Марта Остенсо - Шальные Кэрью

Мать Эльзы показалась в дверях. Она принесла из кухни два стула. Леон поставил их на землю и придвинул один из них гостю. Эльза и Риф уселись на ступеньках.

– Вы играете на гитаре? – начала разговор Эльза, немного смущенная развязными манерами и бойкой речью незнакомца.

– Нет, леди, – ответил тот важно, – это просто кухонная плита, которую я таскаю с собой, чтобы чувствовать что-нибудь в руке. Что, попали в перестрелку? – обратился он к Рифу, заметив его искалеченную руку.

Он говорил небрежным тоном человека, для которого перестрелки являются самым заурядным явлением.

– Нет, – ответил Риф так же скромно, как он всегда отвечал на этот вопрос. – Я потерял руку на старой ветряной мельнице, еще ребенком. Но я научился обходиться без нее. Я, право, даже не замечаю ее отсутствия. Вы бы удивились, если бы узнали, как легко можно к этому привыкнуть.

– Да, в самом деле, – добавил в свою очередь Леон, – если бы я мог обеими руками делать столько, сколько Риф одной, я был бы очень доволен. Заставьте его как-нибудь сплести при вас веревку, и вы увидите.

– Ну, что ж! У меня самого не хватает двух пальцев на ноге, – быстро сказал Джо, и Эльзе, всегда инстинктивно защищавшей Рифа, очень захотелось узнать, верно ли это. Высказанная, хотя бы и очень деликатно, жалость к Рифу всегда вызывала в Эльзе старое озлобление. Она давно уже старалась побороть это чувство, говоря самой себе, что это ребячество – ее стремление вставать без всякой причины на защиту Рифа. Но эта привычка слишком укоренилась в ее натуре. Так и сейчас она понимала, что Джо Трэси вовсе и не думал выказывать жалость к Рифу. Джо Трэси просто хотелось поговорить. Он начал рассказывать им о том, как он жил, прежде чем попал в Сендауэр на работу к Кэрью. Он рассказывал все это нараспев, так что они слушали его, как бывало в старину люди слушали какого-нибудь бродячего менестреля, который напевал свои сказания, перебирая пальцами струны своего инструмента. Так думала Эльза.

Гость рассказывал о пустынях и плоскогорьях, о вершинах гор и о долинах, о ползучих песках и волнистых степях, об ущельях, залитых тысячами закатных лучей. Он говорил о ночах в Мексике и о днях в Сьерре, о жарких полуденных часах в дикой скалистой местности в штате Дакота – «Дурных землях» и о проносящихся там ледяных буранах. И все время, рассказывая, он не переставал перебирать струны гитары, так что казалось – самый воздух вокруг него был напоен тихим дыханием музыки.

Он провел у Бауэрсов более двух часов, то восхищая их, то навевая грусть, то заставляя смеяться. Эльза слушала его, словно во сне. Мать тоже уселась на крылечке и оставалась там до самых сумерек. Стив Бауэрс не вышел из дому, но дядя Фред нашел себе местечко под сиреневым кустом, уже наливавшимся почками, перед кухонным окном. Время от времени он издавал возгласы удовольствия в ответ на рассказы Джо Трэси, и все знали, что старик сидит тут и слушает внимательно.

Когда, наконец, Джо собрался уходить, Риф, Леон и Эльза проводили его немного к югу. Эльзе казалось, что никогда весна еще не была так прекрасна, как сейчас. Ее сердце сжималось и ширилось от блаженства красоты, внезапно открывшейся ей и ставшей такой близкой. И легкие майские звуки, внизу в траве и наверху среди нежной листвы деревьев, касались слуха легко и значительно.

В темноте тополевой рощи, по которой они проходили, Джо Трэси так нежно наигрывал на гитаре и пел так тихо, что Эльза и. ее братья едва улавливали слова его песен, хотя и шли бок о бок с ним, Они остановились на нижнем конце ручья, когда Эльза заметила, что они зашли уже достаточно далеко. Джо несколько мгновений пристально смотрел на нее, тихо бренча на гитаре и улыбаясь, причем его крепкие зубы сверкали в полумраке своей белизной.

– Когда я опять приду, – сказал он отрывисто, – я приду повидаться с вами. Вы ничего не имеете против?

Она смутилась на миг, тем более, что Риф и Леон, оба с лукавой улыбкой, уставились на нее, ожидая ее ответа.

– Да… Отчего же! Пожалуйста, если вы хотите… – произнесла она наконец.

Джо Трэси ничего не ответил. Он быстро ушел, и его голос продолжал доноситься до них все время, пока они стояли среди тополей. И в тот миг, когда фигура Джо слилась вдали с тенями, окутавшими поле, до них долетели слова его песенки:

– Ступай-ка спать, – велела мать Эльзе, как только та переступила порог, – и чтобы никакого чтения в кровати!

