Не думайте, однако, что я способна довести до крайности свою строгость, которая рисковала бы в таком случае стать неуместной. Вы прекрасно знаете, что я ни в какой степени не являюсь врагом некоторых удовольствий, полезных для здоровья и самочувствия молодых людей, а также и взрослых мужчин. Я не отказываюсь признавать то, чего требует природа, и вовсе не желаю, чтобы мои сыновья жили как какие-нибудь отшельники. Я отношусь с уважением ко всем потребностям чувств, и г-н де Морамбер в этом отношении не мог бы на меня пожаловаться. Я даже была слишком снисходительной к увлечениям этого несчастного Шомюзи. Есть темпераменты — а он был одним из них — настолько требовательные, что им многое приходится прощать. И в особенности нельзя переносить тяжесть их ошибок на тех невинных, которые являются следствием подобных заблуждений. Разве не служит этому доказательством то обращение, которое я применяла к дочери г-на де Шомюзи, и все, что я для нее сделала? Впрочем, я не раскаиваюсь в том, что мне пришла в голову счастливая мысль отправить ее в Эспиньоль, так как благодаря этому не произошло ничего досадного.

И тем не менее, я почти сожалею, что не оставила ее возле себя. Она могла бы оказаться весьма полезной в качестве развлечения для моих мальчиков, когда я немного ослаблю свою бдительность. Присутствие этой молоденькой девушки внесет разнообразие в их жизнь и в то же самое время не будет грозить никакими осложнениями. Кой-какие любовные любезности между ними не принесут большого вреда и помогут им дождаться того возраста, когда я смогу их женить. Быть может, она сумеет удерживать дома и Вашего брата. Г-н де Морамбер весьма ценит девическую свежесть.

Все это, не правда ли, как я уже говорила Вам выше, согласуется с его привычками, приобретенными во время итальянского путешествия и пребывания при дворе великого герцога? Г-н де Морамбер, повторяю, совсем уже не тот полный достоинства и серьезности человек, которого Вы знали и у которого просвещенный принц спрашивал советов относительно политики и государственного бюджета. Разве Вы узнали бы его в этом петиметре, изысканно одетом по самой последней моде, который неустанно бегает по Парижу и всюду ведет себя как павлин, оказывающий своей супруге только почтительное презрение, которого встречают повсюду, где ему не следует бывать, и который, невзирая на свой возраст, неприлично домогается милостей Венеры, для чего, кажется, пользуется помощью Эрота и даже Эскулапа?

Согласитесь, что для рода Шомюзи, внесшего такое волнение в его кровь, не существует никаких извинений. Г-н де Морамбер в свое время не был человеком сильного темперамента. Что же удивительного в том, что ему приходится прибегать к пастилкам и к еще незрелой невинности? Неумеренность, впрочем, может сыграть с ним плохую шутку, но, если должно произойти несчастье, я предпочитаю, чтобы это было под собственной крышей, чем в какой-нибудь лачуге или другом непристойном месте. И вот поэтому хорошенькое личико, о котором я Вам уже намекала, могло бы его удержать от порока и помешало бы ему катиться в пропасть вплоть до того дня, когда нам принесут его домой с пеной на губах и закатившимися глазами, чтобы он задохся здесь от апоплексии, как умер от ножа несчастный Шомюзи. Но все, что я ему об этом говорила, было сказано напрасно. Он уже не в состоянии внять голосу рассудка.

Вот те новости, дорогой брат, которые мне хотелось Вам сообщить. Я всегда стараюсь держать Вас в курсе событий, которые происходят в нашей семье. Мне думается, что Вы сумеете надлежащим образом разобраться в них в тишине своего Эспиньоля, где ведете к тому же мудрую и философскую жизнь, так как сами отказались от тягости быть мужем и отцом и сделались опекуном в таких условиях, которые, как Вы мне сообщили, благоприятно складываются для Вашей воспитанницы, так что я не могу выразить своей радости по поводу Вашей с нею обоюдной дружбы. Г-жа де Грамадэк, которая не перестает ею интересоваться, мне говорила, что она получила от нее несколько писем превосходного стиля. Я в этом отношении оказалась обойденной. Это, конечно, черта неблагодарности, но ведь юность всегда верна себе.

Впрочем, и Гоготта Бишлон, на мой взгляд, ведет себя не лучше. Ей больше нравится оставаться в Эспиньоле, чем снова быть у меня на службе. Пусть делает как знает. Правда, она из деревни, и когда снова услышала запах навоза, ей уже трудно его лишиться.

Кстати, о г-же Грамадэк. Представьте себе, из монастыря Вандмон украли довольно значительную сумму денег. Воры проникли туда через часовню, в которой также похитили несколько ценных предметов и почти всюду оставили органические следы своего пребывания. Такие гнусности случаются уже не в первый раз. С наступлением темноты на улицах нельзя себя чувствовать в полной безопасности. Г-н лейтенант полиции видит в этом знак всевозрастающего разложения нравов. Оно казалось уже достаточно значительным еще в те времена, когда так подло был убит наш бедный Шомюзи. Я все же смею утверждать, что эта развращенность не проникнет в мой дом, и, как Вы видите, я нашла хороший способ преградить ей доступ, поставив препятствие на ее дороге. Оканчиваю это письмо тем, что повергаю к Вашим стопам то чувство уважения, которое просят Вам передать мои сыновья. В эту минуту они находятся возле меня и выполняют заданный им урок рукоделья. Я исполняю их желание и остаюсь Вашей благожелательной сестрой.

