Ольга Дашкевич - Шаман

Ее глаза блестели от слез. Мне было ее невыносимо жаль, а местные полицейские вызывали у меня только глухое раздражение и досаду. Надо же — пропал крохотный ребенок, а они сидят и бубнят, не двигаясь с места…

Несчастная мать была маленькая, не выше меня ростом, изящная, и не совсем черная, скорее — мулатка, или даже квартеронка. И очень, очень молоденькая. Пестрое платьице задралось, и видны были трогательные белые трусики. Девушка этого не замечала, она все еще дрожала и всхлипывала.

— Вас подвезти? — спросила я мягко. — Где вы живете?

— Тут недалеко, — она вытерла нос скомканной бумажной салфеткой. — В Ламбертсвиле. Я пришла пешком, не люблю водить машину, но как я пойду, я вся мокрая…

— Пойдемте, — я кивнула на дверь. — Мне как раз по пути, я подвезу вас.

— Спасибо, мисс, — она сгорбилась и тихо заплакала.

В машине я предложила ей сигарету, и она, чуть помедлив, взяла ее.

— Вообще-то, я бросила курить, когда родился Тими… Вы знаете, грудному ребенку это вредно… Но теперь… — она глубоко затянулась и сразу закашлялась. — Я оставила его в коляске возле магазина, моего бэби. С моей младшей сестрой. Лиззи одиннадцать лет, она очень ответственная, но она ничего не смогла сделать: этот подонок подлетел на мотоцикле, выхватил Тими из коляски и умчался… Никто ничего не мог сделать, хотя многие видели, как это произошло. Мы сразу вызвали полицию. Но… В Нью Хоупе очень много байкеров, они все одинаковые, никто не смог точно сказать, куда поехал тот… — она всхлипнула и полезла в свою крохотную сумочку за салфетками.

Мы были уже на мосту через Делавер. Было не слишком поздно — гуляющая публика еще бродила туда-сюда по тротуарам, из соседних машин слышалась музыка, у перил целовалась совсем молоденькая — лет по четырнадцать — парочка.

Оглянувшись на них, девчонка сказала:

— Школьные свит-хартс… Ну, вы знаете, Ромео и Джулия. Мы с Орландо тоже так целовались везде, где придется — на переменах, на мосту, в кинотеатре, в пиццерии… А потом и трахались где попало. Пока я не забеременела. Тогда Орландо перешел в одиннадцатый класс, а мне пришлось бросить школу. Мамочка была очень недовольна, просто поседела от горя. Меня зовут Таня, мисс. А вас?

Я не удивилась. Черные в Америке почему-то очень любят имена Таня и Наташа. Точно подслушав мои мысли, девушка добавила:

— А мою старшую сестру зовут Наташа. Наша мамочка наполовину русская: ее мама жила в Москве, а папа там учился. Вы ведь тоже русская, мисс? Я это сразу поняла. У вас с мамочкой похожий акцент.

Даже тут я не особенно удивилась. Я слишком сильно нервничала и слишком тряслась от страха, чтобы чему-то удивляться. Мы уже ехали по Ламбертсвилю, и то, что мне предстояло сделать, не лезло ни в какие представления о спокойном и дружелюбном мире — довольно тесном, как только что выяснилось.

— Да, я действительно русская, — сказала я, притормозив на светофоре и сворачивая на север. — Меня зовут Вера. Приятно познакомиться. Где вас высадить, Таня?

— Чуть подальше и направо. Я почти дома. Спасибо вам. Желаю удачи. — Она сделала паузу и нерешительно добавила: — У вас ведь тоже… кто-то пропал?

— Да. Подруга, ее муж и… и мой друг. Бой-френд. Любимый человек.

Огромные черные глаза недоверчиво уставились на меня.

— Сразу трое?.. Как это может быть?..

— Ну… Придется долго рассказывать, а вы уже приехали. До свидания, Таня. Желаю вам поскорее найти вашего малыша. Я уверена, что он найдется.

Я остановилась у кромки тротуара. Однако моя спутница не спешила покидать машину.

— Скажите, — произнесла она медленно. — Ваши друзья… пропали недавно?

— В минувшие двое суток, — ответила я устало и машинально посмотрела на часы на приборном щитке. Они не работали — электронные цифры беспорядочно мигали. Не знаю, с чего бы им испортиться. — Последним исчез мой бой-френд. Прямо из госпиталя.

— Из госпиталя? Он был болен?

— Он был… ранен. Я думаю, он пытался защитить мою подругу, но точно никто не знает. Он был в коме, в реанимации. И вот исчез.

Таня стиснула руки перед собой.

— Вера… — ее глаза впились в мои зрачки, губы подрагивали. — Вы знаете, какое завтра число?

— Первое августа, — машинально ответила я. — А что?..

— Вы разве не знаете, что это за дата?..

Я не знала. И, если честно, не собиралась вникать. Несчастная девчонка начинала меня раздражать. Она явно была не в себе — да кто бы мог оставаться в себе после потери ребенка?.. Я не могла ее осуждать. Но мне нужно было спешить.

— Извините, Таня, я поеду, — сказала я вежливо, но твердо. — Мне в самом деле пора.

— Вера! — Таня отчаянным жестом вцепилась в мою руку. — Завтра первое августа. Сегодняшняя ночь — ночь Черной мессы… Вы знаете, что такое Черная месса?

