Марта Остенсо - Шальные Кэрью

– Посмотри, где Ленни, и принеси мне дров, – сказала мать и направилась по дорожке к дому.

Мальчик Кэрью стоял, заложив руки в карманы и расставив ноги, как это делают взрослые мужчины. Он сжал губы и принялся тихонько насвистывать с самодовольным видом и вдруг резко остановился и спросил:

– Кто это Ленни?

– Это мой брат, Леон, – свирепо ответила Эльза.

– О, – заметил мальчик, подбирая камень и бросая его в траву, – а я думал, что это только другая девочка!

Эльзу бросило в жар, все в ней сжалось. Она быстро заморгала.

– Хо-хо, – сказала она с презрением, – я носила мужские штаны с блузой целых два лета там, в Айове. Я и теперь могла бы носить их, но мне больше нравятся платья, чем штаны.

Мальчик снисходительно, но колко улыбнулся, с таким видом, как будто он уже слишком большой для таких споров. Он переменил тему.

– Как вас зовут? – спросил он.

– Эльза Маргарита Гермина Бауэрс, – с гордостью осведомила его она, поднимая подбородок на первом слоге каждого имени и полузакрыв глаза.

– Ишь как! Как вы все это помните? Сколько вам лет?

Эльза колебалась.

– Одиннадцать, – наконец сказала она, едва переводя дух, и прибавила, еще увеличивая ложь: – Уже исполнилось. Мальчик нахмурился, причем темные рыбки его бровей сошлись вместе.

– Вы малы для вашего возраста, – заметил он, досадливо вытянувшись вверх. – А сколько лет вашему брату?

– У меня два брата.

– Леон, – сразу подсказал юный Кэрью.

– А… это еще ребенок. Ему восемь лет.

Их разговор был внезапно прерван окриком из дому:

– Эльза, да неси же дрова!

Она двинулась вперед, и мальчик Кэрью пошел следом за ней.

– Надо также найти Ленни, – сказала Эльза, – вероятно, он играет там, в домике среди лебеды.

Они пришли к этому «домику», представлявшему собой просто вытоптанное место среди густой лебеды, поднимавшей вверх свои сочные, мягкие головки на толстых зеленых стеблях, лоснящихся и холодных. Ямка дышала темно-зелеными влажными тенями и была устлана большими сухими листьями. Здесь было тихо и пахло землей, и тишиной, и дождями, которые налетали и уходили, и долгими далекими утрами, с облаками, проносившимися по синеве неба высоко над волнующейся зеленью трав. Здесь пахло и июнем, и июлем, и августом и всей дремой долгого лета. У Эльзы забилось сердечко, когда она ввела гостя в свое святилище. Леон находился тут, в этом гнездышке для маленького мальчика. Он свернулся клубочком и крепко спал. Его желтые кудри зарылись глубоко в кучу листвы, а пухлая грязная ладонь чашечкой выставилась вперед.

Эльза вся обратилась в нежность к нему. Он был такой беспомощный, такой маленький! Ей неприятно было будить его. Она опустилась на колени и подняла голову ребенка.

– Проснись, Ленни! Помоги своей Эльзе принести дров. У нас гости, – сказала она.

Леон стал отбиваться и тереть себе кулаками нос и глаза. Сестра засмеялась и не трогала его больше, втайне гордясь его мужественностью. Леон не терпел нежностей. Он смело встал на ноги и уставился широко открытыми глазами на пришедшего с Эльзой незнакомца.

– Как вас зовут? – спросил он, сразу стряхнув с себя сон.

Мальчик Кэрью засмеялся ему прямо в лицо, а затем обернулся к Эльзе.

– У меня только одно имя, – произнес он, как бы продолжая разговор, прерванный несколько мгновений тому назад. – В нашей семье мы никогда не даем двух имен. Но зато они идут из рода в род и о многом говорят нам, поэтому мы и не нуждаемся больше чем в одном имени. Так объясняет это мой отец. Моей матери – она уже умерла – не нравилось мое имя. Это имя – Бэлис, Бэлис Кэрью. Моего прадедушку тоже звали Бэлис, и он приехал из Англии на парусном судне, которому потребовалось восемь недель, чтобы пересечь океан. В то время были пираты, и за кораблем моего прадедушки гнались, но корабль все-таки удрал от них.

Наступило долгое молчание, во время которого Эльза переваривала это сообщение и досадовала, почему в истории семьи Бауэрсов не было ничего, чем можно было бы превзойти гонку с пиратами. Но Леон не мог с этим смириться.

– Моя мать из Германии, – заявил он. – Она переехала океан, когда была маленькой девочкой, и с ее кораблем случилось крушение, и она должна была плыть до берега. Она совсем уже утонула, но вдруг появилась собака, большая собака, и спасла ее.

Он тараторил быстро, и Эльза могла только с удивлением наблюдать за ним. Она чувствовала, что должна остановить его прежде, чем он зайдет слишком далеко, но только крепко сжала губы, отчего у уголков ее нижней губы образовались две ямки.

Бэлис с открытым недоверием переводил взгляд с Леона на Эльзу.

– Этого не могло быть! – крикнул он. – Как далеко ей пришлось плыть?

Леон вытянул руки и совсем зажмурил глаза.

– О, целые мили… – произнес он, – думаю, что сотню миль!

Бэлис улыбался теперь во весь рот.

– А когда же появилась собака и спасла ее? – спросил он.

Воображение Леона спасовало перед этим вопросом, или, может быть, он совсем уж потерялся перед той картиной, которую нарисовал для Бэлиса в надежде превзойти историю с пиратским судном. Во всяком случае, он ничего больше не мог придумать. Бэлис сам прервал наступившее тяжелое молчание. Он внезапно опустил руку в карман и сказал:

– Если ты отгадаешь, что у меня здесь, я подарю тебе это.

