Но все имеет свой конец. Как-то на исходе недели погода переменилась — прояснилось небо и сверкнуло солнце. Снег растаял. Потом зима, после передышки, снова вступила в свои права. Миновали январь, февраль. В марте по некоторым признакам можно уже было угадывать первые шаги весны. Аркенен предложил девице де Фреваль вспомнить о верховой езде и совершить галопом прогулку по полям. Уже в течение двух месяцев он принужден был отказываться от сопровождения девицы де Фреваль по причине боли в пояснице, которая не позволяла ему держаться в седле. Г-н де Вердло не хотел, чтобы Анна-Клод отваживалась без Аркенена покидать Эспиньоль. Правда, Куаффар всегда был готов его заменить, но Анна-Клод не показывала вида, что заинтересована в его обществе. Более того, Гоготта объявила, что Аркенену станет гораздо хуже, если Куаффар захватит обязанности, которые, в сущности, ему не принадлежат. Куаффар очень хорош там, где надо выращивать салат и поливать брюкву, но гарцевать рядом с барышней — вовсе не его дело. Узнав об этом соперничестве, Анна-Клод принуждена была отказаться от прогулок, к которым успела уже привыкнуть; поэтому она с удовольствием приняла предложение Аркенена снова к ним вернуться.

День этот был серым, почти теплым. Иногда пробегал острый ветерок и оставлял в воздухе ощущение холода. Земля уже утратила ледяную отверделость и суховатую звонкость, но в ней еще оставалось что-то бездейственное и окоченелое. Копыта отпечатывались, не завязая в грязи. Лошади после долгого пребывания в конюшне были послушны малейшему движению руки. Обогнули пруд. В его спокойных водах Эспиньоль отразил свое «Старое крыло». Скоро толстая угловая башня и острые крыши замковых зданий пропали из виду. Перед всадниками раскрылась между еще безлистной живой изгородью дорога, идущая по коричневым полям. Перешли на галоп. Девица де Фреваль впереди, Аркенен, еще не оправившийся от боли в пояснице, за нею следом. Миновали речушку Пурсод и в Бафонтене въехали в лес. Тропинка сначала была удобной, но потом быстро сделалась труднопроходимой, узко зажатой между двумя рядами окаймляющих ее деревьев. По коре ствола бежал бархатистый мох. Запах земли смешивался с запахом сухих листьев. На кусте слабо чирикала птичка. С нежным шорохом крыльев она снялась с места. Аркенен принялся насвистывать. Он самодовольно посматривал на девицу де Фреваль. Ученица делала ему честь. Посередине дорожки показался кряжистый пень странной формы. Лошадь Анны-Клод сделала быстрый скачок в сторону. Но девица де Фреваль сдержала ее поводьями. Так прибыли они к Большому Холму. Раз уже они очутились на этом месте, Аркенен соскочил на землю, чтобы подтянуть подпругу лошади девицы де Фреваль.

Дергая за пряжку, Аркенен смотрел на молодую девушку. С того дня как карета привезла ее в Эспиньоль, жизнь на открытом воздухе и те занятия, которым предавалась девица де Фреваль, совершенно ее преобразили. Ничего не утратив из своего изящества, она значительно окрепла. Теперь это была очень красивая, сильная и здоровая девушка, с некоторой долей дерзости и решительности в характере, что сменилось, впрочем, через несколько дней обычной для нее грустью и необъяснимой рассеянностью, так как в Эспиньоле никто и не думал ей в чем-либо противоречить. Г-н де Вердло предоставлял ей полную свободу и никогда не отказывал в том, что ей хотелось иметь из нарядов и безделушек. Несмотря на такое отношение к ней, Анна-Клод, как часто замечал Аркенен, время от времени бывала подвержена некоторому оживлению. В такие дни она не могла усидеть на месте и блуждала по замку, как осужденная душа, погруженная в такую задумчивость, что решительно никого не замечала, даже если приходилось с кем-либо столкнуться лицом к лицу. За время только что протекшей зимы молодая девушка не раз давала заметить в себе подобную нервность и беспокойство.

Аркенен приписывал их отсутствию ее любимых прогулок верхом, а также тем волнениям плоти, которым подвержены девушки даже самых благородных фамилий. Впрочем, эти вопросы его совершенно не касаются. Бог с ними! Верный своему служебному долгу, Аркенен создан для того, чтобы быть конюхом и телохранителем юной девушки, а также чтобы подтягивать, когда в этом встретится необходимость, ремни ее седла. Сделав это, наш Аркенен вытащил из кармана маленькую трубку и спросил у девицы де Фреваль позволения дать отдых своей еще недостаточно оправившейся пояснице. Анна-Клод, улыбаясь, кивнула в знак согласия и села рядом с Аркененом на повалившееся дерево. Во время таких остановок в пути Аркенен очень любил рассказывать девице де Фреваль то, что занимало его внимание, и на этот раз дымящаяся трубка напомнила ему, без сомнения, дымок, поднявшийся после выстрела из его пистолета, потому что он вернулся к рассказу об их встрече с разбойниками. Он дал почувствовать, что, к величайшему его сожалению, поднявшись с земли только после окончания боя, он не имел возможности заметить лицо этого знаменитого капитана, о подвигах которого ходило столько рассказов. И хотя сам Аркенен был честнейшим человеком в мире, совершенно неспособным на какой-либо предосудительный поступок, он высказывал полную снисходительность и даже удивление по поводу тех людей, которые покушаются на имущество своих ближних с оружием в руках и чуть ли не по всем правилам военного искусства. К рыцарям больших дорог Аркенен относился с уважением, которого он не мог в себе побороть. И наоборот, он испытывал глубочайшее презрение к мелким воришкам и похитителям кошельков, которые действовали обычным обманом, призывая себе на помощь только хитрость и ловкость, которые опустошали карманы прохожих, прокрадывались исподтишка в дома и вообще извлекали пользу из всякого подвернувшегося под руку случая. Г-н Аркенен относился с большим презрением к этим мелким людишкам, но он не мог отказать в своем уважении людям, которые на большой дороге или в лесной чаще подносят пистолет к лицу путешественника и, сделав свое дело, вступают в перестрелку с охранительным отрядом или завязывают бой с войсками, применяя при этом уловки партизанского искусства. Они ведут себя с нами так, как принято поступать в неприятельской стране. Они неистощимы в прекрасных выдумках и замыслах и умеют, в случае необходимости, расплачиваться собственной шкурой. По отношению к тем, кто становится их жертвой, они позволяют себе некоторые вольности, быть может, несколько предосудительные, но, во всяком случае, лишенные всякой пошлости. Это не мелкие воришки, но люди более высокого ранга, без мошенничества и без плутовства, в каждое свое деяние вкладывающие достоинство разбойника. Предводителями их бывают часто настоящие капитаны от авантюризма, вроде того, который произвел нападение на карету. Аркенен не мог себе простить, что был в отсутствии в то время, когда он, назвавшись кавалером де Брежем, посетил замок Эспиньоль. Уже несколько раз расспрашивал он г-на де Вердло об этом событии, по поводу которого девица де Фреваль хранила глубокое молчание. И теперь она ничем не проявила своего внимания, когда Аркенен принялся снова вспоминать нападение на их карету.

