Но Эльзе жизнь окружавших ее людей казалась чем-то нереальным. Действительность для нее была теперь ограничена стенами дома на вершине Горы. Здесь, в вечера, когда холодный ветер с жалобным воем носился над Балкой, она сидела, свернувшись на подушках, набросанных на пол, прислонившись головой к коленям Бэлиса и читая или разговаривая с ним. Действительностью для нее был роман ее сердца – роман, развертывавшийся где-то высоко над землей, блестевшей от раннего мороза, где-то под остроконечными звездами с холодным ярким светом. Действительностью для нее был первый снег, медленно ткавший в туманном сумраке белую паутину безмолвия, свои смутные, нежные грезы. И настоящей действительностью был образ Бэлиса, поднимавшегося в гаснущем свете дня по склону от пристроек к дому и бодро шагавшего по серовато-белой пустыне, – олицетворение замкнутости, терпения и гордости.


В один ясный день второй недели декабря Эльзу навестила Фанни Ипсмиллер. Она просидела до вечера перед ярко горевшим камином в гостиной и весело рассказывала о новом платье, которое она делала себе к Рождеству. В Сендауэре появилась новая портниха, выполнявшая заказы Клэрис Флетчер, девиц Мэгнюсон и Лили Фосберг, которой, без сомнения, понадобится теперь что-нибудь специальное. И разве не странно, что Флоренс Брин и Аду Кэрью уже не удовлетворяют платья, которые они могут купить или заказать в Сендауэре? Даже Хилдред и Грэс почти все, что носят, заказывают на стороне, хотя, наверное, бедная Грэс теперь не очень интересуется платьями и тому подобными вещами. О Грэс много толковали как раз на прошлой неделе на собрании Общества помощи матерям, но Фанни никогда не могла понять, чего ради, собственно говоря, люди болтают о чужих делах.

– И, право, не знаю, пойду ли я когда-нибудь опять на их собрания, – объявила Фанни, пожимая своими толстыми широкими плечами. – Я устала от их болтливых языков. Я лучше чувствую себя со своими коровами и цыплятами, если уж на то пошло.

– У участниц Общества, вероятно, самые хорошие намерения, Фанни! – заметила Эльза.

– Не знаю, много ли значат хорошие намерения, если все-таки причиняют зло, – возразила Фанни. – Вот, например, этот бедный Аксель Фосберг. Они не могут оставить его в покое. «Работает, как вол, для маленького желтоволосого дитенка», – одна из них, я слышала, сказала так на последнем собрании. Это меня прямо взбесило. Как будто он не женился на девушке и она не ведет его хозяйство! Уж она-то лучше всех тех, которые сплетничают о ней за ее спиной! Но, конечно, именно те, которые не могут сказать ничего дурного, злословят больше всех.

– Вы бы не слушали их, Фанни, – сказала Эльза.

– Я и не слушаю, но только бывают такие вещи, которые вы не можете не слышать, если вы не глухи! Вам хорошо, конечно, что у вас есть мужчина, с которым вы можете говорить… хотя некоторым нравится делать вид, что они вас жалеют.

– Никто меня не жалеет, Фанни, – рассмеялась Эльза. – Я не нуждаюсь в сожалении.

– Если бы вы нуждались в этом, они бы вас как раз не пожалели! Я это давно знаю. Одна из них – не стоит, конечно, называть имена – сказала как-то на днях: «Бедняжка Эльза Бауэрс, как она гордо несет свою голову, несмотря ни на что!» Я так и вспыхнула. «Несмотря на что, позвольте узнать?», – спросила я. Увидев, что я слушаю, они сейчас же замолчали. Вся эта свора полна зависти: завидуют Лили, потому что ей достался хороший муж, изо всех сил работающий для нее и построивший ей дом, и завидуют вам, потому что вы вышли замуж за человека, которого вся их шайка, взятая вместе, не могла бы удержать и с помощью лассо. Они не могут вынести мысли о том, что Эльза Бауэрс вышла замуж за одного из Кэрью, вот и все! А миссис Блок старается больше всех, хотя одна из ее дочерей тоже вышла за Кэрью.

Эльза улыбнулась, чтобы скрыть свое раздражение. «Что это им вздумалось жалеть меня!», – с удивлением думала она. Когда Фанни уехала, она продолжала думать об этом, пока ей не стало стыдно, что она могла так заинтересоваться сплетнями, которые распускали о ней и Бэлисе. Разве она не достаточно знала этих женщин, чтобы ждать от них чего-нибудь иного? Усилием воли она заставила себя не думать больше об этих разговорах и решила ничего не говорить даже Бэлису. Она жила, вся поглощенная любовью, и все, даже мелкие сплетни соседей, только усиливало прекрасную напряженность ее жизни.


В один январский вечер Хилдред приехала в сопровождении как-то безлично державшейся за нею Грэс Кэрью, чтобы поужинать у Эльзы и Бэлиса. Эльза почти не виделась с Грэс в течение тех месяцев, которые прошли со времени памятной летней сцены. Очень долго Эльза не могла думать о Грэс без горечи. Но когда жизнь заполнена Любовью, горьким чувствам не бывает места. Кроме того, Грэс теперь возбуждала только жалость.

Эльза провела их в гостиную, и Грэс подсела к ярко горевшему камину, похожая, как думала Эльза, на съежившийся от пламени лист. Как постарела вдова Питера, как увяла и вся ушла в себя! Эльза вспоминала розовую, красивую молодую женщину, с ясными, как солнечный свет, глазами, десять-двенадцать лет назад качавшуюся в кресле-качалке в гостиной Бауэрсов и оправляющую свое дорогое белое платье. И это была вдова Питера!

