Джейн Арчер - Шелковые шпоры

– Я сказала тебе, чего я хочу, – подалась вперед Хармони. – Что ты предпочитаешь: навеки успокоиться в этой лаве или вернуться в Чикаго и предстать перед судом?

Торнбулл побелел, несколько раз судорожно вздохнул, оглянулся на трупы телохранителей, а затем посмотрел на Тора и Хармони.

– Я привык иметь дело с разумными людьми. Деньги любят все, и каждый, у кого есть голова на плечах, знает это.

Хармони зарычала от злости, и Торнбулл тут же сдался.

– Хорошо. Вези меня в Чикаго. Я пойду в полицию и скажу им все, что ты хочешь. – Он расправил плечи и бросил на нее пренебрежительный взгляд. – Но помни: я, Айшем Торнбулл, член высшего чикагского общества. А ты, моя дорогая, всего лишь рядовая фабричная работница и преступница, за голову которой объявлена награда. На самом деле ты меньше, чем ничто.

– Врешь! – Тор шагнул вперед, сгреб Торнбулла за лацканы пиджака, одной рукой поднял его в воздух и заглянул в глаза. – Ты, Айшем Торнбулл, убийца. А Хармони Харпер – ангел мщения.

Глаза Торнбулла от страха вылезли на лоб.

– И жизнь твоя стоит ровно столько, во сколько ее оценит Хармони Харпер.

– Я скажу, сколько стоит его жизнь. – Девушка передернула затвор. – Она стоит веревки палача. Ни больше, ни меньше.

Хармони сидела на грязном полу дешевой комнаты многоквартирного доходного дома чикагского Саус-Сайда. Она подтянула колени к подбородку и нахохлилась. Более мерзкого жилья в городе не было, но бездомным бродягам обитающим на улице, ночующим в полиции или, если повезет, на вокзале, приходилось еще хуже.

Жить в трущобах было совсем не дешево, но иммигранты, в основном населявшие такие дома, этого не знали. Они нанимали то жилье, которое им предлагали, и держались за него до тех пор, пока их не выселяли силой. Слишком много народу разбогатело на эксплуатации этих трущоб. Гангстеры знали цену всему на свете, но ничего не ценили.

Короли бандитов. Главари чикагской мафии. Акулы. Она носом чуяла их вонь так же явственно, как въевшийся в стены, пропитавший все здание запах вареной капусты Девушка выглянула в единственное окно однокомнатное квартиры. Штопаное-перештопаное белье висело на веревках, протянутых между окнами и крест-накрест пересекавших пространство, зажатое в грязных кирпичных стенах и именовавшееся пышным словом – «двор». Она вспомнила, что у жителей трущоб не было в обычае мыться по понедельникам. Бедняки мылись каждый день, потому что раз в неделю менять белье им было не по карману.

Хармони взглянула на небо. Цвет его определить было невозможно: воздух пропитался сажей и копотью, летевшей из труб соседних фабрик. У обитателей трущоб не было выбора: из-за недостатка средств на разъезды им приходилось жить поблизости от места работы. Через тонкие стены доносился плач грудных младенцев, хныканье детей, разговоры мужчин и женщин, иногда крики, звуки ударов, ругань и стук швейных машинок.

Таков был Чикаго, который она слишком хорошо знала. И ненавидела. Она поглядела направо. Мстительная усмешка искривила ее губы. Она приволокла Торнбулла сюда, в самую сердцевину мира, который он вскормил и вспоил. Он лежал на полу, связанный по рукам и ногам, с кляпом во рту. Девушка отвернулась, не в силах смотреть на своего живого и здорового врага.

Тор сидел на одном из двух стульев, приставленных к шаткому, исцарапанному деревянному столу, и что-то писал на чистом, белом листе бумаги. Рассыпанная по столу бумага разительно отличалась от обстановки комнаты. Простая железная кровать с продавленным, испещренным пятнами матрацем без простыни была небрежно придвинута к стене.

Раковинами, стоявшими в коридоре, пользовались все жильцы, отчего всюду стояла вонь, особенно непереносимая летом. Издалека доносилось чавканье насоса колонки. Тысячи жителей этого микрорайона сновали взад и вперед с ведрами. Летом, когда расход воды был особенно большим, колонка быстро прекращала работу. Хармони тоскливо подумала о долгом пути по темной, узкой, извилистой лестнице и многих этажах, которые нужно было миновать, чтобы либо набрать воды, либо возвратиться с пустым ведром.

Счастье еще, что они попали сюда не зимой и не летом, когда для жителей чикагских трущоб наступали тяжелые испытания. Она всегда думала об этом, слыша плач, сопровождавший смерть кого-нибудь из больных квартирантов. Не проходило недели без похорон очередной жертвы – маленького, измученного, голодного ребенка. Большинство детей не доживало до пяти лет, а того, кто умудрился перерасти этот роковой рубеж, язык не поворачивался назвать ребенком. Но разве о них кто-нибудь заботился?

Их семьи. Как правило, они делали для детей все, что могли, но без помощи ловких, тоненьких детских пальчиков им не удалось бы свести концы с концами. В тесных, жарких или промерзших комнатах жили целыми семьями, да еще умудрялись сдавать углы большим бедолагам. Здесь рождались, жили, работали, умирали и, как ни странно, иногда находили в себе силы любить.