Однако Аркенен докурил трубку и выколотил из нее пепел на ствол дерева, где они сидели. Он уже видел в воображении это дерево выпрямившимся и очень удобным для того, чтобы вздернуть на нем знаменитого капитана, о котором шла сейчас речь, если только он когда-либо будет пойман. Но Аркенен должен был сохранить эту мысль про себя, потому что девица де Фреваль поднялась с места и начала рассматривать широкий вид, развернувшийся перед ними с вершины Большого Холма. Аркенен пальцем показал ей отдаленную точку.

— Вы видите, мадемуазель, вон то большое дерево, там, внизу? С этого места можно уже слышать колокол в Бургвуазине, куда мне когда-нибудь придется еще раз съездить. Мой родственник Морэн обещал мне рассказать всю правду о моей проклятой женушке, душу которой взял себе бог, а тело — земля. Мадемуазель Гоготта теряет терпение и очень меня торопит, бедняжка!.. Вы знаете, почему… — и г-н Аркенен, почесав в затылке, продолжал: — Он сделает очень хорошо, этот Морэн, если расскажет мне наконец, в чем дело. Он добрый товарищ он знает всю округу как свои пять пальцев, и гораздо лучше, чем эта старая сорока господин де Ла Миньер, который всюду сует свой длинный нос. Мне много забавного рассказал Морэн об этом господине де Шаландре, которому принадлежит большой замок в От-Мотте, но я… я не болтлив и ничего не говорю, когда меня не спрашивают. Кажется, этот господин де Шаландр замешан в кой-какие дела, которые могли бы заинтересовать королевских драгун.

Аркенен украдкой кинул взгляд на девицу де Фреваль. Она была погружена в свойственное ей раздумье и, казалось, совершенно забыла о присутствии Аркенена. Вдруг, придя в себя, она поставила ногу в стремя. День начал клониться к вечеру. Девица де Фреваль и Аркенен медленно спустились с Большого Холма и потом, когда дорога стала более удобной, пустили своих лошадей рысью. Через короткое время они были уже в Эспиньоле.

Перед воротами они встретили Куаффара. Он держал в руках большой сверток табаку, который только что купил у бродячего торговца — эти люди весьма часто появлялись около замка. Куаффар всегда что-нибудь у них покупал, угощал их стаканчиком вина и долго разговаривал с ними, понизив голос.

Необходимо заметить, что девице де Фреваль еще придется услышать о г-не де Шаландре, про которого ей рассказывал Аркенен, во время подъема на Большой Холм. На этот раз рассказчиком будет г-н де Ла Миньер, которого Аркенен столь непочтительно именовал «сорокой». Зима держала эту «сороку» взаперти, в ее гнезде, где она и жила под перьями и пухом, теребя надоедливым клювом те веточки новостей, которые долетали в ее уединение. Г-н де Ла Миньер очень тяготился своим спокойным образом жизни. Ему было досадно, что он не может перебегать от двери к двери, собирая ежедневно запас новостей, слухов, сплетен, питающих его любопытство. Всю зиму г-н де Ла Миньер, посаженный на умеренную пишу, должен был довольствоваться тем, что ему приносили добрые друзья. Он принимал их в своей комнате, так жарко натопленной, что только он один и мог переносить ее температуру. Все щели дверей и окон были заложены валиками, а сам он со всех сторон обставлялся ширмами. Вместе с г-ном де Вердло он имел пристрастие к высокому огню в каминах и поджаривал себя в пламени головешек и углей. Все эти предосторожности с трудом предохраняли его от слишком острых огорчений. В своем пылающем одиночестве г-н де Ла Миньер следил, как растут и опадают опухоли на ногах, втирал в них бальзам и мази и с нетерпением ждал того времени, когда можно будет снова приняться за ремесло неисправимого сплетника. Эта пора придет с первыми весенними днями, которые освободят его от самых жестоких недомоганий и позволят снова заняться своими розысками. Тогда все увидят, как г-н де Ла Миньер выйдет из своей скорлупы, высунет нос на воздух, втянет в себя его свежесть и почувствует в ней привлекательный запах близкой весны.