Патриция Райан - Шелковые нити

Мгновенно возбудившись, он схватил ее за бедра и притянул к себе. Ее ноги раздвинулись, но в следующее мгновение она выскользнула из его пальцев и уплыла, скрывшись в тумане. Барахтаясь в вязкой воде, Грэм крикнул:

– Где вы? – И почувствовал прикосновение сзади. Стремительно развернувшись, он снова схватил ее, пытаясь удержать скользкое гибкое тело. Их ноги медленно двигались в воде, соприкасаясь, расходясь и снова соприкасаясь. С каждым прикосновением Грэм все отчаяннее желал ее, стремясь слиться с ней в одно целое и навсегда забыть об одиночестве.

– Пожалуйста, – взмолился он, дрожа от нетерпения. – Пожалуйста… – Но его руки хватали пустоту. Она словно растаяла в тумане.

– Джоанна. – Грэм сел на постели, тяжело дыша. – Иисусе! – Сломанные ребра отозвались болью на резкое движение, и он откинулся на подушки, подавив стон.

Чресла его болезненно пульсировали. Грэм протянул руку вниз и зашипел сквозь стиснутые зубы, когда его напряженное естество дернулось в ответ на осторожное прикосновение.

Выругавшись себе под нос, он принялся спрягать латинские глаголы, пока возбуждение не улеглось. Из гостиной не доносилось ни звука. Время было позднее – за полночь, – и Джоанна, очевидно, уже удалилась на покой.

Подхватив костыль, Грэм выбрался из постели и заглянул за кожаную занавеску. В гостиной было темно. Он пересек комнату и двинулся по коридору, который вел к задней двери. Здесь царила кромешная мгла, и ему пришлось двигаться на ощупь. Дубовая дверь, как и полагалось, была закрыта на засов. Грэм нащупал веревку, поднимавшую щеколду, и продел ее в отверстие, так чтобы кончик свисал наружу.

Вернувшись в кладовую, он пошарил в темноте, пока не нашел книгу, лежавшую на сундуке рядом с Кроватью. Вытащив тесемку, служившую закладкой, он открыл ставни на окне, выходившем в переулок, привязал тесемку к решетке и снова закрыл ставни.

Затем положил костыль на пол и лег в постель, приготовившись ждать.

Джоанну разбудил приглушенный скрежет внизу, будто кто-то открыл щеколду на задней двери. Затем раздался скрип петель и глухой стук захлопнувшейся двери.

Решив, что это Грэм вышел по нужде, она в очередной раз пожалела, что он не желает пользоваться ночным горшком. После той ночи, когда он упал, возвращаясь из уборной, Джоанна беспокоилась о его передвижениях, особенно в темноте. В уборной легко оступиться, и если он получит серьезное увечье, то пролежит снаружи всю ночь.

Она решила дождаться, пока он вернется назад, чтобы убедиться, что с ним все в порядке. Если через минуту-другую она не услышит, как он вошел в дом, придется спуститься вниз и посмотреть, что с ним.

– Сержант.

Неужели опять сон? Только не это. Грэм застонал, мотая головой. Первый сон был достаточно безумным.

– Сержант, это я. – Нежные руки прошлись по его лицу, груди и задержались между ногами. Грэм встрепенулся. – Проснись, сержант.

– Джоанна? – Он потянулся к ней в темноте и открыл глаза. Но еще до того, как его руки коснулись женщины, он понял – по густому сладковатому аромату, – что это не Джоанна. И вспомнил: Леода.

– Ты хотел бы звать меня Джоанной? – Она сидела на краешке его постели, беззастенчиво лаская его через подштанники.

– Нет. – Какой смысл притворяться? Эта женщина не Джоанна Нужно выбросить ее из головы. Она принадлежит Прюиту, а ему предназначена Филиппа.

Грэм накрыл ладонью руку Леоды, обхватившую его напрягшееся естество, поощряя ее к дальнейшим ласкам.

– Вот это я называю полной боевой готовностью, – одобрительно заметила она. – Вы что, всю ночь думали о своей хозяйке?

– Не надо напоминать о ней.

– Как пожелаете. Тогда, может, займемся?

– Нет – Приподнявшись на локте, Грэм потянулся за своим кошельком.

– Бедняжка, – проворковала она. – Если вы беспокоитесь о своей ноге, я могу расположиться сверху и позабочусь, чтобы вам не было больно.

– Дело не в этом. – Вряд ли ему удастся выйти из нее в нужный момент, если она будет сверху. Леода еще достаточно молода, чтобы иметь детей, а он дал себе слово много лет назад – когда узнал об обстоятельствах своего рождения, – что не будет производить на свет незаконных отпрысков, насколько это в его силах.

Грэм вытащил из кошелька три пенни и вложил их в ее ладонь.

Последовала пауза, пока Леода пересчитывала монеты и убирала их в собственный кошелек.

– Три пенса. Стало быть, вам нужно что-то особенное.

– Возьмите в рот, – попросил он.

– С превеликим удовольствием, сержант. – Леода склонилась над ним и потянулась к его подштанникам.

Кто-то ахнул.

Взглянув в сторону кожаной занавески, Грэм увидел Джоанну со свечой в руке. На ее щеках рдел румянец, а взгляд был устремлен на Леоду, которая застыла на месте, застигнутая за развязыванием его подштанников.

Грэм подскочил на кровати, морщась от боли, пронзившей ребра.

– Мистрис…

Занавеска закрылась. Он услышал быстрые шаги и скрип ступенек, пока она взбегала вверх по лестнице, и цветисто выругался.

