В дни лихорадочной работы крестьяне не возвращались вечером домой, а предпочитали ночевать в поле, чтобы украсть у короткой ночи лишних полчасика сна. Даже если бы Думитру и хотелось последовать их примеру, присутствия Алсионы в замке было достаточно, чтобы стремиться на ночлег домой.

Как графу, Думитру не подобало трудиться или спать рядом со своими людьми, но он вместе с ними поднимался на рассвете, приезжал на поля, подбадривал взрослых, хватил детей, и так до заката. Он ел поблизости, хоть и не вместе с крестьянами, и они работали еще усерднее, когда он был рядом, зная, что он заботится о них и гордится ими. Возможно, подумал Думитру, этот год наконец убедит их, что новые методы ничуть не хуже старых. Может быть, эта жатва станет водоразделом в его маленькой аграрной революции, и дальнейшие планы будет легче осуществить.

Уборка урожая не оставляла ему времени для шпионских игр, но его собственные агенты и те, с кем он имел дело, давно знали это и в страдную пору никого к нему не посылали. Первые два дня Думитру едва видел свою жену и, несмотря на суровую необходимость, требовавшую его присутствия в поле, скучал по их обеденным встречам. Но на третий день, когда с кухни привезли обед, к радости Думитру, вместе с обозом верхом на Изюминке появилась Алси. Женщины разгружали корзины, навьюченные на верблюдов. Думитру улыбнулся, глядя, как Алси проворно извлекает из седельных сумок содержимое.

– Отец Алексий сказал, что мне негоже тащиться в поле, как простолюдинке, а повариха считает, что мой долг жены самой привезти тебе обед, – сказала она, улыбаясь в ответ. – Я и для себя обед прихватила.

– К любому случаю можно подобрать подходящее требование этикета. Правилами приличия можно оправдать все, что угодно, если умело ими пользоваться, – прокомментировал Думитру.

– Я давно это знаю, – еще шире улыбнулась Алси. Она расстелила в тени дерева одеяло, и они дружно пообедали. С этого дня, когда солнце поднималось к зениту, Думитру ждал появления жены. Он все чаще и чаще ловил себя на мысли, как тоскливы были его дни до того, сак Алси вошла в его жизнь, и, казалось, уже почти забыл, каково жить без нее.


– Проклятие! – проворчала Алси, уставясь належавший перед ней лист бумаги.

Похоже, она снова запуталась. Аккуратно написанные формулы превратились в бессмысленную сумятицу, и Алси понятия не имела, как из нее выбраться, поскольку не могла удержать их все в голове. Это так же трудно, как оперировать римскими цифрами.

«Подожди». Алси всмотрелась в написанное. Да… в этом источник всех ее проблем. Простая задача заставляет ее спотыкаться, поскольку четкие идеи разбиваются о тяжеловесный способ их выражения. Если бы она смогла изобрести другую форму изложения…

Дверь резко открылась, и Алси, обернувшись, увидела Селесту.

– Я услышала шум в конюшенном дворе и вышла посмотреть, в чем дело, – переводя дух, сказала горничная. – Герр Волынроский вернулся!

Алси, улыбнувшись, вскочила из-за письменного стола.

– Граф знает?

– Не думаю. Во всяком случае, я его не видела, – ответила Селеста.

– Хорошо!

Алси знала, что даже в суматохе жатвы мужа не покидают мысли о долгом отсутствии управляющего. Думитру будет рад, что Волынроский вернулся, и она хотела увидеть его лицо, когда сообщит ему эту новость. К этому примешивались и эгоистические соображения – Алси была уверена, что Волынроский засыплет их разнообразными историями о своем путешествии, и не хотела пропустить самые первые, свежие впечатления.

Она сбежала по лестнице на нижний этаж башни и уже устремилась к входной двери, но услышала немецкую речь. Узнав голос Думитру, Алси остановилась. Другой голос, должно быть, принадлежал Волынроскому.

Первой ее реакцией было разочарование, что она не успела сообщить мужу о прибытии управляющего, второй – обида: Думитру оставил ее в неведении. В конце концов, он мог бы догадаться, что ее тоже волнует возвращение Волынроского, и позволить ей поздороваться с управляющим, прежде чем запереться с ним в кабинете. А чего она ожидала? Волынроский не только работник, но и друг Думитру. И все-таки ей было обидно. Привилегии приветствовать гостей Думитру ее никогда не лишал, хотя далеко не всегда эта обязанность доставляла Алси удовольствие.

Все еще чувствуя себя необъяснимо задетой, Алси пошла на голоса к кабинету Думитру. Сквозь плотно закрытую дверь трудно было разобрать отдельные слова, поэтому Алси пришлось встать совсем рядом. Она подняла руку, чтобы постучать, но что-то в голосе Волынроского заставило ее насторожиться.

– Это можно уладить, – говорил управляющий. – Он должен иметь данное под присягой, заверенное и удостоверенное тобой и ею согласие на передачу имущества.

Ею. Она единственная женщина в Севериноре, у которой есть финансовые дела за его пределами. А кто же «он»? Ее агент? Почему у Думитру с ним какие-то дела? глядя на дверь, Алси медленно опустила руку.

– С этим проблем не будет, – донесся до нее холодный, уверенный голос Думитру.

