Правительство неоднократно советовало английским обитателям Адена не покидать города ради их же собственной безопасности. За последние недели произошло несколько мелких стычек между бедуинами и англичанами на перешейке между полуостровом и материком, но, к счастью, никто серьезно не пострадал. К воротам у отвесных скал на въездной дороге в Аден поставили вооруженных часовых. Но Майя посчитала, что у священного места парсов неопасно, как раз из-за уединенности башни на скальном выступе.

Карабкаясь вверх по крутой тропе, иногда помогая себе руками, обезумевшая от горя, Майя посылала проклятия небу, Богу, судьбе – за то, что отняли у нее брата. Пропитанный солнцем теплый воздух высушивал ее слезы, едва они появлялись. Добравшись до башни, Майя, тяжело дыша, остановилась, закрыла глаза и сжала в кулаки руки, пока ее ласкали ветер и тишина, проникая сквозь тонкую ткань платья. Она всей глубиной души верила, что чувствует рядом с собой Джонатана, слышит его смех, его голос, бесплотный, словно издалека, с другой стороны времени и пространства.

Майя закричала, пытаясь воплем выразить всю ярость, боль и скорбь из-за несправедливости, своего жалкого существования, разбитых надежд. Поднимая с земли камни, она швыряла их наугад, лихорадочно выдергивала растения, словно хотела прополоть сорняки. Сбившись с дыхания и сорвав голос, она рухнула на колени, зарываясь в сухую почву руками, раздирая их о камни и грубый песок, забивающийся под ногти, смешивая свою кровь с землей. Она искала поддержки – и нашла ее возле белых известняковых стен. Поколения людей до нее оплакивали здесь своих любимых. Это был не оплот христианской скорби, место несло печать другой веры, другой культуры, другого рода прощания. Но эффект был схож: Майя обрела утешение, когда плакала о брате, и в тот день ее слезы наконец иссякли. Она сидела, прислонившись к фундаменту башни, в лицо ей светило солнце, а стебли травы гладили по плечам, и Майя наконец обрела нечто вроде успокоения. Теперь она знала, что делать.

Непосредственно рядом с башней, где парсы Адена оставляли покойников, на некотором расстоянии от расщелины кратера в это время Рашид аль-Шахин собрал вокруг себя с полдюжины воинов. Разрушенные цистерны над городом служили им убежищем. Они где-то ходили и наводили справки у старых знакомых, завязывали полезные контакты и пытались разведать структуру расположения и слабые места англичан, а потом приходили сюда. Оставаться в Адене на долгое время представлялось Рашиду слишком рискованным, и поросшие травой резервуары оказались идеальным укрытием, невидимым из города и безлюдным.

Осенью предыдущего года полковник Джеймс Оутрэм по горло насытился Аденом и вернулся в Бомбей, где его ожидал более приятный пост. Его преемник полковник Уильям Коглан был пока слишком занят, входя в курс дела и одновременно сохраняя status quo управления и текущих работ, и у него просто не доходили руки до дальнейших строительных усовершенствований в гарнизоне. Так что до поры до времени цистерны медленно разрушались, оставленные без внимания жителями лежащего внизу города и военными европейцами.

Сейчас воины со своим предводителем просидели, совещаясь, недолго, но Рашид аль-Шахин встал, чтобы проверить лошадей, оставленных неподалеку. Чаще всего предосторожность была излишней, но Рашид не хотел отказываться от этой привычки, понимая, сколь многое в случае опасности зависит от расположения коней и состояния сбруи. Еще у него было обыкновение через равные промежутки времени внимательно осматривать окрестности, даже если все казалось спокойным и не внушало никаких подозрений. Когда Али аль-Шахин, двоюродный брат и правая рука Рашида, увидел, что его предводитель внимательно всматривается в какую-то точку на внутренней стороне стены кратера, он вскочил и встал рядом с ним.

– Странно, – пробормотал он, тоже всматриваясь в Башню молчания. У подножья с земли поднялась женская фигура в светлой одежде, выбила широкие юбки от пыли и собралась спускаться по тропе вниз.

– Одинокая парсиянка – там?

Рыжий мерин повернул к Рашиду красивую голову, и араб прошептал ему несколько ласковых слов, погладил по лбу и ноздрям.

– Это не парсиянка, – сообщил он Али. – Она одета как чужеземка.

На первый взгляд Рашид был увлечен лошадью, но Али заметил искры в его глазах и смог прочитать по лицу, что́ он замыслил. С озадаченностью и ужасом Али смотрел то на англичанку, чье платье так контрастно выделялось на фоне окаменевшей лавы, то на своего предводителя.

– Ты же не собираешься…

– У чужеземцев из женщин здесь только жены солдат, – спокойно объяснил Рашид. – А я сказал, что мы должны поразить их в самое слабое место.

Али кивнул и одарил брата широкой улыбкой.

– Отличный план!

Посмотрев через плечо, он схватил свою лошадь за уздечку.

– Нам надо спешить!

Рашид покачал головой и знаком велел Али возвращаться вслед за ним к остальным.

– Незачем спешить. Она еще вернется.

Его глаза следили за светлой точкой у черных скал – она быстро удалялась, становясь все меньше и меньше, – как будто даже на таком отдалении мог снова увидеть жест, которым женская фигурка недавно решительно вытерла глаза и щеки.

