Поэтому сегодня султан Салих созвал старейшин родов Ижара и предводителей армии, чтобы посовещаться. Мужчины почтительно поприветствовали друг друга, опустились на пестрые ковры, устилавшие гладкий каменный пол, и утолили жажду чаем, а голод закусками, лежащими на серебряных подносах и в маленьких чашах посередине: кубане из круглого теста, запеченное в закрытой печи до хрустящей корочки, еще дымящееся изнутри, со схугом, пастой из размельченных в ступке чеснока, петрушки и кардамона, приправленных перцем и солью, и шафут, кислое молоко с острой фасолью и травами. Жареная курица и ягненок подавались с рисом и дыней. В завершение можно было освежиться финиками и пирогом из нескольких слоев круглого плоского теста с расплавленным маслом и медом.

Сквозь высокие узкие окна струился пряный вечерний воздух. Керосиновые лампы из серебра дарили красноватый, мерцающий свет, оживляя орнамент на стенах, словно дуновение ветра пробегало по лесу, полному листвы и цветов. Султан терпеливо ждал, пока его гости насытятся, как того требовал обычай, отщипывал отовсюду по кусочку и рассматривал по кругу людей, собравшихся в большом зале в самом сердце дворца. Лица четырнадцати шейхов, грубые, помеченные стихиями и седобородые, как его собственное, смотрели на него столь же преданно, как лица присутствующих здесь сыновей, словно шейхи были ему братьями. Лишь разные цвета и узоры длинных одежд и тюрбанов выдавали, что они происходят из разных родов. Султан Салих ощущал себя главой огромной семьи, семьи Ижара, и забота о ее благополучии лежала на его плечах. Разве не были они и впрямь единой семьей, с тех пор как больше двухсот лет назад их предки, спустя столетия чужеземного господства Мамелюков, Тахиридов и Расулидов, наконец взялись за оружие и изгнали османов? Турки запретили арабам прикасаться к ввезенным ими мушкетам, но те все же завладели огнестрельным оружием и нанесли османам сокрушительное поражение. С тех пор мечи и кривые кинжалы, джамбии, стали символами мужества и традиции, а винтовки и патронные ленты – регалиями боевой мощи. И если земли к северу от Адена формально принадлежали Константинополю и управлялись имамами династии Зейдитов, здесь, на юге, восточнее Адена, на руинах древних Сабейского, Минейского, Кватабанского, Осанского, Химьярского и Хадрамаутского царств, вдоль старой дороги ладана, на земле, еще во времена Птолемея нареченной Arabia felix, «счастливая Аравия», возникло восемнадцать султанатов.

Чужеземные династии еще во времена пророка Мухаммеда принесли сюда не только веру в Аллаха, но и священную книгу Коран, особые элементы в архитектуре, искусстве и музыке, язык и письменность. Но люди гордились старинными традициями, родовым укладом и законами, искоренявшими любое чужеземное влияние – даже Великой Османской империи. Сохранилось и врожденное недоверие ко всему чужеземному. Тому, кто родился не здесь и – по крови или личным достижениям – не нашел себе места в сложной структуре родов и семей, делать в Аравии было нечего. Это касалось как европейских авантюристов, пытавшихся изучить и описать белое пятно на картах, так и чудаков, желающих пересечь пустыню Руб эль-Хали исключительно из жажды приключений. И, разумеется, здесь настороженно относились к англичанам, заселившим Аден.

– Уже четыре года, – начал султан, когда мужчины, один за другим, снова выпрямились, очистили руки от пищи и устремили на него внимательные взгляды. – Четыре года прошло с тех пор, как Аден перестал брать пошлину. Четыре года процветает и развивается султанат Лахедж, напрямую торгуя с чужеземцами и пользуясь их защитой. Уже четыре года сокровищницы Лахеджа набиваются дорожной пошлиной, пока наши пустеют и больше не пополняются деньгами.

Он сделал паузу и поочередно посмотрел на всех шейхов, согласно кивавших с одинаково огорченным видом.

– Торговцы жалуются, и крестьяне, и ремесленники, – взял слово один из них.

– И у нас, – подтвердил второй.

– Султан Лахеджа – предатель, – бросил третий с глубоким презрением. – Он предал традиции и своих братьев! Он продался чужеземцам, укрепив за их счет тылы, и плюнул на султанов Фадли и Акраби!

Султанату Акраби, находившемуся между Лахеджем и Аденом, очень маленькому по размеру и с давних времен соединенному узами тесной дружбы с Фадли, больше других угрожала растущая мощь Лахеджа, и он особенно боялся бедности рядом с могущественным и богатым соседом.

– Значит, плюнул и на нас! – горячо вступил следующий, вызвав одобрительный, гневный ропот всех собравшихся.

– Султаны Фадли и Акраби всегда были нам верными союзниками как в торговле, так и на войне, – согласился султан Салих. – Меня огорчает, что их положение ничем не лучше нашего.

– Чужеземец даже заблокировал гавань Акрабиса!

– Лахедж заплатил Фадли за молчание, чтобы немногим позже выступить против них под защитой чужеземца!

– Лахедж продает исключительное право на поставку в свой султанат рыбы, мяса, топленого масла и табака любому, кто предложит больше денег. Другие остаются ни с чем и лишаются дохода!