Если ребенок умирал от бесконечного пришивания пуговиц или изготовления бумажных цветов, то лишь одному из членов семьи удавалось выбраться на кладбище. Пока он копал в глинистой земле безымянную могилу, остальные продолжали работать. Они не могли позволить себе простоя.

Хармони сжала кулаки. Шум, запахи, вид из окна, звуки вскрыли старую рану. А она-то надеялась, что излечилась! Как же она ненавидит акул вроде Торнбулла. Человек был для них всего лишь рабочим инструментом, а в конечном счете средством выколачивания прибыли. Шестнадцати и даже восемнадцатичасовой рабочий день считался нормой. Для работниц «свитшопов» это означало семидневную рабочую неделю. Рабочих фабрик и мастерских призывали бороться за десяти– или двенадцатичасовой рабочий день. Но обитатели трущоб и мечтать не могли о такой роскоши.

Все это было ей знакомо. Она сама прошла все круги ада и, даже став взрослой, не могла о нем забыть. Когда она была маленькой, отец имел постоянную работу на фабрике. Они стояли на ступеньку выше, чем обитатели доходных домов. Но после грандиозного чикагского пожара их благосостоянию пришел конец. Они выжили, но потеряли все, что имели. Вскоре отец начал пить и лишился своего места.

Как многие одинокие женщины с детьми, чтобы свести концы с концами, мать принялась шить. Платили за это так мало, что Хармони с малолетства приходилось помогать ей. Это выводило отца из себя. Он считал, что их работа унижает его мужское достоинство. Но вскоре отец смирился, перестал искать место и начал коротать время в близлежащих салунах. После этого их жизнь быстро покатилась под откос, и мать была счастлива возможности работать на «ситшопе».

Хармони обернулась и снова взглянула на Торнбулла. Уж он-то никогда не жил в доходных домах! Небось, и носу туда не показывал! А между тем подобные дома после пожара росли как грибы. И в каждом таком доме размещался «свитшоп».

Она думала о том, что представляет собой потогонная система. Крупный предприниматель нанимал контрагента, который находил для него субподрядчиков, или «свитеров». Мастерская «свитера» обычно располагалась в большой из двух комнат квартире, снимавшейся в доходном доме. Обычно в ней работало от шести до двенадцати мужчин, женщин и детей. В другой комнате жила, спала и готовила еду семья субподрядчика. «Свитер» кормил рабочих, которые ели без отрыва от производства и спали тут же, на мешках с готовой продукцией.

Но могло быть и еще хуже. Целая семья «свитеров», обитавшая в одной-двух крошечных комнатах доходного дома, нанимала так называемых надомников, которые, как правило, жили вместе с ними. Отец как-то с горя оформил их обеих надомницами, а себя объявил «свитером». Кончилось тем, что мать вдобавок к своим обязанностям взвалила на себя и его работу. Но денег на то, чтобы уехать из доходного дома, скопить так и не удалось. Наибольшую прибыль фабриканту приносили молодые и сильные рабочие; потогонная система постепенно выжимала из них все соки, и производительность труда падала, пока человек не терял последние силы. А они с матерью были очень близки к этому.

«Свитшопы». Она сделала головокружительную карьеру, когда поступила на фабрику, в мастерскую Торнбулла. Она знала, что на хозяина работает не так уж много «свитеров», но называла его фабрику «свитшопом» главным образом из-за постоянной тесноты, скученности и темноты, царившей в здании. Хармони работала с шелком и получала больше многих, но и этого было недостаточно, чтобы прокормить себя. Однако многие женщины и дети, получавшие сдельную плату, были бы счастливы поменяться с ней местами.

Девушка мрачно поглядела на Торнбулла. После постигшего Чикаго пожара горожане панически боялись огня. Она не смогла бы еще раз пережить ужас и потрясение, которые испытала ребенком. Этот страх сохранился на долгие годы. Торнбулл прекрасно знал, что делает, когда обвинил ее в поджоге. В Чикаго слово «поджигатель» было самым страшным обвинением.

И пусть ее потом всю жизнь мучают кошмары, но она закончит это дело и увидит торжество справедливости. Может быть, это позволит хоть немного улучшить положение рабочих.

Не в силах избавиться от воспоминаний, она поднялась и подошла к Торнбуллу. В его глазах был страх. Хорошо! Поделом ему и страх, и голод, и жажда. Но лучше всего было бы, если бы он ощутил безнадежность. Возможно ли это? Способны ли люди, подобные ему, на такое чувство?

– Оставь его, Хармони, – Тор отложил ручку. – Пусть не жалуется, что его тут избивали.

Она повернулась и шагнула к Тору:

– Как хочешь, а твой план мне не по душе.

– Знаю. – Он сдвинул брови. – Ты предпочла бы на минутку забежать в свой прежний полицейский участок, сдать Торнбулла с рук на руки, поприсутствовать при допросе и увидеть, как они бросят его за решетку.

– Да!

Тор запустил пятерню в волосы и устало посмотрел на девушку: