Фасад Вэдхем-колледжа, остроконечный и зубчатый, как средневековая крепость, равнодушно уставился на улицу темными дырами окон. Только за одним из узких узорчатых окошек еще горел свет. Видимо, для какого-то глубоко увлеченного профессора каникул не существовало – студенты, забрав с собой свои вещи, уже несколько дней назад покинули колледжи и разлетелись по всей Англии, чтобы провести каникулы дома, в окружении близких. Оксфорд вздыхал с облегчением, когда дикие толпы молодых людей разъезжались – на Рождество или длинные летние каникулы. Для города наступала пора блаженного покоя, без шумного веселья в ночных переулках, кутежа в трактирах, без дерзких выходок – маленьких стихийных бедствий, дающих разрядку бурлящей через край жизненной энергии, накопившейся за время сурового распорядка будней: ранних богослужений, лекций, учебных часов и экзаменов. Между горожанами и студентами в длинных черных одеждах сложились особые отношения – на грани любви и ненависти. В прежние времена это нередко приводило к вооруженной аргументации с той и другой стороны. Но жители все же гордились легендарной славой Оксфорда, оплота наук и знаний, и во время каникул так не хватало этих вечно спешащих студентов, из-за широких накидок напоминавших хаотично порхающих бабочек, и во время каникул улицы казались опустевшими.

Майя нетерпеливо переминалась с ноги на ногу – ей пришлось ждать, пока два извозчика, один за другим, свернут на Боард-стрит. Стеклянные фонари вдоль широкой улицы уже рисовали сияющие круги в наступающих сумерках, а на каменных стенах домов появлялись первые золотистые прямоугольники окон. Майя поспешила пройти перекресток Парк-стрит и Кэтрин-стрит. Лошадиные копыта и колеса повозок замесили снег в скользкую хлюпкую кашу, в некоторых местах она начала подмерзать. Взгляд Майи тоскливо скользнул по гостеприимно подсвеченным витринам на первом этаже углового дома. Кофейня «Баггс» сегодня тоже считай что пустовала, только за двумя столиками сидели мужчины среднего возраста. Кофейня каждый раз вызывала у Майи непреодолимый соблазн. К кофе и чаю здесь предлагали не только сэндвичи с холодным ростбифом, чеддером и колечками маринованного лука – еще можно было бесплатно читать газеты и журналы из Англии, Франции и заокеанских стран. В «Баггсе» собирались на обед студенты и профессора, приносили с собой последние новости и статьи, новые карикатуры и главы романов, болтали и горячо спорили о политике, истории, литературе, экономике и учебных условиях в университете. Здесь этих споров не могли прервать ни предупреждающие взгляды матери, ни настойчивые требования, чтобы Майя пошла на кухню и приготовила свежий чай – хотя чайники пусты только наполовину и обычно это входит в обязанности Хазель. Споры о свободе, столь желаемой Майей и все же запретной. В «Баггсе», как и на факультетах университета, не было места женщинам – даже для дочери уважаемого профессора Баллиол-колледжа. Ну почему все, что развивает ум, – прерогатива мужчин?

Майя перешла на другую сторону улицы. Глубокие тени легли на портик с колоннами классического здания Кларендон, регистратуры университета. Девять муз на двускатной каменной крыше очаровали Майю еще в детстве, они казались облаченными в мантии цвета серо-сиреневого неба. Она пробежала вдоль высокой ограды из тонких металлических прутьев, перескочила пару ступенек перед открытой решетчатой дверью и поспешила через маленькую площадь за Кларендоном. Впереди виднелись очертания Шелдонского театра – овального здания с плоским, будто обрезанным, парадным фасадом – там проходили концерты, лекции и торжественные события университетской жизни. Однажды Майя по винтовой лестнице поднялась с отцом под купол. Из огромных окон открывался великолепный вид на город: серо-коричневые крыши, башни, изящные фиалы, зубцы и купола, стены, что днем словно излучали теплый золотистый свет, а при луне блестели серебряно-белым, бархатистые парки и сады и искрящиеся реки, оплетающие Оксфорд, Червелл и Изис, – всего через несколько миль они вновь расширялись в Темзу. Вид простирался до покрытых лесом вершин окружавших город холмов. В городе были здания вроде Шелдонского театра или Кларендона, с претензией на стиль древних греков или римлян, всегда оказывавших на Оксфорд немалое влияние, и были дома вроде колледжа, с просторными флигелями и изящными надстройками, словно время остановилось на этом островке старинных традиций в прогрессивный век королевы Виктории.

