грабеж, чем та рента, которую ты получаешь от своих людей. – Закусив губы, Алси смотрела на Думитру и вдруг вспылила: – Почему моя относительная самостоятельность так тебе угрожает? Почему некое подобие взаимозависимости в нашем браке для тебя невыносимо и ужасно?

– Ужасно не то, что у тебя есть возможность распоряжаться собственной жизнью, – возразил Думитру, – а твоя власть надо мной и моей землей.

За его внешним спокойствием скрывалось потрясение. Он впервые задумался над тем, что его представления о собственной жене в большинстве своем оказались ложными. Она объявила себя бесполезной куклой, более того, утверждала, что предназначение женщины быть всего лишь украшением гостиной, а теперь невольно противоречила своим словам, открыла, что является полной противоположностью своим утверждениям. Думитру вдруг впервые задумался над тем, что еще делала Алси и что могла бы делать.

– И как это мало по сравнению с твоей властью надо мной. – Презрение в ее голосе больно задело его. – Женщины слабы, и мужчины нас любят такими. С тоненькими талиями, в громоздких юбках, с умом, закрытым для света знаний. И мы оправдываем ожидания мужчин, позволяя своим владыкам формировать даже самые сокровенные наши мысли и желания. Возможно, тебе не нравится моя тонкая талия, но что бы ты сказал, если бы я вообще отказалась от корсета, сменила юбки на брюки и ездила верхом в мужском седле? Если, чтобы быть красивой, нужно носить корсет, то, видит Бог, я буду это делать, и никто не найдет в моей женственности ни малейшего изъяна. Но неужели ты искренне думаешь, что мне нравится такое положение дел, когда я ненавижу и себя, и весь мир за то, что в нем нет возможности выжить таким, как я?

Думитру долго молчал, горячность Алсионы шокировала его. Он был уверен, что ее побег вызван злостью или жадностью. Мысль о власти Алси над ним и ее негативных последствиях только что пришла ему в голову. Думитру не понимал, что Алсиона дорожит своей самостоятельностью и независимостью так же, как и он – своей собственной, и по такому же праву. Если он боялся капризов жены, то как же она страшилась причуд мужа?!

Послышался шум отодвигаемой задвижки, и дверь открылась. С недовольным видом появился один из похитителей с подносом, на котором стояли две миски, следом за ним вошла девочка-подросток.

– Вот еда, – грубо сказал мужчина, с такой силой поставив поднос на стол, что густой коричневый суп расплескался. – Будьте полюбезнее с этой девушкой, иначе не сносить вам головы.

– Нам дадут комнаты? – спросила Алси, выпрямившись.

– Радуйтесь, что вам дали ужин, – сказал мужчина, пристально глядя на Думитру.

– Леди нужна одежда для сна, – спокойно сказал Думитру.

Фыркнув, мужчина вышел, оставив девочку. Алси молча смотрела на миску с густым мясным супом, потом подняла глаза на Думитру.

– Ты ведь это просил?

– Да. Тебе нужно поесть. – Он чуть улыбнулся. – Да и я проголодался.

Ответная улыбка Алси была слабой и неуверенной, но Думитру впервые почувствовал себя лучше. Они не объединились, но, по крайней мере, заключили перемирие.

Они ели молча, Алси поглощала горячий суп так же быстро, как Думитру, ее пугающая бледность постепенно отступала, на лицо возвращались краски жизни. Думитру послал девочку за одеялами, полотенцами и водой, чтобы умыться. Она быстро вернулась, и Думитру заметил, что дверь за ней не заперли.

– Скажи, – обратился он к девочке по-сербски, – что мне мешает взять тебя в заложники в обмен на свободу?

– Мой отец сидит у двери с ружьем, – бойко ответила девочка. – Он тебе не доверяет.

– И правильно делает, – согласился Думитру. Он никогда не обидел бы ребенка, хоть возможность побега была исключительно теоретической.

– Отец велел мне возвращаться. Он сказал, что если вам еще что-то нужно, вы получите это утром, – добавила девочка и ушла, забрав поднос.

Задвижка со скрипом встала на свое место, Алси обреченно посмотрела на дверь.

– Она больше не придет?

– Сегодня нет, – ответил Думитру.

– Но мне нужно вымыться и переодеться, – слабо возразила она.

– Тогда придется мне помочь тебе. Иди сюда.

Алси хотела было запротестовать, но подчинилась и, встав к Думитру спиной, наклонила голову. Неровно отрезанные волосы покачивались из стороны в сторону. Думитру медленно расстегивал длинный, от шеи до талии, ряд пуговиц на спине. Он пытался ни о чем не думать, но воспоминания о других ночах врывались в его мысли и пронзали острым жалом желания. Ткань платья, которое он расстегивал, была жесткой от грязи и речной воды, но в его воспоминаниях под пальцами скользил податливый шелк, а волосы Алси по-прежнему падали черной лавиной ниже талии.

– Ты правда ненавидишь свою красоту? – спросил он.

