На парковке Иван небрежно указал нам на вишневый «крайслер» с откидным верхом, закинул сумки в багажник и лихо запрыгнул на водительское место — как в кино, не открывая дверцы. Нэнси радостно зааплодировала, быстро уселась с ним рядом и сразу закурила, сверкая своими синими глазами по сторонам, как ребенок, предвкушающий парк аттракционов. Мы с Антоном скромно разместились позади. Было довольно тесно: эти двое длинноногих отодвинули свои сиденья до предела, не подумав о том, куда нам девать конечности. Ну, ладно, я всего метр шестьдесят ростом, а вот Антону должно было прийтись несладко. Однако он нашел выход: подобрал ноги и сел по-турецки. Его обтянутое черными джинсами колено улеглось на мое бедро. Он отнесся к этому совершенно спокойно, зато я замерла, как птичка, и сидела, боясь пошевелиться. От волнения у меня, кажется, участилось дыхание, и к концу пути я уже готова была провалиться сквозь землю вместе со всеми своими комплексами и дурацким румянцем на щеках. Да еще, когда мы подъезжали к городу, Нэнси, все время щебетавшая с Иваном, обернулась, окинула меня взглядом и, оценив обстановку, фыркнула:

— Иван, посмотри, что твой дружок сделал с Верочкой!

Иван покосился в зеркальце заднего вида. Не знаю, что он там высмотрел, но его белые зубы сверкнули в широкой улыбке.

— Тошка, не обижай девушку! У нее такой вид, как будто ты ее под шумок невинности лишил.

Антон, до этого спокойно куривший, откинувшись на сиденье, перевел на меня взгляд своих черных глаз и молча улыбнулся. И не убрал колено. И продолжал курить, как ни в чем не бывало. Я от смущения забилась в самый угол сиденья и вжалась в дверцу. Бедро, нагретое теплым коленом Антона, горело огнем. Мы уже въехали в город и двигались по улицам на восток. Иван ловко маневрировал, обгоняя неспешно трюхающие машины домохозяек, завершивших вечерний шоппинг.

— Вывалишься, — сказала Нэнси, внимательно изучая мои манипуляции на сиденье. — Иван, у тебя дверь заблокирована?

— Что?.. Нет… А, черт!..

Дверца вдруг подалась и распахнулась. Я качнулась в сторону, не успев ничего понять, — и тут правая рука Антона взметнулась, как кобра, схватила меня за плечо и рванула к себе. Левой он вцепился в подголовник водительского кресла — я машинально отметила побелевшие на обивке длинные сильные пальцы. Иван лихорадочно работал рулем, подавая к обочине, сзади сигналили, кучка негров свистела с тротуара, а я полулежала, ни жива ни мертва, прижатая к груди Антона неожиданно сильно, и слышала, как бьется его сердце. Он был очень теплый, как печка. Иван затормозил. Нэнси, перегнувшись через спинку сиденья, силилась захлопнуть дверцу, у нее не получалось, она ругалась по-русски и по-английски, а я не решалась пошевелиться.

— Да Вера же! Очнись! Помоги мне!

Антон осторожно выпустил меня из рук, и я села, совершенно оглушенная, потянулась к двери и захлопнула ее. Мне кажется, я даже не успела испугаться. Во всяком случае, Нэнси испугалась сильнее. Всю оставшуюся дорогу она поэтому ругала меня на разные лады.

— Гимназистка, блин!.. — ворчала она, нервно стряхивая пепел. — Не может рядом с мужчиной сидеть! Девственница нашлась!

— Нью-Орлеанская дева, — негромко подсказал Антон, не поворачивая головы.

— Что-то знакомое, — Иван подъехал к парковке во дворе многоквартирного дома. — Жанна Д’Арк, кажется? Только она была Орлеанская. Вольтер, что ли, про нее писал?

— Шиллер, — Антон потянулся. — И Чайковский потом. Ну, у Веры героические приключения еще впереди. Ее, может быть, тоже воспоют. Какой-нибудь местный Шиллер.

В его голосе я услышала насмешку и страшно обиделась. Подумаешь, супермен. Спаситель. Его никто не просил меня спасать. Лучше бы я вывалилась на дорогу. Все равно все плохо… Ну, почему я всегда выгляжу особенной дурой именно тогда, когда мне хочется выглядеть принцессой?!

Мне стало так жалко себя, что слезы выступили на глазах, и мне пришлось задрать нос повыше, чтобы они, чего доброго, не выкатились — вот смеху-то было бы… Но Антон заметил. Даже не знаю, как, — он на меня совсем не смотрел. Однако в ту секунду, когда задирать голову выше было уже некуда, а слезы предательски стремились вылиться на щеки, он нагнулся к моему уху и шепнул:

— Дурочка.

Его губы скользнули по моему виску, и это было очень похоже на поцелуй.

Глава 3

— Иван! — Нэнси щелкала пультом телевизора, валяясь на диване в живописной позе: одна нога закинута на спинку, голова покоится на подлокотнике, коротенькие белые шорты демонстрируют загорелые нижние конечности во всей красе. Иван возился на кухне с миксером, добавляя во фруктовый сок мартини и лед. — Иван, ты меня слышишь?.. По телеку говорят, на нас движется ураган Катрина.