Да, я знала, что такое Черная месса. Все-таки мы живем в мире информации, а я всегда была начитанной девушкой. Я даже знала, что Церковь Сатаны официально зарегистрирована в Штатах, а в Филадельфии имеется даже семинария, где готовят ее служителей. Впрочем, не только в Филадельфии… Мои знания, конечно, были весьма поверхностны, и я не могла сказать точно, к каким именно датам привязываются шабаши. Новолуние?.. Смена сезонов?.. Кажется, так. Я знала только первое мая — Вальпургиеву ночь, да и то из художественной литературы.

— Они собираются на свои шабаши несколько раз в год. — Таня опустила глаза. — Мне рассказывала Перл, моя соседка. Ее бой-френд… он раньше был сатанистом. А потом захотел уйти. Перл говорит, он испугался. Но он пропал в прошлом году. В ночь на первое августа… Оттуда… от этих… от них нельзя просто так уйти. Его искали — и копы, и родители, и друзья. Но не нашли.

Я посмотрела в окно и машинально достала сигарету. Вот, значит, как. Первое августа. Таня умоляюще смотрела на меня, а я вспомнила, что для мессы нужны красивая молодая девушка и… младенец в возрасте до года. Девушка — для оргии. Младенец… младенец — для жертвы.

Это не укладывалось в голове. Это просто не могло быть правдой — сегодня, сейчас, в начале двадцать первого столетия от Рождества Христова. Но я откуда-то знала, что это правда.

Таня по-прежнему смотрела на меня и чего-то ждала, не делая попыток выйти из машины. Я вздохнула, прикурила для нее новую сигарету и рассказала ей все, что знала о последних событиях, — о Нэнси, Иване, Тошке, респектабельном ресторане «Одиллия» и уважаемом ученом-этнографе, профессоре Кевине Томпсоне по кличке Пасечник.

— Поехали! — Таня обшарила улицу перед автомобилем лихорадочно блестевшими глазами, нервно заталкивая бычок в переполненную пепельницу. — Что же ты стоишь, Вера?.. Надо торопиться! Поехали скорее!

Я недоверчиво взглянула на нее.

— Ты собираешься…

— Конечно! — Таня посмотрела на меня, как на идиотку. — А ты хочешь ждать, пока наша полиция раскачается? У них мой ребенок, Вера!.. Мой бэби!.. Да включи же ты зажигание!..

Я включила зажигание, и мы понеслись по уже знакомому мне маршруту в сторону дома Томпсона. Я не собиралась заглядывать в гости к этнографу и антропологу, я собиралась объехать его усадьбу, спрятать машину и прочесать кладбище. Теперь я была не одна. Конечно, Таня — это не Брюс Уиллис, но приходится, как говорится, брать что дают. Хотя Брюс Уиллис нам бы сейчас совсем не помешал. Или хоть Шварцнеггер. На нашей стороне, конечно.

— Который час? — нервно спросила Таня. Я не знала, который час. Электронные часы на панели не работали, а ручных я не ношу. Луны не было — я только сейчас сообразила, что сегодня новолуние. Улица за кладбищем была темна и тиха, как пустыня. Ни одно окно не светилось, да и домов тут, вблизи последнего пристанища мертвых, было раз-два и обчелся. Я отогнала Иванов «крайслер» подальше и запарковала в ряду таких же стандартных среднеклассовых машин в квартале достаточно скромных для Нью Хоупа среднеклассовых, без излишней роскоши, усадеб.

Назад к кладбищу мы с Таней вернулись пешком и сразу углубились в кусты одичавшей мальвы, шиповника и малины, окружающие заросшие могильные плиты. Пахло жасмином. Ледяная влажная Танина ладошка в моей руке слегка подрагивала. У полуразвалившейся каменной стены кто-то тихонько возился и шуршал листвой — то ли птица, то ли какой-нибудь мелкий лесной зверек. Больше ниоткуда не доносилось ни звука. Таня споткнулась о поваленную плиту и тихо зашипела от боли. На ее босоножках были слишком высокие каблуки, совсем не для таких прогулок.

Темные силуэты склепов возвышались ближе к центру кладбища, и было их не один и не два, а, по меньшей мере, пять. В котором из них могли держать предназначенных на заклание агнцев?.. Я сделала несколько осторожных шагов вперед, по направлению к ближайшему склепу. Под моей ногой треснула сухая ветка, и Таня, следовавшая за мной, резко остановилась и замерла.

— Тише!.. Слушай!

Показалось, или откуда-то из-под земли действительно донесся плач младенца?.. Таня зажала себе рот рукой. Ее глаза, и без того огромные, в темноте казались черными провалами. Мы вслушивались и вслушивались, время шло, но плач больше не повторился.

— Ты ведь тоже слышала? — лихорадочно прошептала Таня. — Мне ведь не почудилось?.. Это Тими. Я узнала его голос.

Не знаю, как можно отличить голоса грудных младенцев один от другого, но об этом не мне судить. Наверное, мать может узнать плач своего ребенка из тысячи других. Наверное. Таня, во всяком случае выглядела как человек, внезапно получивший надежду. Мы продвигались вперед, постоянно прислушиваясь, и я, кажется, даже забыла, что нахожусь на кладбище: что такое мертвецы, в конце концов? Похоже, в этих тихих благостных местах, поросших давно не кошеной травой, шиповником и жасмином, нам грозила гораздо большая опасность, чем мирные покойники, давно и бесповоротно сгнившие в своих могилах.