Лукас повернулся к ней спиной и, присев у воды на корточки, вновь принялся полоскать свою уже отжатую одежду. Джесси не уходила. Лукас тяжело вздохнул.

– Что вы делаете? – спросила она. Лукас хмыкнул и не сразу ответил:

– По-моему, нетрудно догадаться.

– А разве в имении нет прачки, которая стирает одежду тех, кто работает у нас? Насколько я знаю, одна из женщин занимается стиркой.

– Вы правы. Но мне хочется чаще надевать чистую одежду.

– Поэтому вы приходите сюда по вечерам и стираете в реке?

Удивление, звучавшее в ее голосе, задело Лукаса за живое. Замерев с мокрыми, выстиранными брюками в руках, он бросил на Джесси сердитый взгляд через плечо.

– Вам трудно поверить в то, что мы, грязные строптивые ирландцы, любим чистоту? – спросил он.

Об ирландских каторжниках в Австралии сложилась дурная репутация. Они слыли жестокими, обозленными и неукротимыми преступниками. Жители английских колоний боялись их. Лукас тоже чувствовал, что внушает страх Джесси. Она испуганно смотрела на него немигающими глазами с расширенными зрачками и учащенно дышала. Ее темно-синие бархатистые глаза, похожие на море во время шторма, поразили его своей красотой.

Лукас думал, что мисс Корбетт сейчас уйдет, и ждал этого момента с надеждой и сожалением. Но она не трогалась с места. Помедлив еще немного на уступе берега, она вдруг начала спускаться к воде, подхватив свои юбки. Ее шелковое платье шуршало, а из-под подола виднелись лодыжки и маленькие аккуратные ножки в ботиночках. Лукас понимал, что ему следует отвести глаза в сторону, но не мог.

Остановившись рядом с ним, Джесси взглянула на него из-под полей своей шляпки, бросавших тень на ее милое лицо.

– Вы чрезвычайно горды тем, что вы ирландец и слывете презирающим законы, строптивым, дерзким человеком? – спросила она.

Он встал, обнаженный до пояса, в старых потертых брюках, и повернулся к ней лицом. Джесси невольно попятилась. У нее перехватило дыхание от волнения. Засунув большие пальцы рук в петли для ремня, он окинул ее взглядом с головы до ног.

– Да, быть ирландцем – значит вести себя строптиво и дерзко, – заявил он. – А вот вас, англичан, отличают сдержанность, невозмутимость и спокойствие.

Ему хотелось, чтобы она быстрее ушла, чтобы она больше никогда не приближалась к нему. Джесси охватил трепет, но она не трогалась с места.

– Вы судите о людях слишком упрощенно, – возразила она ровным голосом, стараясь не выдать своего волнения.

Лукас усмехнулся:

– Вам не понравились мои слова об англичанах? По-моему, я выразился очень корректно. Ну конечно, у вас не вызывает возражений, когда кто-нибудь говорит об ирландцах как о ленивом народе, не любящем работать и наживать состояние, а заботящемся только о развлечениях и забавах. Однако когда кто-нибудь осмеливается критиковать англичан, называя их скучными, чванливыми и напыщенными, низкопоклонничающими перед начальством и боящимися быть независимыми от власти и собственности, вы начинаете злиться.

Джесси возмущенно вздохнула, и взгляд Лукаса невольно скользнул по ее высокой груди.

– Низкопоклонничество перед начальством и уважение к закону – разные вещи, – с негодованием произнесла она. Ее тон снова стал высокомерным, что раздражало Лукаса. – Весь мир восхищается британской законодательной системой.

Лукас расхохотался ей в лицо.

– Так вот почему вы пытаетесь насадить ее во всех уголках земли! – насмешливо воскликнул он. – А я-то думал, что вы руководствуетесь алчностью и эгоизмом!

Джесси нервными порывистыми движениями туже завязала ленты шляпки под подбородком.

– Алчность и эгоизм? – сердито переспросила она.

– Вот именно! Но вы стараетесь не замечать своих недостатков, испытывая чувство морального превосходства над другими нациями. Неужели вы думаете, что Бог создал мир только для того, чтобы им правили британцы и их законы? Вы стремитесь повсеместно насаждать свою культуру, чтобы расширить границы Британской империи. Неужели в навязывании английской цивилизации вы видите свою роль?

Джесси не сразу нашлась что сказать. Лукас видел, как пульсирует голубая жилка на ее шее чуть повыше ворота платья.

– Мы создали самую большую в мире империю, – наконец произнесла она спокойным ровным голосом, как и положено истинной англичанке. – Великую славную державу…

Однако Лукас, сделав нетерпеливый жест, перебил ее:

– Славную, вы говорите? Если о британцах и ходит по миру слава, то недобрая. Вы угнетаете народы, которые находятся под вашей властью. Африканцы, индийцы, ирландцы – все страдают от вас. И поэтому придет время и ваша империя распадется. Она не сможет долго существовать.

Джесси задыхалась от гнева, ее била мелкая дрожь, и тем не менее она продолжала говорить ровным голосом:

– Вы просто сумасшедший. Лукас саркастически улыбнулся.

– Ничего подобного. Я всего лишь ирландец, разве вы забыли?