— Да ладно, — Иван принес два бокала, поставил на журнальный столик и ушел на кухню за новой порцией. — Тут вечно то Катрина, то Жизель… Тропики, что ты хочешь. Вот месяц, что ли, назад, был ураган Иван. Но он, в основном, по Флориде прошелся. Ну, польет… погремит. Пару вывесок снимет… Пару пальмочек повалит… Тошка, бери бокал, что ты сидишь, как неродной?

Антон сидел на ковре, опять по-турецки, уткнувшись в газету. Он, не глядя, протянул руку, взял свой коктейль, отхлебнул хороший глоток и сказал:

— Вообще-то, эта Катрина помощнее будет. Вывесками не ограничится, похоже. Тут пишут, ожидается до пяти баллов. Это моя везуха: пришел в отпуск, ага.

Иван опустился на ковер у дивана и по-хозяйски положил руку на шоколадное бедро Нэнси.

— Ну и отлично, — сказал он беспечно. — На работу не пойду, посачкуем, отдохнем, расслабимся. Правда, Анютка? Вот джазовый фестиваль отменят, жалко. Но они у нас идут нон-стопом, ураган пройдет, джаз останется.

Его рука машинально поглаживала ногу Нэнси. Нэнси пила маленькими глотками коктейль и курила, стряхивая пепел в стоящую на полу пепельницу. Я свернулась в кресле и смотрела в окно. С шестого этажа была видна золотистая блямба вдали: знаменитый стадион Супердом, одна из местных достопримечательностей. На его крыше играли лучи заходящего солнца.

— Верочка, что ты там рассматриваешь?.. — Нэнси легко вскочила с дивана и бросила пульт от телевизора на стол. — Ничего хорошего по телеку нет. Сплошные штормовые предупреждения. Поэтому я предлагаю устроить оргию. Для начала давайте смотаемся во Французский квартал и оторвемся во всю прыть. А потом… ну, решим по ходу, да?

Иван потянулся и поймал ее за щиколотку.

— А я предлагаю, — пробормотал он, утыкаясь носом куда-то выше колена, — никуда не ходить, а предаться безудержному разврату прямо здесь и сейчас!

— Вот уж нет! — Нэнси попыталась высвободиться и чуть не упала. — Иван! Отпусти меня немедленно! Эгоист. У тебя один разврат на уме. А мне хочется праздника жизни.


Мне тоже хотелось праздника жизни, но я не знала, что мне надеть. То есть, у меня было одно такое специальное платьице, но, вы поймите меня правильно, с Нэнси очень трудно конкурировать. Рядом с нею остается только из принципа появиться в мешке из-под картошки — чтобы сохранить если не самолюбие, так хотя бы независимость.

Потом я покосилась на Антона и решила, что мешок из-под картошки будет все-таки слишком экстремальным жестом. И пошла в ванную переодеваться. К этому времени Нэнси договорилась с Иваном, что мы отправляемся в его бар во Французском квартале, и уже потрошила свою сумку в поисках блеска для тела и водостойкой туши.


В ванной я долго пристально рассматривала себя в зеркале. Ну, да, — ничего. Объективно, я хорошенькая. Даже, можно сказать, запоминающаяся. Но не броская, увы. У меня прозрачные глаза, темно-русые кудряшки и очень, очень бледное лицо, которое без румян выглядит просто болезненным и, из-за очень тонкой кожи, имеет нехорошее обыкновение вспыхивать по каждому пустяку или бледнеть до синевы. Поэтому я натянула свое специальное платьице лавандового цвета с бахромой по подолу, кокетливо прикрывающей коленки, и начала процесс превращения бабочки-капустницы в… ну, не в махаона, но в бабочку-крапивницу, по крайней мере. Глаза от теней цвета увядшей розы сделались аквамариновыми и засияли. На щеках появился нежный чахоточный румянец. Свои кудельки я смочила гелем, чтобы они выглядели чуть намокшими, а губы тронула темно-розовым блеском. В целом мой облик меня удовлетворил: он напоминал о начале прошлого века и Вере Холодной в роли жертвы роковых страстей. Только без лишнего надрыва. Можно сказать, я себе очень нравилась — до тех пор, пока не увидела Нэнси. Нэнси была вся в белом и вся сверкала. Большего разглядеть как-то не удавалось: зритель сразу слеп и терял сознание. Иван гарцевал возле нее, как горячий арабский скакун. Он надел белую рубаху, расстегнутую до пупа, и кожаные штаны. Антон не пожелал изменить любимому цвету и остался все в тех же угольно-черных джинсах, только вместо черной майки с эмблемой GAP на нем была черная майка с иероглифом в районе пупка. Увидев меня, он встал, скользнул вперед, как пустынная змея, и сразу оказался рядом. Его очки блестели, за чуть подтемненными стеклами было не видно выражения глаз, и это меня смущало и беспокоило. Ну да, признаюсь: мне хотелось бы лицезреть в его глазах восхищение. Но не было там ничего — только отблеск заходящего солнца в линзах, и простая металлическая оправа, и ложбинка на подбородке, от которой я не могла оторвать глаз, и твердые губы, и высокий лоб.

Он нагнулся к моему уху и шепнул:

— Успокойся, ты красивая.

Потом медленно поднял руку и тронул кудряшку, упавшую мне на глаза. Только тронул — а мне сразу захотелось остаться в квартире и никуда не ездить, ни в какой бар. Что я, баров не видела?..