– Или провалиться мне на этом самом месте, – пробормотал он.

– Дай мне, пожалуйста, денег, – обратилась тем вечером Майя к Ральфу, когда он вернулся из казино намного позже окончания службы. – Мне нужно траурное платье, и я хочу съездить к семье. Сейчас мы нужны друг другу, как никогда.

Он растерянно посмотрел на жену, удивившись ее просьбе и пробудившейся в ней силе, питающей такую решимость. Потом опустил голову, повернулся и нетвердой рукой налил себе стакан бренди. Майя встала и подошла к нему ближе.

– Ральф?

Он сделал несколько больших глотков.

– У меня ничего не осталось, – наконец услышала она.

– А много мне и не надо, – спокойно возразила Майя. – Я закажу совсем простенькое платье, здесь это недорого, и поеду не первым классом.

Ее муж выпил еще. Майе показалось, между глотками она различила что-то насчет долгов и клуба.

– Прости, что? – Ее вопрос прозвучал угрожающе тихо и недоверчиво, почти гневно.

– Никаких проблем, – он повернулся и небрежно упер локоть в стену, – через несколько дней мне обязательно повезет, я оплачу все долги, и ты сможешь поехать!

Он пытался говорить убежденно, но скорее походил на школьника, пытающегося избежать наказания.

– Как ты мог? – только и смогла произнести Майя, устало вернулась к стулу и, опустившись, уткнулась лбом в сжатые кулаки.

«В народе Аден еще называют «глаз Аравии». Я надеюсь, он поможет тебе наконец раскрыть глаза и прозреть», – вспомнились ей слова Ричарда.

Она подняла голову, внимательно посмотрела на Ральфа и, возможно, впервые увидела, кто он на самом деле: мужчина, способный бороться лишь с вражескими солдатами, но беспомощный в бою с житейскими трудностями и превратностями судьбы. Он задернул реальность с острыми краями мягким занавесом иллюзорного мира опьянения, наслаждаясь иллюзией безопасности за карточным столом в этом маленьком, обманчивом мирке, где, как ему казалось, он мог стать повелителем игры и удачи. Майя его не винила: он никогда ни в чем ее не обманывал, никогда не изображал из себя большего, чем был на самом деле. Это ее и только ее вина – в пылу влюбленности и противостояния с семьей она не нашла времени приглядеться к нему до того, как сбежала с ним, совершив самую большую ошибку в своей жизни.

Возможно, Ральф разглядел на ее лице оттенок сочувствия, потому что, когда Майя устало поднялась и собралась идти в спальню, он с ненавистью бросил ей вслед:

– Могла бы попросить помощи у своего замечательного дружка Бертона!

Майя недоуменно на него посмотрела.

– Да, он вернулся, правда, без блеска славы, а в качестве пациента Штейнхаузера! Еще в Бербере на их лагерь напали сомалийцы. Спика взяли в плен, но, несмотря на тяжелые раны и большую потерю крови, он смог бежать. Другой лейтенант жизнью поплатился за халатность Бертона: лагерь недостаточно хорошо охранялся. Но сам Бертон тоже получил по заслугам, острие копья пронзило его прямо в лицо! И это еще цветочки по сравнению с тем, что устроят Коглан и Плейфер, когда расследуют этот случай, – в армии у него точно больше не будет никаких перспектив!

Ральф стукнул пустым стаканом об стол и, пройдя мимо Майи в спальню, в полном обмундировании растянулся на кровати. Майя пристально смотрела в одну точку, обхватив себя руками. Ее вдруг пробрал озноб.

8

– Мне очень жаль, но он не хочет вас видеть.

Доктор Штейнхаузер с сочувствием наблюдал, как на лице Майи угасает надежда, вспыхнувшая, когда он открыл дверь, выслушал ее просьбу и исчез за темными деревянными дверьми в задней части дома, чтобы сразу вернуться. Посетительница явно была разочарована и встревожена. Майя кивнула, расстроенно поджала подбородок и принялась разглядывать переднюю, избегая смотреть на доктора: квадратная комната, на светло-желтых стенах – шкуры животных и фотографии в рамочках. Оконные рамы из того же дерева, что и двери, входная и между комнатами, два простых стула с плетеными спинками и сиденьями из тростника и кривоватый столик в углу, на нем стопка писем. В сущности, другого она от Ричарда и не ожидала, когда на следующий день отправилась его навестить в дом доктора Штейнхаузера на окраине города.

– Это… это очень опасно? – спросила Майя. Доктор Штейнхаузер помедлил, и она спешно добавила: – Я из семьи врачей – можете спокойно говорить все, как есть.

По мальчишескому лицу Штейнхаузера пробежала дружеская улыбка, и он слегка качнул головой.

– Наконечник копья с рыболовным крючком проник вот сюда, – он прикоснулся кончиком указательного пальца к левой скуле, – пронзил нёбо вниз по диагонали, сломал несколько коренных зубов и вышел наружу, – другим пальцем он прикоснулся к правой щеке, – здесь, внизу. К сожалению, меня не было в городе, когда его принесли с причала в отель, но дежурный врач отлично поработал. Ему еще трудно есть, пить и говорить из-за открытых ран, но температура уже почти спала, и я уверен, скоро все заживет.