В первом склепе не было ничего, кроме паутины и пыли — я с трудом отворила приржавевшую дверцу, — скрип прозвучал в тишине так громко, что мы обе присели, — посветила по сторонам фонариком и внимательно оглядела тесное пространство, последний приют какого-то горемыки. Помещение было крохотным, спрятать тут можно было разве что кошку. Но даже и кошки в склепе не нашлось.

Два следующих были попросторнее, но и они тоже заросли внутри пылью и паутиной так, что становилось ясно: тут много лет никто не бывал. На каменном полу, правда, имелись многочисленные следы лапок — возможно, истлевшие кости посещались белками или другими грызунами.

В четвертом склепе в углу, скорчившись, лежал человек.

Я шарахнулась назад так, что чуть не сшибла с ног Таню, сунувшуюся было следом за мной, но тут же опомнилась и вернулась, светя перед собой фонариком. Собственно, я сразу поняла, кто это: мое подсознание узнало Ивана раньше, чем я сама. Иван лежал в углу в позе зародыша, подтянув колени к подбородку, и даже не был связан. Мне сразу стало понятно, почему: он пребывал в глубоком наркотическом сне и не реагировал ни на похлопывание по щекам, ни на мои лихорадочные просьбы очнуться и встать. Сунув фонарик Тане, я наспех осмотрела его: несколько синяков, рубаха разорвана, ссадины на косточках пальцев, с кем ты дрался, Иван?.. И характерный след от укола на шее. Я не знала, какую дозу в него влили, но не могла сейчас остаться с ним, ждать «скорую» и полицию, терять драгоценное время, — мы могли опоздать, и тогда Нэнси и малышу никто не поможет. Я старалась не думать о том, чем мы с Таней можем помочь, — разве что отвлечь на себя внимание этой чертовой своры сумасшедших хотя бы на некоторое время.

Я набрала номер полицейского участка.

— Здесь, на старом кладбище в Ламбертсвиле, в одном из склепов находится человек. Он без сознания. Пожалуйста, вызовите скорую помощь.

Я отключилась и сунула мобильник в карман Ивану. Его собственного мобильника при нем, конечно, не было. Оставалось надеяться, что Иван в ближайшее время очнется и позвонит копам сам, так что, даже если они не поверили моему звонку, им придется поднять задницы и приехать сюда.

— Пошли, — я поднялась с колен и кивнула Тане. — Надо спешить. Мы уже близко.


Пятый склеп, стоявший слегка наособицу, выглядел богаче, просторнее и выше прочих. Это был тот самый мраморный мавзолей, крышу которого я видела из окна кухни в доме Томпсона. Его дверь была хорошо смазана в петлях и, похоже, открывалась достаточно часто. Пыли внутри почти не было. Там вообще ничего не было — склеп был пуст. Не веря своим глазам, я осматривала мраморные стены с замурованными нишами, когда-то богато украшенными кладбищенскими резчиками по камню, узкое оконце, забранное красивой кованой решеткой, пол, выложенный из мраморных плит.

— Не может быть, — прошептала Таня за моей спиной. — Тут ничего нет!..

— Должно что-то быть, — ответила я тоже шепотом, продолжая обшаривать лучом фонарика стены. — Обязательно…

Внезапно я вздрогнула — со стороны сада Томпсона раздались голоса, приглушенные толстыми стенами склепа и расстоянием. Мы инстинктивно присели и затаили дыхание. Я поспешно выключила фонарик, и помещение погрузилось в абсолютную тьму… Абсолютную тьму? Нет, она не была абсолютной! Мы с Таней увидели это одновременно. Таня схватила меня за руку и крепко стиснула мои пальцы.

— Тссс!.. — прошептала я. — Я вижу, вижу.

Сквозь стык мраморных плит пробивался тоненький, как волосок, лучик света.

— Надо поискать, как это открывается, — я шептала, уткнувшись носом в Танины волосы над ухом. От нее пахло духами «Иден» — «Эдем». Райская птичка, перепуганная и дрожащая. Еще более перепуганная, чем я. — Это обязательно должно как-то открываться снаружи. Слышишь, Таня? Должны же они туда попадать…

Строго говоря, я могла ошибаться. Возможно, вход в подземелье находился где-нибудь в доме. Но тогда зачем смазывать двери и наводить чистоту?


Голоса в саду стихли, и я рискнула снова включить фонарик, направив его луч под ноги. Чтобы нас не услышали внизу и не заметили снаружи, мы с Таней опустились на четвереньки и, передвигаясь чуть ли не ползком, почти обнюхивали мраморный пол. Все оказалось напрасно — никакого рычага, никакой кнопки, вообще ничего похожего на механизм, приводящий в действие крышку люка, нигде не было. Сидя на полу, мы с отчаяньем уставились друг на друга.

