Лиз Тренау - Шелковые узы

– Яркие цвета подчеркивают ваши темные волосы, сэр.

Она говорила столь уверенным голосом, будто действительно верила, что он может себе позволить носить такую одежду, что он не бедный французский рабочий в поношенной робе и жилете из саржи.

– Мадам, я должен быть честен с вами, – наконец сказал он. – Я не в состоянии купить такой хороший жилет. Позвольте представиться. Я Анри Вендом, работаю у ткача месье Лаваля. Его дочь Мариетта упомянула ваше имя и сказала, что вы сможете мне помочь.

Мисс Шарлотта тепло улыбнулась ему.

– Как интересно, – начала она, доставая из кармана лист бумаги. – Мариетта написала мне сегодня утром. Конечно же, месье Вендом, я вам помогу. Она о вас высокого мнения. Как дела у членов ее семьи? Я не видела их с тех пор, как скоропостижно скончалась ее матушка.

– У них все хорошо, спасибо. Мариетта уже взрослая, ей почти шестнадцать лет.

– Как быстро бежит время! Чем я могу вам помочь?

Когда он объяснил свое желание подыскать подходящую модель для собственной выпускной работы, которая позволит ему укрепить репутацию, бледные щеки женщины порозовели.

– Мне так приятно, что вы считаете меня человеком, способным помочь вам в этом. Я всего лишь швея, но постараюсь сделать все что смогу. – Она подвела его к манекенам, которые он разглядывал в окно. – Что вы видите?

– Я вижу очень хороший дамаст светло-желтых и светло-зеленых оттенков, – ответил Анри, оценивая материю на ощупь. – Это модные цвета?

– Так и есть, а что с этим? – Она показала пальцем на третье платье.

– Я вижу цветастую растительную вышивку на кремовом дамасте, – ответил он.

– А узор?

– Я вижу цветы…

– Какие цветы? – спросила женщина.

– Обычные цветы, такие растут в саду или в полях.

– Вы начинаете понимать, месье Вендом. Новые узоры естественны и реалистичны, а не стилизованы, как прежде. Рококо ушло, сейчас царит натурализм. – Мисс Шарлотта провела пальцами по тщательно вышитым маргариткам и колокольчикам. – Вы видите, как ме́лок узор, он имеет натуральный размер, а может, даже еще меньше. Всего несколько лет назад была мода на преувеличение. Чем больше, тем лучше. Огромные цветы. Розы, как пионы, и пионы, как капустные кочаны. Ужасно!

Она протянула руку и сняла с полки шляпку. Надев ее на голову под небольшим углом, завязала ленточки под подбородком.

– Что вы видите?

– Соломенную шляпку?

– Кто такие шляпки носит?

Он покачал головой.

– Это шляпка крестьянки, такие обычно носят доярки. Молодые светские дамы обожают подобные головные уборы. Представьте, богачи прикидываются бедными доярками. Глупо, конечно, но мода игрива, и в этом кроется часть ее очарования.

За пять минут мисс Шарлотта открыла Анри глаза на мир современной моды. Он тепло поблагодарил ее, пообещав передать привет месье Лавалю и Мариетте, а затем отправился обратно на Вуд-Стрит, охваченный неуверенностью и волнением. Одно юноша знал точно – его новая модель будет очень отличаться от той, над которой он работал до того.

Но парень понятия не имел, где и каким образом найдет идею для новой модели.

Четыре дня спустя, когда Анри, Мариетта и месье Лаваль после ужина пили кофе и ели овсяные лепешки с медом в гостиной, пришел Ги. Они угостили его лепешкой, которую он с жадностью проглотил за несколько секунд. Месье Лаваль предложил ему сесть и выпить кофе вместе с ними, но Ги остался стоять, переминаясь с ноги на ногу.

– Что слышно о «Книге», парень? – спросил месье Лаваль.

– Петиция сработала, сэр. Вчера ночью собирался совет ткачей. Они ее поддержали. Теперь «Книгу» распечатают. Вы скоро получите свой экземпляр.

– Я буду очень рад, – ответил месье Лаваль. – Она займет почетное место на полке рядом с Библией, и мы будем читать ее каждый вечер после ужина.

– Не дразни его, папа, – попросила Мариетта. – Это серьезный вопрос, не так ли? Садись уже, Ги, возьми еще лепешку. Ты дергаешься, и это меня раздражает.

– Простите, мисс Мариетта, – ответил Ги, усаживаясь на стул и протягивая руку к тарелке. – Это действительно вопрос жизни и смерти для нас, наемных работников, – продолжил он. – Не все мастера такие порядочные, как вы, сэр.

– Я в курсе, парень, – отозвался месье Лаваль. – К сожалению, то же самое можно сказать и про торговцев.

В его словах прозвучала нехарактерная для него горечь. Никто не знал, что на это ответить, и в комнате воцарилось молчание. В конце концов Ги не выдержал:

– У вас есть еще какие-нибудь новости?

– Я узнал, что еще обсуждали сегодня утром, – ответил месье Лаваль, потянувшись за своей глиняной трубкой и аккуратно набив ее любимым табаком.

– И что же?

– Отчет о том, что контрабанда французского шелка выросла за последние полгода, – ответил он. – Похоже, все больше торговцев готовы ради быстрой наживы не платить пошлины на импорт, и скоро в этой стране для мастеров и их работников почти не останется работы.