На ее лице отразилось изумление, и она неожиданно звонко рассмеялась. Естественность и непосредственность Джесси не вязались с ее светским чопорным обликом – дорогим полосатым платьем с длинными, отделанными изысканными кружевами рукавами. Поведение Джесси сейчас противоречило правилам приличий, принятым в том обществе, где она жила. Лукас с удивлением смотрел на нее, любуясь ее пухлыми губами и нежным овалом лица. Когда Джесси успокоилась, наступило тягостное молчание. Тишину нарушали лишь плеск речной волны и шелест листьев. Вскоре до слуха Джесси донеслись чьи-то приближающиеся шаги, и она повернула на шум голову.

– Ах вот ты где, приятель! – воскликнул вышедший на берег Дэниел О'Лири. – А я повсюду ищу тебя! Солнце уже заходит, а ты все не возвращаешься. Я уже начал беспокоиться…

Он осекся, заметив мисс Джесмонд Корбетт. Его глаза стали круглыми от изумления.

Однако Джесси не растерялась. Она и виду не подала, что смущена тем, что ее застали на закате солнца на берегу реки в обществе полуодетого каторжника.

– Вам не следует купаться в одиночку, мистер Галлахер, – надменным тоном заявила она. – Если вы будете нарушать данное правило, у вас могут возникнуть неприятности.

Она повернулась и зашагала прочь с гордо поднятой головой. Дувший с реки вечерний ветерок играл лиловыми лентами ее соломенной шляпы.

Дэниел, открыв рот, долго смотрел ей вслед.

– Что она делала здесь? – наконец снова обретя дар речи, спросил он, когда мисс Корбетт скрылась из виду.

Лукас пожал плечами:

– Она гуляла вдоль реки и увидела меня.

Дэниел потер лоб, недоверчиво глядя на своего друга.

– Надеюсь, ты не наломал дров, приятель? Лукас надел через голову чистую рубашку.

– Не понимаю, о чем ты говоришь, – улыбнулся он. Но Дэниела трудно провести.

– Будь осторожен, дружище, – ткнул он Лукаса указательным пальцем в грудь.


На следующий день вечером Джесси вместе с матерью и братом отправилась в экипаже в Болье, усадьбу Харрисона.

Серебристая полная луна висела низко на темном небе, испуская голубоватый свет на притихшие поля. Проникая в окно экипажа, она освещала лица молчавших всю дорогу пассажиров. Джесси посматривала на классически правильный профиль брата и лицо матери с мягкими чертами. Ей не нравился странный беспокойный блеск в глазах Уоррика. Он сегодня полдня стрелял по тарелкам из новых пистолетов в овраге за домом, попросив Джесси подбрасывать глиняные диски-мишени, и пил дорогое французское бренди. Она с удовольствием выполнила его просьбу, потому что весь день не находила себе места. Джесси не понимала, почему ею овладело столь странное настроение. Ее терзало смутное беспокойство, и все валилось из рук.

Джесси радовалась, что сегодня вечером их пригласили в Болье на ужин. Ей не терпелось увидеть Харрисона, от которого исходили истинно английское спокойствие и уверенность в себе. Джесси улыбнулась своим мыслям.

– Почему ты так странно улыбаешься? – спросила миссис Корбетт, нарушая молчание.

– Я вспомнила недавний разговор с одним человеком, – осторожно ответила Джесси и смутилась, поймав на себе подозрительный взгляд Уоррика.

Гостиная в усадьбе Болье походила на гостиную в Корбетт-Касл. Здесь тоже стояла французская мебель из орехового дерева, беломраморный камин и в глаза бросалось множество изысканных дорогих тканей от шелка до атласа и парчи. Столовая также чем-то напоминала столовую в доме Корбеттов. В центре располагался большой стол красного дерева, за которым могли бы разместиться двадцать четыре человека, и обитые итальянским шелком стулья с гнутыми спинками. Узор шелка соответствовал узору парчовых драпировок. На столе помещались массивные серебряные канделябры, а на двух симметричных, украшенных позолотой буфетах из полированного дерева в арочных нишах – большие серебряные графины. Ужин подавала хорошо обученная прислуга. Харрисон, служивший окружным судьей, имел возможность подобрать для своей усадьбы хороших слуг из числа каторжников. Блюда из утки, лебедя, кенгуру и ягненка сменяли друг друга.

Весь вечер Джесси внимательно наблюдала за Харрисоном. В элегантном фраке, белой шелковой рубашке и искусно вышитом жилете он выглядел очень привлекательно. В конце ужина, откинувшись на спинку стула и небрежно положив руку на подлокотник, Харрисон отдыхал в расслабленной позе. За столом он постоянно сыпал шутками в духе английского юмора. Наблюдая за его жестами и движениями ухоженных рук с маникюром, Джесси думала о том, что ей будет спокойно и комфортно жить с Харрисоном. Он человек ее круга.

Харрисон беседовал с Беатрис о новом столовом сервизе со своим фамильным гербом в золоте, который заказал в Вустере. В отличие от Ансельма Корбетта, чей отец был выходцем из низов и сам сколотил состояние, став владельцев мануфактур на севере Ланкашира, Тейты происходили из потомственных дворян. Их предкам принадлежало небольшое старинное поместье в Гемпшире. Однако род самой Беатрис восходил к еще более древним и знатным фамилиям. Родословная играла большую роль даже здесь, в колониях. Однако более важное значение имели деньги. Здесь их ценили больше, чем в Англии. Тейты и Корбетты слыли богатыми людьми и потому считались ровней.