На следующее утро Джоанна оделась с особой тщательностью: в нижнее платье из белоснежного льна с изящной вышивкой вдоль горловины и манжет и свою лучшую тунику из переливчатого шелка медового цвета – свадебный подарок Прюита, – которую она надевала лишь однажды. По бокам туника стягивалась золотым шнуром, и Джоанна потратила уйму времени, чтобы шнуровка выглядела ровно, а туника облегала фигуру. Длинные рукава стесняли движения, и она обмотала их вокруг запястий, чтобы не мешали.

Взглянув в мутноватое зеркальце, прибитое над умывальником, она вздрогнула, увидев вместо собственного отражения Грэма Фокса, лежащего на кровати в кладовой, и Леоду, развязывающую его подштанники. От одной мысли о том, что он ищет облегчения у этой потаскушки, ее внутренности завязывались узлом. Сознавая, что чувство, точившее ее изнутри, – не что иное, как ревность, Джоанна досадовала, что еще способна питать романтические чувства к мужчине.

«Не думай об этом», – приказала она себе, сунув ноги в туфли из кожи козленка, выкрашенной в золотистый цвет. Джоанна собиралась на ярмарку и, предвкушая день развлечений и отдыха – что нечасто случалось в ее жизни, – не имела ни малейшего желания портить его, размышляя о ночных событиях. Вечер наступит достаточно быстро, чтобы разобраться с Грэмом Фоксом.

Она примерила широкий, украшенный самоцветами пояс, который был на ней в день свадьбы, но отвергла его как не подходящий для респектабельной вдовы. Туника, хоть и нарядная, имела коричневатый и, следовательно, вполне приемлемый оттенок, золотые туфельки едва виднелись из-под длинной юбки, но пояс был слишком роскошным. И, как припомнила Джоанна, ужасно неудобным. Она обвила бедра узким плетеным кушаком и подвесила к нему на цепочке вышитый кошелек. Может, она не тянет на принцессу, но и на торговку не похожа.

Так, а теперь волосы… Хью сказал, что это ее главное достояние. Конечно, почтенные вдовы не расхаживают по улице с непокрытыми головами, но всегда можно найти разумный компромисс.

Джоанна расчесывала волосы, пока они не начали потрескивать, разделила их на две равные части и туго переплела золотыми лентами. Затем набросила на голову тончайшую вуаль, закрепив ее двумя незаметными шпильками, так чтобы она ниспадала изящными складками на плечи.

Плащ, который подходил к этому наряду, давным-давно побила моль, а тот, что она носила теперь, оставлял желать лучшего. Поразмыслив, Джоанна решила обойтись без плаща, тем более что погода стояла теплая.

Посмотрев в зеркало, она пришла к выводу, что чего-то не хватает.

– Серьги! – Джоанна достала свои последние серьги – остальные пришлось продать – и вдела их в уши. – Ладно, сойдет, – сообщила она своему отражению.

Она спустилась вниз, уверенная, что Хью уже прибыл, чтобы сопровождать ее в Смитфилд, но его не было. Занавеска, закрывавшая вход в кладовую, была задернута. Грэм, по всей видимости, еще спал. Неудивительно, учитывая его ночные похождения! Пожалуй, она еще успеет перебежать через дорогу, чтобы поговорить с Олив перед отъездом на ярмарку.

Бедняжка выбрала Джоанну своим доверенным лицом примерно год назад, когда ее мать начала погружаться в себя Тяжело было сознавать, что Элсуит, к которой Джоанна всегда относилась с искренней симпатией, теряет рассудок.

Что касалось Олив, то Джоанна была только рада выслушать девушку, когда та нуждалась в ее участии. Она слишком хорошо помнила, каково это – терпеть удары судьбы, не имея никого, с кем можно было бы поделиться своими страхами или посоветоваться.

Джоанна постучала в дверь аптеки.

– Мы еще не открывались, – донесся изнутри девичий голос.

– Олив, это я, – отозвалась Джоанна, стараясь не кричать, чтобы не беспокоить Элсуит. – Джоанна Чапмен.

Дверь приоткрылась, и показалась Олив. Ее хорошенькое личико обрамляли ярко-рыжие локоны, как всегда, распущенные и непокрытые.

– Мистрис Джоанна! Что привело вас к нам?

– Я хотела поговорить с тобой. Можно войти?

– Конечно. – Девушка распахнула дверь и посторонилось. – О, мистрис, вы замечательно выглядите!

– Спасибо. – Джоанна обвела взглядом лавку, похожую на ее собственную расположением и размерами, но с рядами полок вдоль стен, заставленных всевозможными склянками, баночками и горшочками. С потолка свисали связки чеснока, корешки растений и пучки сушеных трав, наполняя помещение пряными ароматами. Посередине комнаты высился выложенный кафелем очаг, остывший в данный момент, с полудюжиной чайников, подвешенных на крюках. Рабочий стол, располагавшийся у окна, был заставлен ступками с пестиками, весами и пузырьками из синего стекла.

– Что-нибудь случилось? – спросила Олив. Обычно она искала общества Джоанны, а не наоборот.

– Собственно, именно это я и собиралась узнать, – сказала Джоанна, взяв со стола пузырек и вертя его в руке. В лучах солнца, проникавших сквозь щели в ставнях, синее стекло сверкало, как драгоценный камень. – Вчера днем, – продолжила она, понизив голос, – ты разговаривала с мужчиной в переулке и, как я поняла, расстроилась.