— Ниши в стенах, — вдруг прошептала Таня. — На них орнамент… Розы. Я видела в каком-то фильме…

— Точно! Ты молодец, — я привстала и принялась ощупывать розетки — их было пять. На третьей по счету мраморная роза плавно сдвинулась в сторону, и люк начал открываться. Это случилось так неожиданно и бесшумно, что Таня, сидевшая как раз на крышке, чуть не свалилась вниз головой и только в последний момент удержалась на краю распахнувшегося квадратного отверстия. Отверстие не было колодцем, нет. Вполне цивилизованная каменная лестница вела куда-то вниз, откуда уже уверенно изливался колеблющийся свет — похоже, там было зажжено множество свечей. Или факелов. Сцена сильно напоминала декорации к третьесортному голливудскому ужастику, мне даже на миг показалось, что все это — какая-то несусветная глупость, и трусливый голосок внутри начал нашептывать, что сейчас все выснится, окажется, что над нами просто не слишком умно пошутили, и мы все вернемся по домам, не особенно довольные друг другом, но все-таки целые и невредимые. Но потом я вспомнила Тошку, его распластанную ладонь, иглы капельниц — и велела трусливому голоску заткнуться.


Мы начали спускаться на цыпочках. Таня разулась и несла свои золоченые босоножки в руках. Я запоздало подумала, что одеты мы совсем не для экспедиций в преисподнюю — мое светлое платье превратилось в пыльную тряпку, а Танин пестрый нейлоновый лоскутик, только по недоразумению названный платьем, вообще уже не напоминал предмет одежды.

Перед нами открылся ровный коридор. Свет шел откуда-то впереди, там, в конце коридора, маячил высокий дверной проем без створок, закругленный поверху и обрамленный мраморным орнаментом из розеток и змей. Таня, оторвавшаяся от меня на добрый десяток шагов, осторожно положила на пол туфли и заглянула. В следующую секунду она издала дикий, ни не что не похожий вопль и рванулась вперед, я поспешно бросилась за ней следом и влетела в просторный зал с возвышением посередине.


Горели свечи, сотни свечей. Их запах я почувствовала еще в коридоре: приторный и сладковато-пряный, как в той лавке, куда мы заходили вчера вечером. Одна стена зала была задрапирована пурпурным занавесом. Танин крик эхом отдавался в каменных стенах, а сама Таня визжала, брыкалась и царапалась в руках высокого мужчины с длинными, собранными в хвост волосами. Мужчина крепко держал ее, не давая вырваться. Больше в зале никого не было, кроме…

На украшенном мраморной резьбой возвышении, напоминающем широкую могильную плиту, — видимо, это и был алтарь, — лежала абсолютно голая Нэнси. Она не двигалась. Ее глаза были закрыты, ноги и руки раскинуты, как лучи морской звезды, и привязаны к железным крючьям, вбитым в мрамор. В ногах у нее стояла большая каменная чаша, а на животе лежал голенький шоколадный младенец. Он тоже был неподвижен. Маленькие ручки расслабленно раскинуты, ротик полуоткрыт. Я, вся дрожа, застыла на месте, пытаясь понять, живы ли Нэнси и ребенок.


Державший Таню человек повернул голову, и я встретилась глазами с пианистом из «Одиллии». Он окинул меня взглядом и усмехнулся. Его, кажется, нисколько не испугало и не озадачило наше появление. Крохотную Таню, которая продолжала кричать, не переставая, он легко удерживал, несмотря на отчаянные пинки, которыми она пыталась достать его.

— Вот и гости пожаловали, — сказал пианист. — Как мило. Только вас никто не приглашал, курочки. Вы сами заявились. Так что теперь пеняйте на себя.

В этот момент за алтарем бесшумно отворилась скрытая пурпурным занавесом дверь, и в зал один за другим начали входить люди. Видимо, какой-то вход в подземелье из дома все-таки существовал. Первым шел мистер Томпсон, профессор, хозяин и, по совместительству, главный герой пошлого мистического романчика, в который мы попали, решив прогуляться в чудесный городок Нью Хоуп, в переводе на русский — Новая Надежда. Ненавижу имя Надежда, с тех самых пор, как мой отец влюбился в женщину с таким именем и решил уйти от нас. Отец потом вернулся, но это ничему не помогло. И не спасло его. Он выстрелил себе в сердце из охотничьего ружья, когда мне едва исполнилось восемнадцать лет.


Не в силах сдвинуться с места, я смотрела на собравшихся, узнавая среди них тех, кого видела в «Одиллии». Только выглядели они теперь несколько иначе. Не было бриллиантов и смокингов, но не было и никаких мрачных балахонов, капюшонов, надвинутых на лица, и фанатичного огня в глазах — сподвижники Томпсона, скорее, походили на сборище сексуальных маньяков разной степени оголтелости. Их одежда просто кричала о самых разнузданных секс-шопах, коротенькие кожаные шорты считались здесь, кажется, пределом скромности, а макияж на женщинах и даже некоторых мужчинах был таким вызывающим, что напоминал уже разве что пародию на макияж.

— Посмотрите, кто пожаловал! — резкий голос Магды прозвучал во внезапно наступившей тишине: Таня перестала заходиться в крике и, потеряв сознание, обмякла в руках пианиста. — Черная богородица! Кто первый ее оприходует, а?..

— Не спеши, Магда, — в голосе мистера Томпсона слышалась теплая усмешка, он был приятен, этот голос, надо отдать ему должное, дружелюбен и мягок, в нем не было ничего угрожающего. — Ты все время торопишься. А у нас еще одна гостья. Маленькая русская леди. Тоже очень приятный сюрприз. Подойдите сюда, дорогая. Не бойтесь.