Он молча постоял перед нею, потом повернулся и вышел из комнаты. Она слышала, как закрылась за ним дверь во двор, и осталась одна, ошеломленная гневом от его неистощимой уверенности, подавленная непреодолимой правдой его слов.

Эльза долго просидела так. Затем встала и вышла, тихо закрыв за собой дверь. Дождь прекратился, и над Горой нависло полное безмолвие. В окне сруба, где жил Горхэм, светился огонь. Прислушиваясь, Эльза услышала голос Горхэма, потом ответный смех Бэлиса. Постояв, она повернулась и вошла в дом.

На следующее утро Эльза ехала верхом к ферме Бауэрсов, почти не глядя по сторонам, на серовато-бурые поля, съежившиеся под мрачным дыханием осени. Неожиданно настала теплая погода, и она направилась по южному краю Балки, пока не достигла старинной тропинки, шедшей через поля ее отца, и обвела взглядом постройки на ферме отца. Какими маленькими и серыми казались они, какими конфузливыми и как будто оправдывающимися. Единственная слива на этой маленькой возвышенности, стоявшая против гумна, казалось, прижимала ободранные ветром ветви-руки к своей узкой груди, как изможденный старик. И все-таки, при всем внешнем убожестве этого места, ведь именно здесь был тот порог сеновала, где она лежала на животе в один жаркий августовский день и смотрела вниз свирепыми глазами на юную голову Бэлиса Кэрью. А там, где теперь тянулись вверх осенние стебли маленького огорода, были когда-то таинственные заросли лебеды с неприступным домом в глубине их зеленой гущи. Бэлис… Бэлис Кэрью.

Дальше за строениями, на маленьком углу к западу, несколько пестрых коров и еще две или три лошади до сих пор оптимистически пощипывали бесцветную траву. На поле, граничившем с этим лугом, Леон работал на земле, лежавшей летом под паром. Он заметил Эльзу, махнул ей фуражкой. Отблеск солнца заиграл на его всклокоченных светлых волосах, гораздо более красивых, чем ее собственные. Леон – маленький мальчик, спавший тогда в домике среди лебеды. Леон – высокий, красиво сложенный юноша! Вот он повернулся, следуя за проводимой им бороздой. Вся его жизнь была слита теперь с жизнью дышащей земли.

Это был как раз день, посвящаемый всегда ее матерью выпечке хлеба. Кухня имела торжественно– хлопотливый вид, который навел Эльзу на воспоминания о прошлом, о тех днях, когда она наблюдала, как мать поспешно бегает из кладовой к столу и от стола к очагу с засученными рукавами на толстых локтях, с руками, покрытыми мукой.

– Бэлис уехал в город и раньше полудня не вернется, – объявила Эльза, снимая шляпу. – Я могу побыть пока у вас и закусить с вами, если у вас хватит.

– Хватит? Я не помню такого дня, когда у нас не было бы достаточно запасов в буфете, чтобы накормить кого-нибудь из своих, и надеюсь, что не доживу до такого дня, – ответила мать Эльзы и потерла тыльной стороной ладони кончик своего носа. – Видела ты когда-нибудь, чтобы было иначе: нос всегда должен чесаться, когда руки в муке или порошке для чистки медных дверец! Риф будет к ужину, знаешь?

Эльза недавно стала замечать, что мать постоянно приходит в радостное волнение, когда надеется увидеть Рифа. Она радовалась и тогда, когда видела Эльзу, но это было не то. Эльза покинула их, как-то непонятно вышла замуж, исчезла из их поля зрения. Она ушла из их мира.

– Я не знала и не думала, что его здесь не будет, – рассеянно ответила она. – Вы, конечно, все будете у нас сегодня вечером?

Мать опустила руки и с изумлением посмотрела на нее.

– Значит, они отправились к вам и все рассказали после того, как сами предупредили меня, чтобы я ни слова тебе об этом не говорила?

Эльза рассмеялась.

– Не будьте глупенькой, мама! Такие неожиданные нашествия никогда не бывают действительно неожиданными. Хилдред вчера рассказала об этом Бэлису.

Мать отвернулась и начала сажать поднявшееся тесто в заготовленные формы.

– Конечно, – сказала она после некоторого молчания, – надо было ожидать, что она скажет. Тем, кто вырастил тебя, больше ничего не остается говорить. Но так и должно быть, очевидно. Думаю, что и Риф будет принадлежать нам не в большей мере. Впрочем, я не жалуюсь, Клэрис – добрая девушка.

Она вздохнула, но Эльза знала, что в этом вздохе не очень много печали. Это была старая привычка ее матери: и в самые счастливые минуты она всегда вздыхала, если не плакала, чтобы скрыть свое волнение.

– Давно здесь была Клэрис? – спросила Эльза.

– Она приходит, когда Риф дома, или он ходит туда. Риф приведет ее к ужину сегодня, но я надеюсь, что они не притащат с собой Лили и Акселя. Слишком много народа тогда будет за столом, а я не успею к тому времени очистить печь от хлеба. А главное – я слишком буду утомлена, меня будет раздражать их шныряние в кухню и назад, а потом еще возня с мытьем посуды. Кстати, Клэрис, надо сказать, хорошая помощница. Но, вероятно, Лили и Акселя не будет. Лили не очень хорошо себя чувствует в последние дни. Я думаю, ты знаешь, что она в ожидании?