Леон, начинавший уже зевать, от неожиданности встрепенулся и сразу воскликнул:

– Нож!

– Ну нет! Отгадывай снова. Три раза.

Малыш уставился на карман, стараясь пронизать его взглядом. Оставалось угадывать только два раза. Эльза тоже смотрела на карман.

– Органчик!

И на этот раз Леон промахнулся, и Эльзе стало противно.

Леон пробормотал:

– Ну, хорошо… стеклянные шарики?

Бэлис засмеялся и покачал головой.

– Ну, ладно! Бери уж так, – сказал он любезно и вытащил из кармана эмалированную зеленую лягушку с красными выпученными глазами. Она могла открывать рот и квакать по желанию.

Оба, и Леон и Эльза, в восторге смотрели на игрушку, лежавшую на ладони Бэлиса.

– Вот, возьми ее, – сказал тот, протягивая лягушку Леону, – у меня дома есть еще одна.

Он с любопытством взглянул в глаза Эльзе. Его длинные ресницы сомкнулись и замигали. Внезапно она отвела руку Бэлиса.

– Нет! – резко сказала она. – Не надо давать ему! Он не отгадал.

Леон потянулся за игрушкой, но Эльза ударила его по руке. Мальчик сделал недовольную гримасу, топнул ногой и выпрямился. Бэлис поднял одну бровь.

– Гм, почему же это? У меня есть другая. Да если я захочу, так может быть целая куча, – сказал он.

– Ну, и у нас может быть, – возразила Эльза. – Пойдем же, Леон. Нам нужно принести дров.

Бэлис нахмурился, его глаза и щеки потемнели. Он стоял неподвижно. Игрушка глупо торчала на его ладони. Его благородный порыв был остановлен девчонкой в простом платье, с голыми до колен ногами, которые к тому же были слишком худы и не слишком чисты. С внезапным гневом он произнес:

– Вы не можете! Вам придется покупать их, и у вас не хватит денег. А у меня их сколько угодно в карманах, да еще больше дома.

Эльза на миг растерялась. Она бешено искала, чем можно было бы поразить этого юного самохвала и поставить его на место.

– Моему брату Рифу сегодня ночью отрезало руку на ветряной мельнице! – наконец выкрикнула она.

Эффект получился поразительный. Эльза почувствовала легкое головокружение и пустоту под ногами. Бэлис побледнел и, казалось, почувствовал себя дурно.

– Которую? – спросил он голосом, похожим на испуганный шепот.

– Конечно, правую! – ответила она, также почувствовав себя дурно и едва не зарыдав.

Леон забыл про лягушку.

Дети вышли из благодатной зеленой тени, пройдя между гладкими нефритового цвета стеблями лебеды, погруженными внизу в темноту, и снова попали в сверкающие ленивые и могучие волны степного солнца. Бэлис Кэрью посмотрел на ветряную мельницу, крылья которой белели на солнце свисающими вниз лохмотьями.

Эльзе показалось, что вся гостиная полна народу, точно церковь в тот миг, когда община встает с мест при пении какого-нибудь гимна. А между тем кроме матери и ее самой, расположившейся в своей маленькой красной качалке, в комнате находился только Бэлис и обе гости Кэрью. Девочке показалось это, может быть, потому, что миссис Грэс Кэрью была так дородна, а мисс Хилдред Кэрью, ее золовка, так высока. Они заполнили собою крошечную гостиную, походя на двух больших птиц в маленькой клетке. Они распространялись и ширились над дешевеньким зеленым ковром с выцветшими розами, над стульями из поддельного дуба с вязаными салфеточками на спинках и даже над самым воздухом этой комнаты, жарким и серым… Зеленые шторы на окнах были спущены, но на одной из них было две больших дыры, и проникавшие сквозь них солнечные лучи играли на особе миссис Грэс Кэрью двумя размытыми солнечными пятнами. Одно ударяло в золотой медальон на ее груди, другое дрожало на складках белой шерстяной юбки. По-видимому, ей нравилась эта игра света, и она двигалась на стуле то туда, то сюда, наблюдая, как яркие лучи перебегают с места на место.

С Эльзой вошел только Бэлис, так как Леон вместе с дядей Фредом направился в поле. Мальчик Кэрью уселся и принялся смотреть в потолок, не обращая внимания на своих теток. Каждый раз, когда им хотелось вовлечь его в разговор, им приходилось повторять свое обращение дважды, и лишь тогда он снисходил до того, чтобы отвечать. Но зато говорил он очень вежливо, и тетки, видимо, были очень довольны им. Эльзе пришло в голову, что они уже смотрят на него как на взрослого, и это казалось ей странным.

С тех пор как Эльза вошла в комнату, обе гостьи Кэрью болтали, не переставая. Но у них была странная манера вести разговор. Они говорили так, как будто в комнате находились только они двое. И обращались они также только друг к другу, как если бы поспорили между собой на пути из городка и сейчас только продолжали этот спор, совершенно не считаясь с хозяевами дома. Неужели им ничего не было известно о Рифе? Эльза взглянула на мать. Та сидела, смирно опустив руки, и улыбалась, но в глазах ее была печаль. Неужели она ничего не рассказала гостьям? Или, может быть, Кэрью не трогали чужие дела? Внезапно Эльза почувствовала, что не может более сносить унижения матери. Ей захотелось прервать бесконечную болтовню этих чужих женщин и рассказать им о Рифе. Ей захотелось вскочить и предложить им уехать домой, где они могут продолжать спорить друг с другом сколько им угодно, сидя в своем изящном доме с новым флигелем, а не здесь, где нужна тишина, так как наверху лежит больной Риф в забытьи от боли.