Хилдред рассказывала о детях Нелли, когда Грэс вдруг жалобно сказала:

– Что там такое Бэси делает во дворе? Разве у него нет людей, чтобы работать за него? Почему он не приходит поговорить со мной?

– Ну, Грэс, – терпеливо ответила Хилдред, – вы ведь знаете, что Бэлис сам делает половину всей работы. Вы же часто слышали, как мы говорили об этом.

В этот момент Эльза услышала, что Бэлис вошел в дом. Грэс тоже услышала его шаги, и Эльза заметила, как настороженно она прислушивалась. В ее позе было что-то пугающее. Когда он, наконец, вошел, закурил свою трубку и уселся на ручке кресла, в котором сидела Эльза, она увидела настойчивый, испытующий взгляд, который устремила на него Грэс.

– Ну, какие сногсшибательные новости вы привезли из дому? – шутливо спросил он, бросая спичку в камин.

Он откинулся таким образом, что рука его легла на плечо Эльзы. Глаза Грэс, напряженно смотревшие на него, превратились в острые, как иглы, черные точки, блестевшие на ее похудевшем лице. Эльза почувствовала себя неприятно от этого неестественно напряженного взгляда. Она встала бы с кресла и вышла из комнаты, если бы Грэс внезапно не заговорила. Голос ее прозвучал тихо, кротко и как-то неправдоподобно.

– Как ты похож на Питера, Бэси, дорогой! – сказала она. – Ты все больше и больше становишься похожим на него!

– Вы льстите мне, тетя Грэс, – рассмеялся Бэлис. – Питер был очень красивый мужчина.

Грэс нежно улыбнулась.

– Питер был очень красивый мужчина, – рассеянно повторила она. – Все женщины это говорили. Они все были влюблены в моего Питера.

– Майкл собирается на будущей неделе в Техас, – прервала ее Хилдред, чтобы переменить тему.

Но Грэс не так легко было смутить.

– Питер и сам любил женщин, – продолжала она более громким голосом. – И, говорят, ты и в этом похож на него, Бэси. Он часто ездил туда, к этим цыганам. В них есть что-то дикое, говорил он. Будь осторожен, Бэси, дорогой! Ты знаешь, что случилось с Питером, а ты – Питер теперь!

– Грэс!

Это был голос Хилдред, резкий, как щелкнувшая сталь. Пальцы Бэлиса сильнее и сильнее сжимали плечо Эльзы, пока звучал неторопливый голос Грэс. Эльза опустила взор на свои руки, крепко сжатые на коленях, и ждала.

Грэс медленно откинулась в кресле, ее глаза закрылись, вся она как-то опустилась и ослабла, как утомленный ребенок. Эльзу вдруг охватила невыразимая жалость к ней.

Когда они сидели за ужином, Хилдред опять заговорила о Майкле:

– Как я уже сказала, Майкл собирается на будущей неделе в Техас.

– Он говорил об этом на днях, – заметил Бэлис.

– Да, он, конечно, рассказывал об этом тебе, – резко проговорила Хилдред, – но он до сих пор ничего не говорил мне. Я случайно узнала об этом от Нелли.

Что-то похожее на прежнюю дикую неукротимость послышалось в ее голосе. Эльза быстро взглянула на нее. Бэлис медленно улыбнулся, не поднимая глаз от своей тарелки.

– Раз вы узнали об этом, тетя Хилдред, – заметил он, – то не все ли равно, кто именно вам сказал? Какая разница? Майкл и сам, вероятно, сказал бы об этом, если бы…

– Майкл ничего не сказал бы мне, – прервала его Хилдред. – И вот в чем заключается разница: это – один из признаков.

– Признаков чего? – спросил Бэлис, быстро подняв глаза.

– Я достаточно видела историй такого рода, мой мальчик, чтобы не быть слепой! Когда человеку что-нибудь удается, он без конца говорит об этом, пока тебе окончательно не надоест его слушать. Только когда он поскользнется на чем-нибудь, он таит это про себя.

Эльза ясно видела, что Хилдред начала немного раздражать Бэлиса. Может быть, у него и были причины для раздражения. Хилдред была, видимо, в нервном состоянии. Уже одни ее постоянные заботы о Грэс могли бы сломить даже здоровую женщину, и Хилдред заметно постарела за последние несколько месяцев. Что-то существенное исчезло из ее жизни со смертью Питера Кэрью. Эльза часто думала, не подействовала ли на самом деле на Хилдред смерть Питера более сильно, чем на Грэс, как бы мало она ни показывала это. Ее пламенный дух угас, остался только пепел.

Сейчас, однако, под трагической маской ее лица снова выступало то дикое и злорадное возбуждение, какое Эльза видела в ней раньше, когда Хилдред рассказывала о рискованных эскападах мужчин Кэрью. Оно так поражало, было так непонятно, что на мгновение Эльза, поглощенная наблюдением за ее выражением и всей манерой почти перестала понимать, о чем она говорит.

– Если Майкл предпочел ничего не говорить тебе об этом, тетя Хилдред, – терпеливо сказал Бэлис, – то, вероятно, потому, что считает тебя уже достаточно обремененной всякими заботами и без прибавления к ним новых.

– Без прибавления новых! Ты думаешь, это ничего не прибавляет, когда я вижу, как Майкл и Мейлон Брин каждый вечер по целым часам что-то обсуждают, запершись вдвоем в отдельной комнате? Ты думаешь, это ничего не прибавляет, когда мне становится известно, что половина жалких бедняков в Сендауэре и половина фермеров в окрестностях дали свои деньги Мейлону Брину?