Эльза внезапно встала, сказав, что ей слишком жарко в теплых испарениях кухни. Она подошла к двери и стояла, наблюдая, как ленивые осенние мухи ползли по занавеске. Лили Флетчер была в ожидании… О Владыка всего этого сумасшедшего мира, какая убийственная насмешка в этих простых словах!

Мать шумно захлопнула дверцу печи.

– Ох, какая жара для октября! Я всегда больше страдаю от жары, когда она бывает не вовремя, когда в ней нет никакого смысла. И к тому же нигде нет тени. Ты бы вышла и позвала Ленни. Сейчас у меня самые горячие минуты. Отец вернется к обеду, прежде чем я успею опомниться. Не понимаю, куда это девается время!

– Я накрою на стол, – сказала Эльза, сдержав желание ускользнуть от добродушных жалоб матери. – Мы позовем Ленни, когда все будет готово.

– Ну, хорошо. Ах, я не сказала тебе, что Ленни получил письмо от Джо Трэси.

Эльза поспешно вышла в другую комнату, чтобы скрыть внезапно овладевшее ею смущение.

– Да? Что он пишет? – спросила она уже из двери.

– Не очень много. Он на ранчо в Южной Дакоте. Пишет довольно весело. Просит кланяться тебе.

– Это очень мило с его стороны, – громко сказала Эльза.

– Да… – тяжело вздохнула мать. – Мне всегда очень нравился Джо. Он казался совсем своим среди нас.

Эльза не ответила. Она начала торопливо приготовлять стол, надеясь, что отец и Ленни придут раньше, чем мать найдет время для дальнейших разговоров. Пока она двигалась, занятая своим делом, вокруг стола, в сердце ее разгорался дух возмущения. Она прекрасно понимала, что таилось за словами матери, о чем та уже давно в глубине души думала, хотя никогда не говорила ясно: Эльза ушла к Кэрью и стала уже одной из их женщин. Стоило ли объяснять, протестовать против этого? Мать все равно никогда не поймет.

Она обрадовалась, когда явился, наконец, отец и засыпал ее вопросами о новом доме на Горе, о лошадях, купленных Бэлисом на прошлой неделе в Гэрли, о том, сколько своих премированных голштинских свиней собирается оставить себе Сет Кэрью на зиму и в чем дело с этими нефтяными участками в Техасе, которые возбудили такое любопытство во всем городе и повели к слухам о внезапном богатстве брата Нелли. Стив Бауэрс хотел знать, нельзя ли и таким, как он, например, вложить немного денег в это дело и разбогатеть года через два или три. Все Кэрью вкладывали туда деньги, в особенности Майкл и Мейлон Брин. Там должны быть и другие вкладчики тоже. На этом можно сделать деньги, много денег, и гораздо легче, чем работая изо дня в день на ферме.

Болтовня отца подняла настроение Эльзы. Она начала подтрунивать на его внезапным желанием разбогатеть, не работая, доставила ему огромное удовольствие, сказав, что земля на Горе – самое живописное место во всей округе, поддразнила его, говоря, как он облысел за последние три месяца, и, наконец, уехала, после того как уговорила их всех, несмотря на протесты матери, пораньше закончить работы, чтобы не слишком поздно приехать с остальными гостями к ним на Гору.

Вместо того, чтобы вернуться по старой тропинке через землю Бауэрсов, она поехала по дороге, которая вела к востоку, к угловому участку Фанни Ипсмиллер, затем поворачивала к югу мимо усадьбы Нэта Брэзелла и спускалась в Балку. Был чудный день, который невольно манил лениво помечтать по-старому, навевал полузабытые воспоминания о далеком прошлом, заставлял замечать новые оттенки в желтеющей траве и высоких камышах, поросших вдоль вздувшихся канав по обеим сторонам дороги. Со всех сторон несся нестройный крик диких уток. По краю болотца к востоку, почти на расстоянии полумили, медленно двигались в тростнике два охотника. Их головы и плечи казались черными среди осенней желтизны растений, дула их ружей сверкали на солнце. Стая диких уток внезапно взлетела с сильным шумом из тростника неподалеку от дороги, захлопала крыльями, поднимаясь против легкого ветра, затем описала круг и направилась к востоку, торопливо вытягиваясь в длинную линию. Сидя в седле, Эльза глядела на них, пока они почти не исчезли из вида. Когда она опять перевела глаза на дорогу, то заметила движение в камышах немного впереди, и в тот же миг показалась громадная фигура Нэта Брэзелла. Он направлялся к Эльзе и остановился против нее.

Эльза всегда думала о Нэте Брэзелле с холодным страхом в сердце. Теперь, однако, она направилась ему навстречу, твердо решив скрыть свои чувства. Достигнув того места, где он стоял, она приветствовала его улыбкой и проехала бы мимо, не теряя мужества, если бы он не протянул руку и не схватил поводья, опустив в то же время свое ружье.

– Вы не болтали с моей женой, а? – грубо спросил он.

– Нет, нет, Нэт, – ответила Эльза, чувствуя, что внезапно лишается голоса. – Я… была дома, у своих. А сейчас еду прямо к себе.

Он прервал ее грубым смехом:

– Мне не важно знать, где вы были и куда направляетесь. Держитесь только подальше отсюда. И слушайте меня. Держите вашего красивого мужа дома. Понимаете? Он слишком часто здесь бродит. Пусть больше не крутится около моей жены, поняли? Она – моя теперь, и никого из собачьей породы Кэрью я не подпущу к ней. Можете ему передать, если хотите, что так сказал Нэт Брэзелл. А теперь убирайтесь ко всем чертям.