Марта Остенсо - Шальные Кэрью

В безмерном смущении Эльза приняла вторую чашку из рук мисс Хилдред.

– А теперь, моя милая, выпейте-ка еще чайку перед отъездом. Я вижу, что расстроила вас. Не будем больше толковать об этом, – сказала мисс Хилдред.

– Эльза была рада, когда мисс Хилдред заговорила о других вещах – о планах расширения дома Кэрью в ближайшее лето, о брате Бэлиса Джоэле, изучавшем архитектуру в Чикагском университете, о жизни Ады в колледже и о ближайшей поездке Флоренс в город за летними платьями. Но как ни старалась Эльза, она не могла изгнать из памяти звука слов мисс Хилдред: «А мне думается, что вы все-таки выйдете за него замуж». И еще много раз приходилось ей изгонять из головы и другую мысль, мысль о жизни Бэлиса Кэрью и об ее собственной жизни, о двух жизнях, которые встретились и сплелись вместе, точно две тропинки, – одна, вышедшая из заросшей камышами пустоты Эльдерской балки, другая – из богатых надменных полей Кэрью.

И эти тропинки бежали вместе под ветром, под сменой времен года, под крыльями времени.

Вечерняя мгла ложилась на луга, точно смутное волшебное покрывало, окутавшее призрачным дыханием землю. На севере аметистовая полоса спускалась в тень сапфирового и зеленого горизонта, а над потемневшей Эльдерской балкой дышал легчайшими розовыми и фиолетовыми оттенками туман. Последний сноп солнечных лучей упал на западе среди болотистых лугов, и стоячие воды зажглись пламенем. Далекая и холодная, как замерзший цветок, на спокойных пажитях неба засверкала с наступлением сумерек вечерняя звезда.

Наконец возвратился и Джо Трэси. Он пришел несколько дней тому назад, как-то вечером в конце июня, Мать Эльзы уговорила его пожить у них с недельку, прежде чем вернуться на родину в Южную Дакоту.

– Ваше ранчо ждало вас целых три года, – сказала она ему, – так пусть подождет еще несколько дней.

Но Джо Трэси и не нужно было уговаривать.

После ужина, как и в другие теплые вечера, они уселись на заднем крыльце дома Бауэрсов, – Эльза, Риф, Леон, Джо и дядя Фред, скрывавшийся в сумраке маленьких кустов, росших слева от крыльца. Он сидел на корточках, раскачиваясь своим худым телом взад и вперед и тихо бормоча сам с собой. Воцарилось молчание. В первые вечера после возвращения Джо было столько материала для разговоров, столько захватывающих вопросов и живых ответов, столько рассказов о жизни Джо во Франции, что они немножко устали от всего этого и были счастливы посидеть часок молча.

В доме еще не зажигали света. Эльза слышала, как мать работает на кухне, сбивая кусок масла, а потом прибирая в полутьме и напрягая, конечно, глаза по долгой привычке к экономии керосина. Эльза думала о том, как дневной свет всегда проникает в дома и умирает в них по вечерам в скудном одиночестве. День никогда не умирает вне дома, он только исчезает, и чувствуешь ясно, куда он исчезает. А смерть сумерек в доме… при мысли об этом невольно вздрагиваешь!

Немногие доносившиеся звуки только оттеняли тишину; заглушенный лай собак, какой-то нереальный и тоскливый среди тоскливых просторов; воркование голубей Леона на чердаке риги, уютное, знакомое, жалобное; деловитое, сухое верещание сверчков в закоулках, и над всем этим пронзительное кваканье лягушек, эта упорная, бесконечная нота торжества и отчаяния бредя шей во сне земли.

Стив Бауэрс находился где-то в сараях, хотя все вечерние работы были окончены. Эльза много думала об отце в эти дни начала лета. Его не тянуло сидеть здесь и любоваться голубоватыми обволакивающими волнами сумерек. Жизнь догнала, обогнала его, и он стал человеком вечно на бегу; он все бежал и бежал с запорошенными глазами, стараясь не отстать от жизни. Он превратился в угрюмого, вечно спешащего куда-то человека, не находящего в душе покоя, и в его глазах уже не было больше спокойствия и искреннего смеха.

Леон сидел на табуретке для доения и строгал щепку; Эльза узнавала в нем прежний характер отца, то легкое бодрое настроение духа, которым отличался когда-то Стив Бауэрс. Леону было теперь без малого двадцать лет, но он не учился в сендауэрской агрономической школе, как это делали в свое время Гек Лови и Джорджи Олсон. Он начал уже забывать об этом огорчении и даже, пожалуй, совсем забыл о нем, вероятно, потому, что родился в этой суровой местности, которую обвевали ветры и до самого сердца земли промывали дожди. Леон, к счастью, никогда не узнает тоскливого раздумья над прошлым, мучительной жажды будущего, этого постоянного голода души, стремящейся к тому, что навсегда потеряно, и что, быть может, никогда не удастся найти.

Зато Риф не забывал, Дела шли у него все лучше и лучше, но на него нападали мрачные сомнения, и по вечерам, вот как сейчас, он любил сидеть в полном молчании, Эльза слышала, как он кричал во сне прошлой ночью, так как ему снова мерещилось, будто он под отчаянным ветром взбирается на ветряную мельницу и просовывает руку в крутящиеся крылья. Но Эльза понимала, что Риф – отрезанный ломоть. Ну да, ведь можно отделиться, когда душа прикована к одной из ярких белых звезд, а не схоронена в этой измученной ветрами земле.