– Временами, – тихо призналась она. – Иногда я ненавижу весь мир за то, что он придает такое значение красоте. А порой ненавижу себя, поскольку я красоты не заслуживаю, но все равно лелею ее, потому что во мне нет ничего другого, что ценит мир.

Руки Думитру замерли на ее пояснице.

– Это неправда. Ты сама сказала, что усовершенствовала машины отца…

– Я не говорила, что не могу сделать ничего стоящего, – перебила его Алси. – И хотя результат моего труда ценен, сам факт, что я этим занимаюсь, кажется нелепой случайностью и не делает мне чести. – Она рассмеялась, но ее смех больше походил на сдавленные рыдания. – Не только ты хранишь противоположные принципы по отдельности, чтобы они не сталкивались.

Думитру не понял странной фразы и принялся развязывать нижние юбки.

– Наоборот, это делает тебе честь, – спокойно сказал он.

– В день нашей свадьбы мне показалось, что ты единственный, кто может меня понять. – Она помолчала. – Поэтому-то я и согласилась.

Думитру не смог удержаться. Он повернул Алси лицом к себе и крепко поцеловал.

Она сопротивлялась только долю секунды, потом растаяла в его руках и приоткрыла губы, всхлипывая от желания и страха. Вцепившись в его расстегнутый сюртук, Алси всем телом прижималась к нему, словно могла впитать его силу, ее горячий рот отчаянно двигался под его губами. Жажда наполняла Думитру, отстраняя прочь изнеможение, и он машинально взялся за кружево корсета. Алси, споткнувшись, отпрянула.

– Нет, – четко выговорила она вдруг охрипшим голосом. – Теперь нет.

Она хотела сказать «больше никогда». Думитру замер, желание воспламенило его, но он, в конце концов, согласно кивнул. Алси снова повернулась к нему спиной – на этот раз настороженно, и он ловко распустил ее корсет.

– Я хочу вымыться, – взглянула на него Алси.

– Я тебя не держу, – ответил Думитру.

– Отвернись, пожалуйста, – с трудом произнесла она. Так будет легче для обоих, подсказывал Думитру здравый смысл, но все в нем бунтовало.

– Я твой муж, Алсиона, – сказал он. – И моих прав никто не отменял.

Заморгав, она отвернулась и сняла остатки одежды. Думитру, сидя в резном кресле, упорно смотрел на Алси. Скорее это было мукой для него, чем наказанием для Алсионы, но Думитру из принципа не отворачивался. Сходное упрямство охватило и Алси, поскольку, раздевшись донага, она не отошла с кувшином и тазом в угол, а начала мыться в центре у стола. Ее бледная кожа была покрыта синяками. Колени стали багровыми, а голени, бедра, локти, ребра были покрыты пестрым узором кровоподтеков. Несмотря на приступ сочувствия, Думитру испытывал нечто большее, чем желание. Даже измученная и разбитая, она воплощала в себе все, что он хотел. Алси мылась быстро, не поднимая глаз, но чувствовала его взгляд на своем теле. Думитру видел это по ее резким движениям, по отвердевшим вдруг соскам.

Вымыв волосы, она вытерла их и надела сорочку. Когда пришла очередь Думитру мыться, Алси решительно повернулась лицом к стене и сидела, пытаясь расчесать волосы пальцами.

Они больше не разговаривали, ни вечером, ни утром, когда за ними пришли повстанцы. Оно и к лучшему, решил Думитру, поскольку понятия не имел, что сказать.

Глава 16

Путь до Белграда занял долгих пять дней. Проникнутые революционными идеями молодые сербы хоть и были одеты лучше гайдуков и не опускались до грубых шуток, но, несмотря на манеры и английские костюмы, оказались не менее опасными. Алси насчитала у них десять ружей и восемь кинжалов разных видов. Один из сербов взял с собой четырех огромных собак, то ли борзых, то ли мастиффов. Алси не разбиралась в породах и даже задумываться об этом не хотела.

Хотя Думитру по-прежнему каждое утро и вечер помогал ей справиться с корсетом, и Алси принимала его помощь, они редко разговаривали. Алси предпочитала погружаться в отвлеченный мир цифр, чтобы хоть ненадолгозабыть о ситуации, в которой оказалась. Это гораздо лучше, чем волноваться о том, что произойдет с ней и с Думитру, который с каждым днем тревожился все больше. Смешинки исчезли из его глаз, сменившись мрачной тенью.

Каждый вечер Алси отправляли за дровами для костра без всякого надзора, поскольку сербы не хуже ее знали, что пленнице некуда бежать, а если она и решится на это, собаки мгновенно ее выследят. Эта мнимая свобода, лишь подчеркивающая бессилие, была унизительной. На шестой вечер после отъезда из деревни они сидели у дымящего костра. На этот раз похитители устроили привал неподалеку от селения, так что весь хворост в лесу был уже собран. Алси вернулась с пустыми руками, и похитители нарезали еловых веток, чтобы разжечь костер и приготовить еду. Лапник дымил, заставляя похитителей отойти в сторону, и придавал зайчатине неприятный смолистый привкус.