Маркиза де Морамбер

VI

Зима прошла в Эспиньоле очень спокойно. После того как истощились ноябрьские туманы и дожди, установилась хорошая погода и дали себя почувствовать первые холода. Постепенно они становились все более острыми, а иногда и весьма суровыми. Бороться с ними приходилось высоким огнем в каминах, так как г-н де Вердло был человеком очень зябким. Самые сухие дрова, самые горячие уголья Никогда его достаточно не согревали, хотя он и придвигал свое кресло как можно ближе к огню, чтобы не потерять удовольствия поджаривать свои ноги до такой степени, что на них начинала лупиться кожа. К этому поджариванию прибавлялось еще, в качестве защиты против сквозных ветров, пуховая шуба и отороченная мехом шапка. Кроме того, г-н де Вердло пользовался с этой целью муфтой, внутри которой помещалась фаянсовая грелка, имеющая вид закрытой книги, наполненная горячей водой. Эта фаянсовая книга не являлась единственным чтением г-на де Вердло. Он был не прочь тихо подремать над страницей какого-нибудь сочинения.

Все это, вместе с игрой щипцами, кочергой и раздувательным мехом, в достаточной степени занимало г-на де Вердло в зимние дни, и он, таким образом, не испытывал нетерпения, поджидая возвращения более мягкого времени года Анна-Клод де Фреваль, казалось, также привыкла к зимнему ничегонеделанию. Не пододвигаясь к огню так близко, как это было в привычках г-на де Вердло, она ничего не имела против погреться на приличном расстоянии. Пламя от поленьев освещало ее лицо, а маленькая ножка под платьем охотно вытягивалась по направлению к камину. Часто, в подражание де Вердло, она принималась за книгу. Книга служила девице де Фреваль не столько развлечением, сколько оправданием свойственной ей мечтательности. Она охотно погружалась в свои грезы, пока их течение не прерывалось каким-либо неожиданным обстоятельством: падением обгоревшего полена, треском головни и фонтаном искр, доходящих иногда до эффекта молнии или фейерверка; шагами садовника; лаем собаки, гулко разносящимся в морозном воздухе; приходом Гоготты или Аркенена, которые являлись за получением распоряжений. Кроме этих двух, остальные слуги замка вовсе не показывались на глаза. Г-н Куаффар был погружен в заботы по садоводству или изучал небо с целью предсказания погоды. После возвращения Аркенена из поездки в Шазардери и того странного посещения, которое имело место во время его отсутствия, г-н Куаффар, снова оказавшийся в тени, ушел с головою в тонкости своего ремесла. Он должен был весьма страдать оттого, что лишен теперь высших должностей; чувствуя себя в положении изгнанника, он исподтишка бросал недоброжелательные взгляды в сторону высокомерного Аркенена. Он прекратил ухаживания за м-ль Бишлон и довольствовался тем, что проявлял в отношении ее холодное и презрительное обращение, с уверенным видом человека, который ждет своего часа и не сомневается в том, что этот час рано или поздно настанет.

Если в буфетной еще говорили о странном происшествии, следствием которого явилась кража лошади, то г-н де Вердло, казалось, совершенно не вспоминал о нем. Когда ему случалось об этом подумать, все случившееся представлялось ему каким-то кошмаром, и он старался поскорее о нем забыть. Не привел ли он сам Эспиньоль в состояние готовности защищаться от всяких неожиданностей? Да и чего, впрочем, бояться? Знаменитый капитан и его шайка не появлялись больше с тех пор, как воинские отряды кочевали по всей округе, чтобы следить за безопасностью путешествия по дорогам. Поэтому в Эспиньоле жили совершенно спокойно. Увлечение м-ль де Фреваль фехтованием и стрельбой постепенно ослабевало. Иногда только она бралась за рапиру и вступала в бой с Аркененом, чтобы поупражнять руку, или ради собственного удовольствия сажала несколько метких пуль в чучело на парковой лужайке. Кроме этих редких минут, для чучела в плаще выдались счастливые дни: когда падал дождь, треуголка служила ему чем-то вроде водостока, а во время вихря она вертелась на своем шесте по воле ветра. В январе, когда начались продолжительные метели, сопровождаемые обильным падением снега, чучело превратилось в зябкого, покрытого инеем деда-мороза.

Выпавший снег покрыл все окрестности таким глубоким молчанием, что, казалось, можно было слышать полет птиц в небе. Эспиньоль, казалось, разделял окружающее оцепенение. Ни одного звука шагов не раздавалось на дворе, и, так как малейший шум резко подчеркивался морозным воздухом, каждый старался вести себя как можно тише. Аркенен ходил на цыпочках; теплые туфли Гоготты оставляли на снегу едва заметные следы. Все вокруг казалось мертвым, и как-то не верилось, что земля сможет когда-нибудь сбросить этот саван. Казалось, что она навсегда погружена в сон и что никогда уже нельзя будет увидеть того, что скрыто под ее белым покровом. Впечатление бесконечного однообразия и всеобщего оцепенения было так сильно, что однажды, наблюдая через оконное стекло снежную пелену, закутавшую парк, Анна-Клод почувствовала, что по ее лицу текут слезы.