Янтарь погас на западе во мгле полей, и с уходом тепла земля накинула на себя прозрачную синюю мантию. Загорелись звезды, белые и живые, светя так близко из необъятной глубины тьмы. С северо-востока, заглушенный расстоянием, донесся меланхолически упорный свист пассажирского поезда, подходившего к Гэрли. Невольно все обернулись и посмотрели туда, где, точно насекомое со светящимися члениками, полз вдоль степи поезд.

– В этом поезде возвращается домой Бэй Кэрью, – громко сказал Леон.

Эльзу охватило внезапное беспокойство и раздражение против всего кругом и, главным образом, против самой себя, Она уже вчера узнала о возвращении Бэлиса Кэрью: Джоэль и его сестра Ада приезжали в своем недавно купленном автомобиле и сообщили Эльзе эту новость, У них завтра вечером должны состояться танцы в сарае, и они спросили, не пожелает ли Эльза приехать к ним вместе с Леоном? А Рифа они предполагали встретить в городе и попросить его привезти Клэрис Флетчер. Будет веселье без конца, особенно ввиду возвращения домой Бэлиса. Ада улыбалась, как котенок.

Дядя Фред привстал и вышел из сумрака сиреневого куста. Его угловатую фигуру можно было принять за огромного сверчка, вдруг выскочившего из глубины земли, Эльза смотрела ему вслед, когда он направился к сараю. На полпути он остановился на минутку, подпирая руками свою сутулую спину, и посмотрел на небо. Рядом с его согбенной узловатой фигурой, черневшей на фоне зари, выделялся причудливый силуэт старого сливового дерева, наклонившегося к востоку и как будто собиравшегося обратиться в безумное бегство на своих скрюченных, жестикулирующих и почти безлистных ветвях. Эльза смотрела на дерево и на дядю Фреда, в эту минуту они казались ей совершенно одинаковыми.

По дороге из Сендауэра катил к югу автомобиль, и уже слышалось заглушенное жужжание его мотора. Сердце Эльзы забилось безотчетным волнением. Она почувствовала, что больше не в силах сидеть здесь в этом невыносимом молчании. Поэтому она обрадовалась, когда Джо Трэси вдруг встал, потянулся, подняв руки над головой, и предложил всем до ухода в дом прогуляться по тополевой роще. Он взял гитару, слегка побренчал на струнах и медленно направился в тень рощи.

Эльза шла рядом с ним, чувствуя около себя теплоту его крепкого, грубого тела, слушая его мягкий голос, полный удивительной спокойной силы, проникавшей помимо слуха прямо в ее кровь, в ее нетронутые, дремлющие чувства.

Огни, двигавшиеся в темноте дороги от Сендауэра, становились все ближе и ближе. Сердце Эльзы забилось сильнее, точно стремясь пережить скорее миг неуверенности, страдания…

– Эту песенку сочинили про меня, – усмехнулся Джо Трэси.

Эльза увидела белый блеск его ровных зубов и внезапную серьезность в его глазах.

– Эх, Эльза, вы и не догадываетесь, что это значит для меня гулять с вами, вот как сейчас! Другой такой девушки я не встречал никогда и нигде в своей жизни.

Эльза задыхалась, чувствуя только, как ее мысли закружились по своей знакомой и мучительной орбите; «Я хочу жить. Я хочу любить. Довольно мне учительствовать в Эльдерской балке!».

По обеим сторонам дороги росли кусты орешника и сумаха, мрачно выделявшиеся на фоне звезд. Впереди них, в просвете, земля тянулась к горизонту, бархатная, иссиня-черная, глубокая-глубокая… Одним из самых ранних ощущений Эльзы было это сознание глубины земли. Она втискивала подошву башмака в мягкую дорожную грязь, и ее пронизывало это болезненно острое ощущение. Глубина земли плоской степи, глубина земли долин и холмов – голых холмов Южной Дакоты, овеваемых ветрами и озаряемых лунным светом. И там – Джо Трэси, и она с ним, и они зимою растапливают снег на ванну для своих детей, так как другая вода слишком жестка! Но ведь там у нее будет жизнь, будет любовь!

Джо Трэси вдруг отвел гитару на бок, остановился и обнял Эльзу за плечи. Он глубоко заглянул ей в глаза.

– Эльза, Эльза, мне надо знать! Я люблю вас, я осмеливаюсь любить вас, потому… потому, что вы любите меня. Я знаю. Я чувствую это. Мы уже четыре года любим друг друга. Теперь мне надо знать. Скажите мне!

Она стояла вплотную перед ним, близко-близко к его крепкому, сильному телу. На миг она почувствовала себя совершенно расслабленной. Ее пальцы скользнули по его щеке, ее колени были прижаты к его коленям. Как легко было бы сейчас сказать ему:

– Да, да, я твоя, Джо Трэси. Я люблю твой смех, твое пение. Я люблю твою силу – люблю на всю жизнь!

Но миг умчался, и она поспешно спряталась в свою скорлупу.

– Отпустите меня, пожалуйста, Джо!

Его руки упали. Она почувствовала его смущение, его горе. Он пошел вперед, тихо наигрывая на гитаре.