– Вы правы, – подтвердил он и направился к ней. Джесси наблюдала за тем, как Лукас, не сводя с нее жгучего взгляда, перепрыгивает с камня на камень, постепенно приближаясь к ней. – Вы правы, – повторил Лукас, остановившись на вершине высокого валуна, находившегося рядом с тем, на котором сидела Джесси. Чтобы взглянуть на Лукаса, ей пришлось запрокинуть голову. – Действительно не произошло ничего особенного с того дня, когда вы впервые увидели меня в карьере, принадлежащем вашему брату. Потом вы приходили в конюшню, чтобы посмотреть, как я занимаюсь выездкой норовистого ирландского жеребца, которого вы купили. А через некоторое время мы совершили поездку в Бухту кораблекрушений. И во время нашей прогулки, казалось бы, тоже не произошло ничего особенного. Но только потому, что мы с вами всегда оставались начеку и боялись позволить себе лишнее. Если мы потеряем бдительность, произойдет непоправимое, и нам обоим – вам и мне – придется дорого заплатить за то, что может случиться.

Джесси потупила взор и стала внимательно рассматривать свои сцепленные руки, лежавшие на коленях.

– Уоррик обратился к губернатору с просьбой даровать вам полное, безусловное помилование за то, что вы спасли меня от беглых каторжников. Как только вы его получите – сможете уехать отсюда.

Джесси искренне хотела, чтобы Лукас оказался далеко-далеко от острова Тасмания, на котором она жила, и чтобы они больше никогда не встретились.

– Меня не помилуют, – заверил Лукас, и на его скулах заходили желваки.

– Почему вы так уверены?

– Потому что я знаю.

Страшные подозрения закрались в душу Джесси. А что, если Галлахер – жестокий беспощадный убийца?

– За что вас сослали на каторгу?

Лукас криво усмехнулся.

– За принадлежность к нелегальному обществу.

– И вы действительно состояли его членом?

Лукас отвернулся и стал разглядывать противоположный берег.

– Да, и довольно активным.

– И все же я не понимаю, почему вы считаете, что вас не могут помиловать.

– Вот увидите. Вашему брату откажут в ходатайстве.

Джесси испытующе посмотрела на Лукаса. Ей очень хотелось узнать о нем побольше, чтобы лучше понять.

– За что вас высекли плетьми? – спросила она.

Она думала, что ее бестактный вопрос обидит его, но он только спокойно пожал плечами.

– Секли меня не один раз. Всех проступков не упомнишь. За неповиновение обычно наказывают пятьюдесятью ударами плетью, а за простое ругательство – двадцатью пятью.

– Расскажите о вашем самом серьезном проступке.

Лукас не сразу ответил. Некоторое время он сосредоточенно молчал. Тишину нарушали шум водопада и крики какаду, доносившиеся из глубины леса.

– Самый серьезный проступок? – наконец переспросил Лукас, надвинув широкополую шляпу на глаза. – Пожалуй, покушение на убийство надзирателя.

– Но почему вы хотели его убить?

Лукас невесело засмеялся.

– Потому что я жестокая ирландская скотина, конечно.

– Нет, вы вовсе не жестоки.

– Вы так считаете? Ну хорошо, я расскажу вам о своих злоключениях. Когда я попал на каторгу, меня сначала послали работать в полковые конюшни в Хобарте. Люди там имеют невысокое мнение об ирландцах.

Джесси почувствовала, как комок подступил к ее горлу. Она слышала о том, как жестоко военные расквартированного в Хобарте полка обращаются с каторжниками, особенно с теми, кто родом из Ирландии.

– Каторжникам там разрешалось получать одно письмо в два месяца, – продолжал Лукас.

– Как бесчеловечно!

Лукас бросил на Джесси насмешливый взгляд.

– Не забывайте, что каторга – один из видов наказания. И здесь с нами никто не обязан нянчиться. Нечто подобное нам часто повторял один надзиратель в Хобарте. До сих пор я вспоминаю его каждый раз, когда вижу яйцо. – Лукас улыбнулся. – Англичанин-надзиратель, огромный безобразный детина по имени Лео Лэм!.. – Лукас помолчал, улыбка исчезла с его лица, когда в памяти ожили неприятные воспоминания о недавнем прошлом. Нахмурившись, он стал рассказывать дальше: – И вот Лео Лэм любил издеваться над «особенными преступниками». Так он называл тех, кто умел читать, писать и обладал грамотной речью. Лэм считал, что таких людей надо подвергать особым унижениям. Он попортил мне много крови.

Джесси судорожно сжала кулаки, так что ногти впились в ладони. Она знала, что надсмотрщик может превратить жизнь каторжника в настоящий ад. У него всегда есть повод придраться к бесправному человеку и назначить двадцать пять ударов плетью просто за улыбку.

– Он день и ночь следил за мной, назначал на самые тяжелые работы, всеми силами пытался вывести из себя. Но я решил во что бы то ни стало не поддаваться.

– И что же случилось дальше? – взволнованно спросила Джесси, тронутая его рассказом.

– Однажды мне пришло письмо. В конверте с черной каймой.

У Джесси защемило сердце. В таких конвертах посылали извещение о смерти.

