Правда, благодаря тому, что он прекрасно знал окрестности, а также обладал некоторыми недюжинными свойствами ума, ему случалось сбивать с толку драгун г-на де Шазо, но его шайка, находясь в состоянии постоянного преследования и вечно настороже, уже не имела возможности пополнять свои запасы путем выгодных нападений. К тому же началось дезертирство. Разве не исчез еще сегодня вечером «Пей до дна», оставив свой мушкет? Завтра же это сделает кто-нибудь другой. Быть может, благоразумнее всего было бы последовать примеру г-на де Шаландра, но эта Голландия наводила на него тоску, и он чувствовал, что будет искать убежища у себя на родине, удерживаемый необъяснимой силой, к которой примешиваются страсть к приключениям, соблазн легкой наживы и некоторая нерешительность, в которой он не может разобраться и которая мешает ему поступать согласно доводам рассудка. Уже не один раз эти мысли заставляли кружиться его голову. Чтобы их рассеять, он прибегал обычно к бутылке. Сегодня они вернулись к нему с особенной настойчивостью, и он прекрасно чувствовал всю необходимость принять какое-нибудь решение. Возможность попасть в руки драгун г-на де Шазо мало ему улыбалась. Он не испытывал никакого влечения к колесу и застенку. Итак, надо было что-то придумать… На некоторое, весьма короткое, время От-Мотт может ему служить достаточно надежным жильем. Маловероятно, что его станут искать именно здесь и что драгуны снова посетят замок, ибо трудно было бы предполагать, что у него хватит дерзости искать себе убежище в привычном месте, в особенности после того, как оно утратило для него всякое значение и тайну. Его будут искать всюду, но только не здесь, и у него найдется еще время выполнить один дерзкий замысел, который он задумал.

Он поднялся и направился было к двери комнаты, где спала девица де Фреваль, но вернулся и начал ходить из угла в угол. Иногда он останавливался и опрокидывал себе в горло стакан вина или водки.

У него было много любовниц, самых различных по возрасту, характеру и общественному положению; любовь являлась одним из самых пылких его влечений. Не был ли он обязан женщинам тем, что с ним сталось? Они предопределили все течение его жизни. Ради женщины поставил он когда-то на зеленое сукно свой первый луидор; ради женщины, которой ему хотелось обладать, в первый раз пролил он кровь. Ради женщин хотел он, чтобы его карманы всегда были полны золота и драгоценностей; ради них вел он картежную игру, занимался обманом, убивал; ради них подстерегал жертву на большой дороге, чтобы добыть денег для удовлетворения их капризов. Они заставляли его руку залезать в разбитый сундук или взломанный шкаф. Ради них проводил он целые ночи в засадах, хватал лошадей за узду, перелезал через стены, переплыв ал рвы, вышибал двери, слышал свист пуль в ушах, знал страхи переодевания, переменчивость счастья. Ради них бежал он с военной службы и стал разбойником. Ради женщины сделался бродячим актером, подвергался насмешкам и получал оплеухи. О, как он любил их! Любил и в пышных нарядах, в будуаре, и на постели, в совершенной наготе! Ради них он только и жил, и из-за них солдат и дворянин Жан Франсуа Дюкордаль и кавалер де Бреж, капитан Сто Лиц, быть может, умрет когда-нибудь на колесе!

Новый стакан вина вызвал в его воображении другие образы. Он снова увидел себя корнетом королевского полка, красивым юношей, сыном всеми уважаемого отца и матери из знатного рода, уже несущим в своей слишком живой крови преждевременно вспыхнувший пламень страстей. Увидел свои первые любовные успехи, проказы пылкого и расточительного юноши-офицера, быстро вошедшего в долги, слишком щедрого и слишком любящего удовольствия. Увидел, как рано утром за гарнизонным валом он, с глазами, сверкающими огнем чести, встал на лужайке лицом к лицу с противником и одним смертельным ударом рапиры поверг его к своим ногам. После этого неприятного приключения ему надо было бежать, скрываться под вымышленным именем, жить на средства находчивости. Он узнал сначала стесненность в средствах, затем нищету и в один прекрасный день сделался комедиантом в группе Брюнетто. Перед его глазами снова встали балаганные подмостки, сальные свечи, любовь в пыли кулис, вся эта жизнь, полная случайностей, где мало-помалу теряешь свои утонченные манеры, свою совесть, когда недостаток денег ведет вас к недостойным поступкам. Именно в это время начал он искать в картежной игре недостающих ему средств. Ему приходилось так поступать, потому что любовница, которой он был предан со всею пылкостью юности и такой сумасшедшей любви, отличалась жадностью и расточительностью. Не должен ли был он Оспаривать у богатых обожателей эту женщину, которую он безумно любил, потому что находил в ней весь трепет страстей и все многообразие порока? О, какие она ему дала уроки и как прекрасно научился он им следовать! Сколько диких сил выпустила Она в нем на волю! Он снова переживал всю свою бессильную ярость, всю свою испепеляющую ревность, когда, случалось, она жертвовала им ради какого-нибудь богатого откупщика или сиятельного иностранца, чтобы потом снова заключить его, еще более ошеломленного, в свои коварные, продажные объятия. Он чувствовал, что при одном воспоминании об этом, при одном только произнесении имени этой всем, кто больше даст, доступной Манетты Бергатти кулаки его сжимаются от гнева, а зубы скрипят от ярости. Только для того, чтобы ее забыть, предавался он таким неистовствам ищущей любви, но всегда снова возвращался к ней и терпеливо выслушивал все, что сообщала она ему о своих мимолетных увлечениях, мерзостях и предательстве. Все эти исповеди он ценил на вес золота и сам бывал иногда свидетелем и даже участником ее измен. Не в обществе ли Манетты Бергатти познакомился он с г-ном де Шаландром, своим злым гением, вдохновителем и наставником, с этим чувственным и порочным Шаландром, который делил с ним золото, выигранное в ломбер, крал его долю из общей воровской добычи, который забавлялся его картежными неудачами, которому нравилось все, что доводит человека до самых низких ступеней падения, и который извлекает из подобного зрелища самые острые наслаждения?