Последовало напряженное молчание, потом Волынроский сказал:

– Ты, по крайней мере, мог бы попытаться деликатно обсудить этот вопрос. Любой жене не понравится, что муж принимает такие меры, а особенно иностранке со странными взглядами на права женщин. Она явно заинтересована в том, чтобы улучшить твои земли, к тому же они теперь принадлежат и ей…

– Нет, – резко оборвал его Думитру. – Я не стану держаться за юбку жены. И не буду испрашивать позволения на новый проект и отчитываться за каждый истраченный фартинг, как презренный должник.

Речь идет о ее приданом. Думитру говорит о той части, которая принадлежит только ей, и хочет присвоить ее деньги! Алси прижала руку к сердцу, грудь словно стиснуло железным обручем. «Он женился на тебе из-за денег, – нашептывал ей внутренний голос. – К чему удивляться, что он хочет завладеть всей суммой?»

– Ты совершаешь ошибку, – мягко сказал Волынроский. – Я это чувствую.

– С каких это пор тебя волнует что-то, кроме денег? – пробурчал Думитру. – Можно подумать, тебя интересует романтическая сторона брака.

– Боже сохрани! – фыркнул Волынроский. – Старина, я думаю только о тебе. Ты связан с ней и рискуешь настроить ее против себя.

Хватит. Алси, спотыкаясь, отошла от дверей кабинета. Думитру что-то ответил, но она уже не слышала. В ее ушах, заглушая все звуки, отдавалось собственное хриплое дыхание. «Моя доля». Она заработала ее часами нелегкого труда и бессонными ночами размышлений. Всматриваясь в блеклые буквы и цифры машинописи, она без конца перепроверяла расчеты, не потому что любила инженерное дело, а в надежде способностями к вычислениям искупить свои недостатки в глазах отца. Алси была автором всех революционных начинаний, которые принесли компании отца беспрецедентный успех, и доля прибыли, которая отчислялась ей до замужества, стала признанием этого факта. Ее личная часть приданого была крайне важна для нее, поскольку только деньги давали замужней женщине возможность строить свою жизнь в соответствии с собственными желаниями. А теперь ее муж, человек, с которым она связывала свое будущее, хотел украсть у нее эту призрачную независимость. Алси вспомнила его нежность, его привязанность к ней, и тошнота подкатила к горлу. Думитру обманул ее, и хуже всего то, что она хотела обмануться, поверить в прекрасную волшебную ложь.

Больше этого не будет. Теперь все кончено. Кончено. Осторожно ступая, словно шла по лезвиям ножей, Алси пересекла холл, стараясь дышать медленно и глубоко. Ей понадобилось все самообладание, чтобы не броситься, рыдая, наверх, в свою комнату. Но нельзя давать слугам повода для беспокойства, она не сделает ничего, что заставит их в тревоге обратиться к хозяину. Алси хотела уехать задолго до того, как Думитру сообразит, что она никогда не вернется.

Но когда она, поднявшись наверх, попыталась войти в гостиную, слезы так застилали ей глаза, что она не сразу разглядела дверную ручку. Алси споткнулась на пороге, и Селеста встревоженно посмотрела на нее.

– Мадам? Что случилось? – воскликнула она, вскочив на ноги и уронив на пол рукоделие.

Увидев привычное заботливое лицо Селесты, Алси внезапно почувствовала опустошение – точь-в-точь как чашка, опрокинувшаяся оттого, что в нее слишком сильной струей наливали жидкость. Все чувства вдруг оставили ее.

– Помоги мне собраться, – тусклым, безжизненным голосом приказала Алси. – Только самое необходимое. Потом спустись на кухню и принеси провизии на полторы недели для одного человека, и чтобы тебя никто не видел.

– Почему? – от страха округлила глаза горничная.

– Потому что он предал меня, Селеста, – ответила Алси, не обращая внимания на текущие по щекам слезы. Казалось, они принадлежали не ей, а какой-то другой Алси из другой жизни. – Я подслушала его разговор с Волынроским. Он обманом заставил меня поверить в его доброту, а на самом деле замышлял украсть деньги, которые папа положил на мое имя, и тогда я окажусь в полной зависимости от мужа.

А она поверила ему, хранила в сердце каждое его лживое слово, как настоящее сокровище!

– Ох, мадам, – выдохнула Селеста, – мадам!

От растерянности горничная без толку топталась на месте. Но никакие слова не могли заполнить пустоту, никакая ванна и горячее какао не могли вернуть все назад, поэтому Селеста вскоре занялась порученным делом.

Алси сняла обручальное кольцо, почувствовав себя свободной и почему-то раздетой, и сунула его в ящик туалетного столика. Потом принялась с горькой усмешкой рыться в гардеробе. Сколько у нее бесполезных вещей: утренние платья, вечерние, бальные, для чая и ленча, для верховой езды и путешествия в карете, для визита в оперу. Но среди этого вороха нарядов не было ни одного, в котором можно было сбежать от мужа.

Алси надела амазонку, затканную золотом, вторую сунула на дно сумки, взяла с собой три теплые нижние юбки, плащ, самую теплую шаль и одеяла, поскольку ночи становились все холоднее. Потом добавила в багаж дорожное платье и комплект скромных украшений. Ей нужно выглядеть презентабельно, когда она доберется до Оршовы, не говоря уже о Женеве. Свечи, трутница, швейные принадлежности, щетки для волос и шпильки, пять пар толстых шерстяных чулок, лишняя пара перчаток – все это громоздилось в сумке.