– Кто эти торговцы? Мы должны протестовать.

– Протесты ведут к насилию, как ты прекрасно знаешь, Ги, – возразил месье Лаваль. – А насилием ничего не добьешься. Нам следует действовать законными путями.

– Почему французский шелк так популярен? Ведь наши шелка не хуже? – спросила Мариетта.

– Верная мысль, – ответил отец. – Люди подозревают, что французский шелк пользуется бешеной популярностью именно потому, что его сложно заполучить. – Он покачал головой. – Это глупо, должен признать, но у богатых свои причуды. Всякие редкости, которые сложно достать, ценятся особенно высоко, вне зависимости от их качества.

– А гильдия? Что она предпринимает, чтобы положить этому конец? – спросил Анри.

– Они отказались назвать имена, но я верю – они подозревают, кто за этим стоит, и могут послать инспекторов. Это неприятная задача, гильдии она влетит в хорошую копеечку, однако, если они смогут наказать нескольких мерзавцев и припугнуть остальных, оно того стоит.

– Чем раньше, тем лучше, – пробормотал Ги. – Они нас уничтожают, les salauds[32].

Когда Анри пошел провожать друга до двери, Ги подмигнул ему.

– Малышка Мариетта хорошеет с каждым днем.

Анри приложил палец к его губам, закрывая дверь.

– Она постоянно смотрит на тебя, мой друг, признай. Ты мог бы воспользоваться этим. – Ги сделал непристойный жест.

– Молчи, тупица. Она невинное дитя человека, которого я уважаю как отца. Не смей так говорить.

– Что, задел за живое, да? Напомни мне, чтобы я больше никогда не упоминал красавицу Мариетту, монашку с Вуд-Стрит. – Ги спустился на улицу. – Да, чуть не забыл, – добавил он, обернувшись. – Кстати, о симпатичных девушках: угадай, кого я сегодня видел?

– Если тебе верить, то в городе полно женщин, мечтающих о твоей компании. Я даже не знаю, с кого начать.

– Не о моей компании, а о твоей.

– И кто же она?

Анри был уверен, что это продавщица засахаренного миндаля. Он избегал ее уже добрых десять дней.

– Англичанка, которую ты спас несколько недель назад. Как ее звали?

– Анна, – быстро ответил Анри.

– Ага! Значит, ты ее хорошо помнишь, друг мой, – радостно хихикнул Ги. – Да, именно она, прекрасная Анна. Я видел ее в карете, которая остановилась возле меня на улице. Кажется, она меня узнала, я попытался помахать ей рукой, но карета уехала.

От невозмутимости Анри не осталось и следа.

– Карета? С ней все хорошо? Анна была одна?

– Она выглядела отлично, дружище, разодета в лучшие шелка, на голове модная соломенная шляпка. Она была в карете вместе со своей жирной тетушкой, женой того двуличного торговца Сэдлера. Ехала на одну из вечеринок, я в этом уверен. Выдадут ее за какого-нибудь богатенького ублюдка, ты и глазом моргнуть не успеешь.

– Двуличного?

– Готов поставить пол-ливра, что он один из тех торговцев, о которых говорил месье Лаваль, друг мой. Он еще свое получит.

Поглядев другу вслед, Анри заметил, сколь уверенной стала его походка. Он надеялся, что, как только «Книгу» раздадут мастерам, те вынуждены будут платить честные деньги работникам, и тогда Ги остепенится и больше не станет жаловаться на судьбу.

Слова Ги об Анне взволновали Анри. Она казалась ему такой прямолинейной, в отличие от большинства девушек, которых он знал. Но для него была недосягаемой, поэтому следовало забыть о ней.

Однако сделать это оказалось непросто.

Анна посмотрела на уходящие ввысь колонны, поддерживающие цилиндрический свод. Потолок, покрытый расписной белой штукатуркой с золотистыми декорациями в каждом углу, был еще выше. Анна задумалась, как вообще люди смогли построить нечто подобное.

Эффект этого столь таинственного места, наполненного светом, был направлен на то, чтобы заставить человека чувствовать себя так, будто рядом с ним присутствует нечто более великое, чем он. Ее отец однажды попытался описать свою церковь в определенное время года, когда лучи заходящего солнца проникают через западное окно, обволакивая алтарь теплым сиянием.

«В такие моменты тебе не нужны молитвы и литургии, чтобы почувствовать величие Господа, – говаривал он. – Этот закат делает за меня мою работу».

Она понимала, что он имел в виду. Хотя она пыталась поверить в существование Бога, но всегда находила утешение именно в природе: восходы и закаты солнца, свет луны, форма листа, тишина рассвета.

Священник бубнил себе под нос молитву. Его голос разносился по всему огромному зданию, однако невозможно было разобрать ни слова.

Служба велась так же, как у Анны на родине, но были и свои отличия. Она подозревала, что в Лондоне весь процесс более торжественный и длится дольше. Но звук органа – здесь он был намного мощнее, чем у них дома, не считая того инструмента, который она слышала в Норфолке, – наполнял церковь раскатистыми вибрациями, казалось, пронзавшими тело насквозь. По всей видимости, органист был мастером своего дела, прекрасно владея инструментом, спрятанным в резной деревянной раме над западным входом в церковь.