Ольга Дашкевич - Шаман

Нэнси ужасно злится, когда он говорил мне «Вера, не приставай».

— Да как он вообще смеет с тобой так разговаривать? — возмущается она. — Кто он такой?.. Привык, блин, в своей казарме… И вообще он псих!.. Ему человека убить — раз плюнуть. Он там, в Ираке, людей пачками убивал!

Я с Нэнси не спорю, потому что спорить с Нэнси совершенно бесполезно. Я могла бы ей сказать, конечно, про «афганский синдром» и тому подобное. Но я знаю, что она мне ответит.

— А ты-то здесь при чем, — ответит Нэнси, красиво выпустив дым своим круглым розовым ртом и стряхивая пепел мимо пепельницы. — Ты — то здесь с какого боку, Вера?.. Ты кто — психиатр? У тебя просто гипертрофированный материнский инстинкт, тебе надо родить ребенка, вот и все дела. Только уж не от него! — и она стрельнет яростным сапфировыми взглядом в сторону гаража, где Тошка с Иваном моют машину. — От него рожать нельзя, от психа. Найди себе красивого самца с правильными генами. Зачем тебе этот кошмар? Ты даже не знаешь его происхождения. Китаец? Монгол? Чукча?.. На что он годится? Только пиццу развозить.

В общем, да, он не годится даже пиццу развозить. Наверное, считает это унизительным для себя, не знаю. Развозит, конечно, куда деваться, но делает это, сцепив зубы. По вечерам, когда он возвращается с работы, его невозможно разговорить, он молчит, как пень, щелкает переключателем каналов телевизора — я думаю, только для того, чтобы не сидеть, уставясь в стенку. Новости он выключает сразу, боевики тоже, с ним невозможно посмотреть никакой фильм, слащавые романтические драмы вызывают у него оскомину, веселые комедии не смешат. Единственное, что он любит смотреть, это неигровые фильмы про подводный мир да про животных по каналу Discovery. Еще он любит суши, дыню и черную смородину. Но черная смородина у нас не растет.

— Тош…

— Ммм?..

— Ну, давай съездим в Нью Хоуп. Ну, пожалуйста. Мы совсем нигде не бываем, а мне очень хочется.

Он, наконец, поднял на меня свои темные глаза и снял очки. Каждый раз, когда он это делает, мне хочется его поцеловать. И в этот раз я, разумеется, не удержалась: наклонилась и поцеловала сначала один глаз, потом другой. Глаза закрылись, и тогда я поцеловала еще подбородок с ложбинкой и, для ровного счета, плотно сжатый рот. Антон взял меня за плечи и слегка отодвинул. Я смотрела на него сверху и видела тени от ресниц, блик солнца, падавшего из окна, на отросших черных волосах и серебряную цепочку. Когда мы выбирались из погибающего Нового Орлеана, Тошка отдал мне свой талисман — цепочку с ключиком, который носил на шее. Он и сейчас был на мне, а Тошке, уже здесь, в Филадельфии, я подарила другой — маленький замочек, специально заказала у ювелира, потому что не могла найти ничего подобного в лавках. Замочек, да. Очень символично. Нэнси обозвала меня романтической дурочкой, но что поделать, если я и вправду такая? Во всяком случае, Антон мой подарок носит, не снимая.

— Ты правда так хочешь поехать в этот Нью Хоуп?

— Угу. Правда. Я просто хочу поехать с тобой — куда-нибудь. С тобой. Только не говори, что я могу поехать с Иваном и Нэнси на их машине. Я хочу с тобой, Тош.

Он усмехнулся и притянул меня поближе к себе. Он всегда такой теплый, прямо как печка. Мой теплый мальчик. Я прижалась к нему и замерла, зажмурившись.

— Хорошо, — сказал он мне в волосы. — Поедем. Вечером, да?.. Машину возьмем, или они за нами заедут?

— А ты как хочешь? — я говорила невнятно, потому что уткнулась губами в его шею. — Тебе удобней самому вести, или пусть Иван?..

Он слегка пожал плечами.

— Я бы на нашей поехал. Нэнси меня терпеть не может, ты же знаешь. Потом, у них с Иваном ноги длинные, они вечно отодвигают сиденья до предела. Тебе-то ничего, ты же пигалица, а я куда должен свои мослы девать?.. Давай на нашей.

Наша старенькая серая «шеви-малибу», которую Иван сторговал для Тошки у своего босса буквально за копейки, бегала пока вполне достойно, а до Нью Хоупа от нас всего-то с полчаса езды по холмистой дороге, на которой то и дело попадаются, переходя друг в друга, маленькие городки графства Бак — предместья Филадельфии. Там много русских — Бакс Каунти модное место, и земля в нем дорогая, однако наших снобов это не останавливает. Глядя на их особняки с бассейнами, американцы только удивляются, откуда у этих людей с резким славянским акцентом деньги на такие хоромы. А вот меня эти хоромы не привлекают: уж очень помпезны. В Нью Хоупе таких практически нет — там старые дома, узкие улочки, да и русские почти не живут: даже успешным программистам это не по средствам, Нью Хоуп очень дорогой город, город-заповедник, вроде Манхэттенского Гринич Вилледжа.