Огромный архитектурный ансамбль, куда устремилась Майя, охраняемый башнями и увенчанный тонкими каменными шпилями, словно бы совсем не изменился со времен Тюдоров и Стюартов. Стук шагов гулким эхом раздался в квадратном внутреннем дворике за аркой ворот, из одиноких окошек струился матовый свет, освещая Майе путь по каменным плитам. Заботливый дворник, насколько это было возможно, очистил их от снега и льда. Впереди возвышался внушительный четырехэтажный фронтон здания, его камень так обтесался от времени, что он казался сделанным из досок. Но Майя шла не к главному входу под изящным полукруглым окном, а к левой из двух угловых пристроек, похожих на башни. Было уже поздно, слишком поздно, но у нее вырвался вздох облегчения: деревянная дверь под латинской надписью была, вопреки ожиданиям, открыта. Перепрыгивая на бегу по две низкие ступеньки, Майя поднялась по лестничной клетке, толкнула дверь с мягкой зеленой обивкой и круглыми окошками и, тяжело дыша, остановилась в длинном узком коридоре. Приятное тепло и хорошо знакомый аромат старых книг – сладковатый запах плесени и пыли с легким оттенком металла – овеял ее и утешительно окутал, как кашемировой шалью. В полутьме коридор походил на тоннель. Теперь Майя ступала медленно, будто попала в священное место. Мимо стеклянных витрин, где было выставлено несколько особенно ценных образцов книгопечатного искусства, мимо высоких стеллажей до потолка, на которых вплотную стояли книги. Взгляд Майи устремился вверх, на деревянную галерею верхнего яруса, откуда на нее смотрели масляные портреты благородных мужей, хранителей этой сокровищницы сотни лет назад. Среди них, конечно же, Томас Бодлей, собравший при королеве Елизавете I нижний этаж, – в честь него библиотека и получила свое имя. Сквозь полукруглое окно пробивался совсем слабый свет с улицы – прямо на стол с письменными принадлежностями и бумагой. Старинный, с высокой спинкой стул библиотекаря пустовал. Майя осмотрелась.

– Профессор Рэй? – прошептала в приглушающую звуки темноту Майя и все же вздрогнула от звука собственного голоса. Тихонько покашляла, собралась с духом и повторила немного громче: – Профессор Рэй?

– К сожалению, мы уже… – дружелюбно отозвался голос из-за стоящего посреди комнаты книжного шкафа, оборвав фразу на середине. Появилась седая голова, и внимательные глаза из-под очков посмотрели на Майю с радостью и удивлением: – Неужели!

Майя, испустив тихий и радостный вздох облегчения, поспешила к профессору, а он – навстречу ей: в каждой руке по книжке, широкая мантия необъятным куполом болтается на сухопарой, сутулой фигуре.

– Мы уже почти час как закрылись, мисс Майя, – объяснил он, хотя в голосе его не прозвучало упрека. Строгость была совсем не свойственна профессору Стивену Рэю, младшему сотруднику Бодлеанской библиотеки. – Я тут внизу еще работаю, нужно разобрать этот, – он слегка, но выразительно приподнял книги, – беспорядок, устроенный тут деканом Тринити.

– Профессор Рэй, – взволнованно начала было Майя, – можно мне, в порядке исключения…

И дальше выразила просьбу умоляющим взглядом. Ответная усмешка на лице старого профессора разом стерла несколько морщин.

– Вы и так часто приходите сюда именно в порядке исключения, мисс Майя! Когда-нибудь вас поймает Бендинель. И тогда нас с вами спасет только чудо!

Майя смущенно опустила глаза. Профессор Балкели Бендинель, возглавляющий штат «Бода», как любовно называли библиотеку, опасался всего, что могло проникнуть сквозь зеленую дверь. С непреклонной строгостью следил он за соблюдением правил библиотеки: посещение лишь в немногочисленные рабочие часы, исключительно профессорами и студентами с особыми рекомендациями преподавателей. Никаких ламп из-за большой опасности пожара. Денежные штрафы за неподобающее обращение с книгами, если посетитель, например, приподнимал открытый том или оставлял в нем собственные пометки. Но главный запрет Бодлеанской библиотеки звучал так: никакой выдачи книг на дом. В стародавние времена запрету были вынуждены подчиняться даже Оливер Кромвель и король Чарльз I. Только для себя Бендинель великодушно делал исключение, что в очередной раз доказывало, какой он обладал властью. Одно присутствие Майи в этих священных стенах было для Бендинеля кощунством не меньшим, чем распад Британской империи.

– Ну, пожалуйста! Я совсем недолго. Только быстро кое-что гляну, – настойчиво упрашивала Майя.

Зажав под мышкой книги, профессор Рэй костлявым указательным пальцем поправил на переносице очки, вытащил из-под мантии карманные часы и с напряжением вгляделся в циферблат.

– Боюсь, после чая профессор Бендинель захочет еще раз убедиться, все ли в порядке. За полчаса управитесь?

– Благодарю вас, – прошептала Майя. Библиотекарь заговорщицки подмигнул ей, и морщинки вокруг его глаз стали глубже. Любезный и всегда готовый прийти на помощь, Рэй находил доброе слово для каждого посетителя и стал основной мишенью для придирок Бендинеля. Майя давно подозревала, что Рэй с такой готовностью помогал ей тайно пробираться в библиотеку не только из добрых чувств. Это была его собственная тихая, маленькая месть Бендинелю.

Под пристальными взглядами Бодлея и Чарльза I она проворно перескочила через ступеньку, ведущую вниз, в старый читальный зал. Словно поперечная перекладина в букве Н, он соединял через внутренний двор два зала библиотеки в обход главного здания: Артс-Энд на входе и Селден-Энд по другую сторону читального зала. Книжные полки возвышались по сторонам застеленного циновками помещения, образуя ниши, где для удобства читателей стояли виндзорские стулья. Из окон, увитых снаружи плющом, почти не проникало света, так что пыльные галереи полностью погрузились во тьму. С каждым шагом Майю покидали печаль и гнев, и когда она добралась до Селден-Энда, то почувствовала себя свободно и безопасно в теплой, мягкой тишине библиотечного зала, где ее окружали одни только книги.