Не по внушению ли этого г-на де Шаландра стал он пользоваться взиманием дани на больших дорогах, прибегать к вооруженному грабежу? Кто сблизил его с Куаффаром, который удалился от всех дел и ведет в настоящее время в Эспиньоле, у г-на де Вердло, дни, полные мирной тишины и деревенского покоя, с этим Куаффаром, помогавшим ему вербовать шайку и поддерживать необходимые сношения? Не шла ли десятая часть всех доходов, выплачиваемых ему г-ном де Шаландром в уплату за ночи Бергатти; этой женщине, о которой он помнил всегда, он, через руки которого прошло столько любовниц и к которому явилась неизвестно благодаря какой случайности, увлекаемая необъяснимым очарованием, охваченная каким-то странным колдовством, эта маленькая дерзкая девушка, полная отваги и мужества, которую он видел всего два раза и которая прискакала галопом через унылую равнину с пылающим сердцем и полным готовности телом для того, чтобы он, Жан Франсуа Дюкордаль, предводитель разбойников, человек, стоящий вне закона, преследуемый, как дикий зверь, мог насладиться ее свежей юностью и чувственной красотой?

Он перестал ходить и снова погрузился в свое раздумье. Необходимо разбудить это спящее дитя, одеть его, спуститься с ним в конюшню, оседлать лошадей и попытаться как можно скорее достигнуть Парижа. Только там можно чувствовать себя более или менее в безопасности, и оттуда легче всего пробраться в Голландию или швейцарские кантоны. Все это так, но, разбитая усталостью, скованная сном, она не сможет держаться на ногах. Тогда — оставить ее и бежать одному? При этой мысли перед ним снова встало видение юного тела, которое он только что рассматривал, нежной кожи, тонких черт… Этот призрак наполнил его внезапным жаром. Он испытывал по отношению к этому ребенку то же самое яростное желание, которое некогда, в своей властной и могущественной зрелости, внушала ему Бергатти. Тело молодой девушки странным образом заставляло его мечтать о теле этой женщины. Было между ними какое-то таинственное сходство, и Анна-Клод будила в нем ту же бешеную страсть, которая некогда сделала из него чувственного раба Бергатти. Нет, нет! Он не разбудит ее, он не покинет замка От-Мотт. Именно здесь вкусит он свежего плода юности, который послала ему в последний раз благосклонная судьба. И он провел теперь кончиком языка по своим губам, как будто уже вкусил наслаждение. С сладострастной улыбкой повернул он голову к полуоткрытой двери, а затем, отодвинув стаканы и бутылку, положил на их место свои часы и пистолеты, уселся поглубже в кресло, вытянул ноги и закрыл глаза.

IV

Она лежала совершенно обнаженной на широкой постели. Глубокое молчание наполняло обширную комнату. Пылающие факелы отражались в зеркалах и заставляли слабо светиться стертую позолоту деревянной обшивки стен. Было уже поздно, потому что свечи почти догорели. Сбившееся одеяло в беспорядке свисало с постели до самого пола, а одна из подушек скатилась к ножкам кресла, на котором были брошены серый жилет с красными отворотами, широкий коричневый плащ, различные части одежды и маленькая треуголка с золотой пряжкой. Одна из свечей затрещала. Анна-Клод сделала легкое движение. Она больше не чувствовала около себя тела, которое, после того как легло на нее своею грубой, раздирающей тяжестью, оставалось вытянутым рядом с ней. Она была одна на постели, в тишине этой огромной комнаты, измятая и обнаженная. Она не видела больше жадно склоненного над нею лица, в котором так страстно искала, сквозь свои опущенные ресницы, лика любви. Она лежала в одиночестве, покинутой и обнаженной. И все же она знала, вздрагивая всем своим телом, всем телом, на которое давило другое тело, что чьи-то руки схватили ее, ощупали, ласкали, с любопытством, с грубостью, с бешенством, с наслаждением. Объятия крепко сомкнули, свое кольцо, пальцы пробежали по всему телу.