– Лахедж позовет на помощь чужеземца, едва почувствует угрозу от любого из нас!

Султан Салих поднял руку и подождал, пока утихнет возмущенный гул голосов и воцарится спокойствие. Его взор обратился в сторону мужчин, сидящих от него дальше всех, – по обветренным лицам, вылинявшим на солнце тюрбанам и одеждам и кожаным патронным лентам в них можно было узнать военных.

– Что вы скажете про Аден, Рашид? Вы последний, кто там бывал.

Все взгляды обратились к воину. Рашид ибн Хусам аль-Дин аль-Шахин явно был одним из самых молодых среди присутствующих. В его бороде, обрамляющей полные губы и подчеркивающей массивный подбородок, было мало седины, как и в длинных, по традиции его рода, волосах до плеч. Их иссиня-черный цвет гармонировал с оттенками рубашки, опоясанной на талии широким кожаным ремнем, несколько раз обернутого вокруг головы платка и свободных штанов, окрашенных в индиго, цвет воронова крыла, переходящий в темно-синий, фиолетовый и нежно-серый.

Даже если бы кто-то из собравшихся мужчин не знал Рашида аль-Шахина, он бы смог точно определить его корни. Потому что на сотни миль вокруг было немного племен, использующих краситель индиго, еще меньше тех, кто делал это с таким мастерством, и совсем немногие носили штаны вместо традиционных одежд. Так одевались только племена всадников с гор, и только женщины аль-Шахинов столь искусно покрывали рубашки своих мужей тонкой красно-белой каймой и украшали их коваными серебряными чешуйками. Говорили, людям с гор нельзя доверять, они коварны, вороваты и лишены понятий о чести. Но каждый присутствующий знал, что это не относится к племени аль-Шахинов – его мужчины славились своей воинственностью, и ссориться с ними не стоило. Аль-Шахины передвигались по горам и долинам вокруг Ижара столь же свободно, как в пустыне Рамлат эс-Сабатайн, жили скотоводством и коневодством и славились своим мастерством в соколиной охоте. Лучшие наездники аль-Шахинов уже многие годы верно служили султану Ижара.

Это относилось и к Рашиду, чье имя означало «праведное поведение» и совершенно ему подходило, как и его отцу Фадху и деду Хусаму аль-Дину. Тонкий как нитка шрам, белеющий на золотисто-коричневой коже, рассекал одну из его бровей, другой тянулся между глубоко посаженными темными глазами до крупного, выступающего носа. Похожие рубцы виднелись и на больших, сильных руках, обхватывающих пестрый стакан чая. Свидетельства того, что Рашид храбро завоевал место предводителя наемного войска султана Ижара. Он доставлял караваны султана в Аден целыми и невредимыми, прославившись воинскими качествами, а также исключительным умом и здравомыслием. И потому никого не удивило уважение, проявленное султаном к столь молодому человеку. Все с нетерпением и любопытством ждали взвешенного ответа Рашида.

– На дорогах к побережью через территорию Лахеджа и до Адена очень опасно, – наконец заговорил он. Его обтесанный песками и ветром голос прогремел глубоко и звучно. – Караваны без вооруженного сопровождения вряд ли смогут пройти невредимыми. Большие трудности создают горные племена – они нанимаются сопровождать караваны, получают большую часть денег и нападают на заказчиков прямо в дороге, когда предоставляется возможность.

– Как ведут себя чужеземцы? – поинтересовался султан.

– О большей части сражений им неизвестно, они почти не высовываются за пределы кратера. Разве только султан Лахеджа попросит о помощи – тогда они выставляют двух-трех человек, этого вполне достаточно, чтобы караваны в сохранности добрались из Лахеджа в Аден.

Лицо Рашида было непроницаемо, лишь едва приподнятая раненая бровь выражала его эмоции.

Султан кивнул, обдумывая и тщательно взвешивая услышанное, и наконец объявил:

– Мы больше не можем мириться, что чужеземцы помогают Лахеджу жиреть за счет других султанатов, а возможно, и расширить территорию. Мы должны как-то вмешаться.

Шейхи громкими возгласами одобрили решение султана. Когда они умолкли, Салих вновь повернулся к Рашиду:

– Как, по вашему мнению, мы можем это осуществить?

Рашид помолчал, уставившись в наполовину полный стакан чаю.

– Ведь вам не понаслышке известен образ мыслей и поведение чужеземцев, – неспешно добавил султан. – Вам приходилось жить среди них, вы знаете язык.

Рашид аль-Шахин многое повидал, вместе с отцом сопровождая торговцев Ижара в Сомали и Египет, еще подростком, едва его приняли в круг мужчин. Он помнил Аден еще до захвата капитана Гайнса и был среди тех, кто оказывал сопротивление в неспокойные первые годы присутствия англичан, а его отец заплатил за эту борьбу славной смертью воина.

– Я всегда проводил в Адене только то время, пока мы с моими людьми, приведя нетронутые караваны, дожидались выступления новых. А мое знание языка ограничивается самым необходимым, – скромно высказался Рашид, слегка поклонившись султану.

Султан улыбнулся. Скромность была одной из причин, по которым он сверх меры ценил предводителя воинов, но, видит Аллах, далеко не решающей.