– Однако с тех пор, как я получил последнее письмо, еще не прошло положенных двух месяцев, – с мрачным видом продолжал Лукас. – И Лэм сжег извещение прямо на моих глазах.

Лукас помолчал. Джесси видела, что у него от волнения ходит кадык.

– Я понял, что умер кто-то из моих близких. Но кто? Я не знал. И я словно обезумел. Я убил бы Лэма, если бы меня силой не оттащили от него. Меня приговорили к году каторжных работ в кандалах и тремстам ударам плетью.

– Но вы потом узнали, кто из близких вам людей умер?

Лукас не сразу ответил. Джесси поняла, что ему не хочется вспоминать такие горькие минуты.

– В извещении говорилось о смерти женщины по имени Каролина Риардон, – наконец произнес он. – Она должна была стать моей женой. Каролина умерла во время родов.

Джесси стало трудно дышать, воздух казался ей слишком влажным, рев водопада оглушительным.

– Поверьте, мне очень жаль… – пролепетала Джесси, но Лукас жестом остановил ее.

– Вы меня неправильно поняли, – покачал он головой. – Ребенок был не мой.

– Она не стала ждать вас?

Лукас некоторое время молча разглядывал пенящиеся буруны у своих ног.

– Я сказал ей, чтобы она не ждала. Когда меня приговорили к каторге, я попросил ее считать, что я умер, и освободил от всех клятв и обещаний. – Лукас поддел носком сапога небольшой камень, лежавший на валуне, и сбросил его в воду. – Сначала она не хотела ничего слышать и рассердилась на меня за эти слова. Каролина сказала, что будет ждать вечно.

– Но она не смогла сдержать слова?

Лукас стоял, не сводя глаз со стройного ствола высокого эвкалипта, росшего на берегу ручья.

– Она пришла ко мне на свидание перед самой отправкой нашей партии каторжников из Ирландии в Англию. Каролина сообщила, что встретила человека, которого полюбила всем сердцем и который, как она уверяла, способен сделать ее счастливой. И хотя ей очень тяжело, она решила честно сказать мне об этом.

– Представляю, как вы расстроились.

Лукас скрестил руки на груди. Он все так же стоял на высоком валуне вполоборота к Джесси, разглядывая противоположный берег ручья. Его лицо сохраняло непроницаемость.

– Ничуть. Я ведь уже освободил ее от всех клятв и обещаний. Я, по существу, умер для нее. Мне не хотелось, чтобы она испортила свою жизнь из-за меня.

Лукас перебрался на валун, где сидела Джесси, и присел рядом, прислонившись спиной к высокому камню. Теперь он находился так близко, что она могла бы дотронуться до него, если бы протянула руку. Джесси очень хотелось прикоснуться к Лукасу, погладить его по плечу, утешить, успокоить.

– Каролина сказала, что все еще любит меня, – грустно улыбнулся Лукас. – И что всегда будет любить. А потом добавила, что я, по ее мнению, никогда по-настоящему не любил ее, потому что если бы действительно любил – любил больше чести, больше жизни, – то не преступил бы закон и не обрек бы себя на лишения.

– Она несправедливо поступила с вами.

– Вы так считаете? – Лукас внимательно взглянул на Джесси. – А мне кажется, она говорила правду. Я любил ее, конечно, но любил недостаточно для того, чтобы отказаться от своих намерений и не делать того, что я сделал.

Джесси поняла, что совершенное Лукасом преступление слишком серьезно и брату не удастся добиться помилования. На совести Лукаса что-то пострашнее участия в деятельности нелегального общества или покушения на убийство надсмотрщика. Однако Джесси страшилась услышать рассказ о его главном преступлении.

– Человек, за которого Каролина вышла замуж, имел исполинский рост. И зачатый им ребенок вышел очень крупным. Сама же Каролина была изящной женщиной. Она чем-то походила на вас, вот только цвет волос у нее другой, каштановый, а не золотистый.

Лукас не отрывал взгляда от локонов Джесси, и на мгновение ей показалось, что он сейчас дотронется до них. Одна из прядей выбилась у нее из прически и щекотала шею. Но Лукас, конечно же, никогда бы не осмелился прикоснуться к ее волосам, как бы ей самой того ни хотелось.

– Вы ни в чем не виноваты, – мягко произнесла она, видя, что он терзается угрызениями совести.

Лукас закрыл глаза и судорожно вздохнул.

– Вы так думаете? Если бы я не совершил преступление и не попал на каторгу, ребенок мог быть моим и Каролина не умерла бы.

– Человек не может предугадать будущее.

Он посмотрел на нее с такой болью, что у Джесси сжалось сердце.

– Вы действительно считаете, что я не виноват в смерти Каролины?

Джесси больше не могла сдерживаться. Ей страстно хотелось дотронуться до него, утешить, успокоить его совесть. Протянув руку, она погладила Лукаса по щеке кончиками пальцев. Но от первого же прикосновения в ее крови зажегся огонь, и у Джесси перехватило дыхание. Его щеки и подбородок покрывала щетина, от кожи исходило тепло. Лукас оцепенел, пораженный тем, что она сделала.

– Мисс Корбетт… – хриплым голосом пробормотал он.