Кеша сказал лениво, щурясь от дыма:

— У меня одна сестра, а деньги… что такое? Тьфу! Всё растрясу, плевать я хотел на них. Пусть хоть пять тысяч! Сегодня позвоню Илюшке в Москву, пусть они побегают с Варькой. Сервиз, чешский хрусталь, всякие там другие разные тряпки — приданое. Через неделю должен прикатить от них один человек, передадут с ним. Я прямо сегодня вышлю Илюшке деньги. — Кеша ещё никогда так не волновался. Что можно достать здесь? Что пришлют Илья с Варей? Что вообще нужно Свиристелке?

— Ну идём, чего тянуть? — уныло сказал Жорка. Он как-то сразу постарел, опустились плечи, тяжелее стала походка.

В такси они не сказали друг другу ни слова. Кеша решил пробиться в тот зал, в котором их принимал полковник. Он знал, что туда попасть трудно, но его повело: Свиристелкина свадьба будет только там, и ей будет играть из углов комнаты музыка, и перед нею сложится пополам хлюст-официант.

Швейцар узнал его, а когда Кеша сунул в его податливую руку хрустящую бумажку и спросил о директоре, тот, пришепётывая, стал объяснять, как найти его.

На Жорку швейцар смотрел уважительно — ещё бы, такой громила с мохнатыми руками, улыбался ему, скаля жёлтые зубы.

«Хороший знак, — подумал Кеша. — Главное — войти небрежно».

По ресторанам он ходить не привык, спина напряглась, вспотела, и лоб вспотел.

Кеша без стука распахнул дверь директорского кабинета, шагнул нахально и сразу впился взглядом в директора, сосредоточив себя в этом взгляде.

— В прошлый раз мне здесь показалось, — сказал громко, утирая со лба пот. — Это место подошло мне.

— Что вам угодно? — спросил директор холодно, но тут же поспешно предложил: — Садитесь, пожалуйста.

Кеша усмехнулся. Жора шумно двинул креслом, уселся удобно, выложил на стол свои тяжёлые руки.

— Значит, так, — начал Жора. — Вот у этого товарища выходит замуж единственная сестра, которую он вырастил как собственную дочь. Мы здесь хотим сыграть свадьбу.

Как только директор отвернулся от Кеши, он стал непроницаемым, и Кеша поспешил взять власть в свои руки: снова поймал ледяной взгляд директора.

— За бумажками не постоим, — сказал равнодушно. — Сколько попросишь, столько получишь. Но нам нужна голубая комната!

Директор не сразу понял.

— А чем вам не нравится общий зал? — спросил неуверенно, но тут же заметался под прицелом Кешиных глаз, заёрзал в кресле, стал оглядываться на окно, порывался встать и наконец захихикал: — Кто спорит, вы задумали хорошее дело, за чем же остановка? Играть так играть. Свадьба так свадьба. Свадьба бывает раз в жизни.

Кеша вздохнул облегчённо. Среднего роста, лысоватый, директор оказался своим парнем.

— Ты тово… ты только сам имей с нами дело, не пожалеешь, — сказал Кеша. — Ну, записывай, чего я хочу: осетрину на вертеле, маслины… — Кеша говорил лениво, важно, и Жора смотрел на него поощрительно: валяй, друг, наяривай, пусть знают наших! — Жульены эти… рыбное ассорти с икрой, значит, цыплята табака…

Когда Кеша произнёс очередное название, Жора от изумления охнул. Директор тоже смотрел удивлённо.

А Кеша был спокоен и счастлив как никогда. Развалившись в кресле, он благодушно пускал дым: кажется, он не забыл ничего из того, что когда-то заказывал полковник.

3

Коренастый, плотный, Кеша с детства тяжело переживал свой невысокий рост. Все приятели — громадные, а он им — до плеча. Наверное, из-за этого сильно старался перенять дедову науку. Травы различал, как людей, — с дурным характером или покладистым, ласковым. Плотную, ледяную, стремительную воду реки пропарывал до дна, со дна выносил водоросли и ракушки! В тайге залезал на самые высокие кедры, брал орехи на лекарство. Диковатый, молчаливый, в городе прижиться не сумел, за все двадцать с лишним лет одного Жорку принял душой. Да и Жорку близко до себя не допускал. А Свиристелка вертела им в какую сторону хотела. К тяжелобольному Кеша бежал сломя голову и на Свиристелкин писк бежал сломя голову.

Родилась она раньше времени — мать выкинула, когда умер отец. Думали, не будет жить. Она не плакала, как все дети, и почти не шевелилась. Чтобы спасти, нужно было купать её в травяных настоях и поить травами. Даже они с дедом растерялись, девчонка родилась зимой — где взять травы и солнце? Дед полетел тогда к другу на Алтай — выпросить кое-какие травы. А вместо солнца приспособили специальную лампу.

Очень скоро у девчонки обнаружился голос. Плачем, рёвом его нельзя было назвать, она свиристела, как птица: жалобно-жалобно. Долго не давали ей имени, думали — умрёт. А потом, назло страхам, взяли и назвали Надеждой. Травяные, душистые ванны делали своё дело: ручки и ножки постепенно потеряли лиловато-красный оттенок, вытянулись. С каждым часом появлялись новые признаки жизни: улыбнулась, протянула навстречу руки, выпила сок. Вместо материнского молока она пила соки и настои из трав. Незаметно подошла весна, и все поняли: будет жить.