Вообще-то, у меня есть мечта — купить старый викторианский особняк в Филадельфии возле парка. Мы однажды ездили гулять в парк, и я увидела этот дом, с высокими узкими окнами, с эркером и мансардой, старый-престарый дом из потемневшего от времени красного кирпича, увитый плющом и окруженный двором со столетними вязами и каменной скамьей под ними… Но у нас на это нет денег — и никогда не будет, я думаю.

— Тош…

— Ммм?..

— Ты бы хотел купить дом? Ну, чтобы жить в своем доме, а не на съемной квартире… чтобы двор… чтобы деревья…

— Ты про тот красный? С плющом?

Интересно, откуда он узнал? Я ему точно ничего не говорила. Тошке наплевать, где жить. Мне иногда кажется, что он способен жить в картонной коробке под мостом, настолько все это не имеет для него значения. А про тот дом я и Нэнси-то не сказала — она подняла бы меня на смех, ей нравятся белые виллы с огромными парадными окнами и бассейном на заднем дворе.

Но Тошка вот догадался. Я уверена, что мой рассеянный мальчик умеет читать мысли.

— Правда же, он сказочный?

— Правда же. Свари еще кофе, а?

Я оторвалась от него с трудом, как будто выбираясь из теплого уютного гнезда в ледяную ночь, и пошла варить кофе, потому что ему нравится мой кофе, и даже нравится смотреть, как я его варю: он однажды сказал, что это у меня получается очень красиво. «Ты так грациозно все это делаешь», — сказал он, и я с тех пор каждый раз, крутясь у плиты, думаю о том, что я, оказывается, делаю это «грациозно», и старюсь соизмерять каждый свой жест, чтобы он получался плавным, изящным и, по возможности, сексуальным.

Антон поднялся с кровати, пришел на кухню и встал, прислонившись плечом к притолоке и наблюдая за мной.

Я насыпала кофе в джезву, где уже слегка поплыл на огне тростниковый сахар со специями, чуть-чуть убавила огонь и сказала, не оборачиваясь:

— Я тебя люблю.

— И я тебя люблю, — ответил он серьезно.

— Я тебя больше.

Конечно, конечно, я ждала, что он будет спорить. Даже дыхание затаила.

Но он промолчал.

— А кабаре там сегодня нет?..

Нэнси нетерпеливо переступала с ноги на ногу рядом с Иваном, рассматривающим программку ресторана «Одиллия». В «Одиллии» несколько раз в месяц устраивалось кабаре-шоу, и склонная к неумеренной роскоши в быту Нэнси никак не хотела упустить возможность провести вечер шикарно и с размахом.

— Нет, — с сожалением сказал Иван, — сегодня только пиано-бар. Но это позже. Можем пока погулять.

На Мэйн-стрит было, как обычно, полно народу. Бледные готы в шнурованных ботинках и драных чулках, панки с трехцветным хайром, стареющие хиппи, свободные художники, байкеры в кожаных жилетках и разноцветных банданах, роскошные девки в джинсовых шортах, обрезанных по самое не могу, добропорядочные буржуа обоего пола, и обязательный символ викторианского туристического шика: лошадь с белой каретой, лениво цокающая по узкой мостовой.

В главном соборе Нью Хоупа был устроен отель с рестораном и танцзалом, столики в саду, помпезная провинциальная роскошь. Когда я впервые увидела превращенную в ресторан церковь, я была в шоке. Ну да, ну да, не мне, русской, говорить — коммунисты вообще устраивали в церквах общественные туалеты и склады с гнилой картошкой. Но ресторан… Я не могла бы, наверное, объяснить, почему мне кажется, что это еще хуже сортира. Может быть, из-за денег? Церковь и деньги кажутся мне еще более несовместимыми, чем церковь и дерьмо. Может быть, потому, что в случае с коммунистами налицо было страдание за веру. А в случае с капиталистами — извлечение прибыли из того, что когда-то было верой. А может быть, у меня действительно, как считает моя дорогая подруга, как-то неправильно устроены мозги. В любом случае, ресторан в соборе вызывает у меня отвращение. Нэнси потащила было нас туда, но я уперлась, как мул, — один из тех ушастых сереньких трудяг, что до сих пор таскали на веревках по древнему каналу не менее древний речной трамвайчик. Изображения мулов здесь попадались на каждом шагу — в виде фресок, статуй, садовых скульптур. Разрисованные всеми цветами радуги — в горошек, в полоску, в цветочек, — они очень украшали Мэйн-стрит и прилегающие к ней тихие улицы.

— По-моему, готических задниц стало заметно больше, — пробормотала Нэнси, рассеянно оглядываясь по сторонам. — Скажи, Верочка?.. Когда мы были здесь в последний раз, я что-то не видела такого засилья черных ногтей и бледных физиономий. И вон та лавка с горгульями, видишь? Мне кажется, в прошлый раз ее не было.

— Да брось ты, тут бизнесы должны появляться и исчезать со скоростью света, — отмахнулся Иван. — Золотое дно. Один прогорел — пять новых возникли… Пойдемте лучше кофе выпьем. Или еще можно пройтись через мост до Ламбертсвиля и там поужинать в какой-нибудь французской кафешке. Там есть одна, я помню…