А потом она росла быстро. Кеша не расставался с ней ни на час. Брал на занятия, когда учился на курсах массажистов. Она подросла, стал таскать её с собой в клуб на тренировки, водил в тайгу. Дед хотел, чтобы Свиристелка росла у них с бабкой, но Кеша словно предчувствовал, что Надька послана ему вместо собственных детей, одна-разъединая, и не отдал.

Он учил Свиристелку искать траву, но, хотя она и знала травы, собирать не любила, любила играть в куклы. Кеша не сердился и не расстраивался, каждому — своё, наоборот, он Надькой гордился, гордился тем, что похожа на него, глаза — его, нос — его. Лучше всего у Надьки были косы. И одежду куклам она шила превосходно. Но самое главное в Надьке было — умение слушать. Она застывала, не шевелясь, смотрела на него, закусив губу, словно те ужасы, о которых он рассказывал, и то счастье, которое было в его легендах, сейчас обрушатся на неё.

Только с Надькой Кеша был болтлив: всё, что знал, всё, о чём прочитал или услышал, вываливал на неё.

Как жить без Надьки, он не представляет себе.


Его сейчас два. Один — тот, что заказывал директору свадебное угощение и хвастался перед Жоркой своим богатством, — внешний, ехидный, дерзкий на язык, готовый размахивать кулаками и пить водку из горла. Другой притаился в нём немой и беспомощный, вроде и не участвует в жизни. Лишь иногда, редко, когда Надька обовьёт шею или больной сквозь слёзы посмотрит на него, моля о спасении, перехватит горло, неуютно комом придавит сердце.

После истории с Витей больных Кеша принимал наспех — боялся оставаться с ними наедине, вялыми руками ставил банки на пупок и протягивал лекарство, которое варила мать. Мать рассказывала им радужные истории о полном излечении, успокаивала и поила чаем. Кеша душой отстранился от всего и занят был лишь свадьбой. Свадьбу готовил внешний Кеша, который, оказывается, умеет кричать, бегать и покупать. Суета и спешка — не в его характере, и он здорово уставал. Спасался только тем, что по несколько раз в день пил золотой корень. Ему в самом деле нужно было многое успеть. В спортклубе взял две недели за свой счёт, перезнакомился со всеми продавщицами в городе. В Москву — Илье с Варей — звонил ежедневно. На это уходило много времени, потому что поймать их дома было трудно, а от того, что достали они, зависело то, что нужно искать здесь. Они уже купили японский сервиз, чешский хрусталь и мохер. Слышно было плохо, и Кеше приходилось кричать, что тоже было совсем не в его характере: «Бельё достали? Я спрашиваю, что с бельём?»

Варька, видно, совсем извелась. «Где я тебе возьму шёлк? Время подпирает. Какие ты мне дал сроки, ты помнишь? А завоз в конце месяца! Кешенька, пусть бельё будет потом». — «Мне нужно бельё к свадьбе, а не потом!» — сердился Кеша.

Клал трубку и шёл в универмаг — Зойка пообещала достать полотняное постельное бельё. Кеша когда-то слышал, что полотно приносит счастье. Зойка виновато таращилась на Кешу, всем своим крашеным личиком, всеми кудряшками выражая преданность и искреннее горе — помочь Кеше она не в состоянии, кричала на весь магазин, что такое бельё обещают только к концу месяца. А пока она договорилась о красивом пледе.

— Плед — это самое главное для молодой жизни, — кричала Зойка.

— Плед мне не нужен. И бельё к концу месяца не нужно, — отрубал Кеша и, не попрощавшись с Зойкой, шёл звонить Варе. Снова спрашивал о белье. Варька жаловалась, что и так они с Ильёй целые дни проводят в магазинах. Кеша готов был обрушить на Варьку нетерпение и обиду, а вместо этого, сам себе удивляясь, умоляющее просил: «Прошу, достань полотно! Я в долгу не останусь, я отслужу!»

А ещё ему приходилось бегать с родителями жениха по мебельным магазинам — сообща обставляли квартиру молодым. Квартира была небольшая, однокомнатная, построенная для деда с бабкой жениха, но старики уступали её на время внуку.

А ещё Кеша искал оркестр. Теперь он знал всех лабухов Улан-Удэ, все вокально-инструментальные ансамбли, все любительские оркестры. Остановился на малоизвестном, но весёлом квартете. Ребята были истовые, в такт мелодии встряхивали волосами, закрыв глаза, подпевали, и ноги у всех четверых работали не переставая.

Поездки на аэродром — за Вариными посылками, на вокзал — за холодильником, поиски шерстяных кофт и свитеров… — Кеша не заметил, как за хлопотами пролетели три недели.

Когда он добирался наконец до дома, Свиристелки обычно не заставал: она гуляла с женихом. Кеша ждал её и злился — могла бы последние денёчки посидеть с ним, но сделать ничего не мог. Надька возвращалась растерянная, видно, и сама она не могла привыкнуть к переменам в своей жизни.

— Я нарочно иду замуж именно за него, потому что его тоже зовут Кеша, — сказала сестра в один из последних, грустных вечеров. Было двенадцать, они пили чай. Сидели друг против друга, смотрели друг на друга, а разговор не вязался. — Чтобы тебе было приятно, — сказала Надька. И вдруг жалобно попросила: — Можешь приворожить его навсегда? Я люблю его.