Это, по правде сказать, было совершенно напрасно. Эльзе вовсе не хотелось читать в кровати. Ей слишком о многом нужно было подумать.

Прошел месяц, школьный год кончился, и долгие летние вечера, казалось, были заполнены Джо Трэси и его игрою. В его присутствии Эльза всегда чувствовала прилив горячего предательского волнения. Какой-то ясный внутренний голос приказывал ей бороться с чувствами, возникавшими в ней при появлении Джо. Это была борьба с той непреодолимой силой, которая тянет к земле то, что вышло из земли, борьба с тем, что неминуемо должно будет приковать ее навсегда к Эльдерской балке. Как бы прекрасно ни рассказывал Джо о своих скитаниях по свету, Эльза отлично понимала, что где бы ни остановился Джо Трэси, там все равно будет Эльдерская балка.

Он врос в нее так же, как вот эта буковица, которая сейчас цветет в своем великолепии, как крапива, которая обильно покрыла землю своей зеленью, отливающей медью под летним солнцем, как сухое перекати-поле, носящееся, подобно какому-то странному духу ветра, по бесплодным склонам балки. Он сродни балке, как дядя Фред, а дядя Фред в своей юности так же, как и Джо Трэси, искал освобождения от власти земли. Искал телом, но духом – никогда.

По вечерам они обычно сидели на заднем крыльце Бауэрсов, толкуя о войне, слушая игру Джо, напевая хоровые песни, или подтягивая тихим мелодиям Джо, или прислушиваясь к звукам сложной жизни лета: к сонному шепоту тополей и к мягкому, еле ощутимому дуновению крыльев летучей мыши, вынырнувшей из темноты и снова быстро погрузившейся в нее.

В один из таких вечеров Джо Трэси принес известие, что на каникулы вернулся домой Бэлис Кэрью. Услышав об этом, Эльза подумала с нетерпением, когда же, наконец, придет такое время, что она не будет уже больше слышать о Кэрью. Что ей за дело до того, что Бэлис Кэрью вернулся из колледжа домой?

– Вернулся вчера, с последним поездом, – говорил Джо, – но сегодня уже довольно рано утром вышел из дому. Не то чтобы для работы, а так, глазел целый день на жеребят. Кажется, он готов все время ездить верхом, только бы не работать. В этом он похож на Питера.

– Ну, пожалуй, и мы все предпочли бы кататься верхом, чем ходить целый день за плугом! – заметил Леон.

– Понятно, – согласился Джо. – Когда я вернусь на родину в Южную Дакоту, я тоже покатаюсь. Но все-таки есть границы! Я не рассчитываю на то, чтобы женщины стали приносить мне каждое утро завтрак в постель, да еще после того, как они всю ночь караулили мое возвращение домой после какой-нибудь попойки. Я не привык, чтобы меня кормили из рожка.

Он тронул одну из струн гитары и тихо замурлыкал:

Все подхватили хором песню, привыкнув к тем простым мелодиям, которым Джо научил их. Когда они допели, их всполошил вдруг донесшийся с дороги стук копыт. Все прислушивались к этому стуку, пока, наконец, всадник не въехал во двор. Сойдя с лошади, он окликнул их. Они сдержанно ответили. Это был Бэлис Кэрью. Он показался из темноты, и Риф поднялся ему навстречу. Эльза, не двинувшаяся с места, вдруг почувствовала прилив старой неприязни, когда увидела, как Бэлис и Риф пожимали друг другу руки. Ее охватило острое желание заявить Бэлису о своих чувствах. Поздоровавшись с Рифом, Бэлис повернулся и увидел Эльзу, сидевшую на ступеньках крыльца. Он бойко двинулся вперед, снял перчатку и протянул ей руку.

– Здравствуйте, Эльза! Ух, как вы выросли сразу! Не ожидал этого. Слыхал о ваших выпускных экзаменах. Я знаю, вы всем утерли нос. Но, Бога ради, не вздумайте сами стать школьной крысой!

– А она как раз собирается! – вставил Риф.

– Боже избави! Добрый вечер, Леон!

Из кухни робко вышла мать Эльзы и обменялась приветствиями с Бэлисом.

– Вы отлично выглядите, – сказала она ему. – Дома все здоровы?

– Да, благодарю вас, – ответил Бэлис.

Эльзу передернуло от звука голоса матери, такого осторожного, сдержанного, излишне вежливого.

Риф предложил гостю сесть, но тот отрицательно покачал головой:

– Я тороплюсь в Сендауэр опустить письмо на полночный поезд. Я слышал с дороги, как вы пели. Великолепно!

Эльзе показалось, что его голос дрогнул. Ее поразило, что в нем была даже какая-то мечтательность. Но этого, конечно, не могло быть на самом деле. В голосе Кэрью! Это была скорее любезность или, может быть, даже легкое притворство. Она слегка втянула щеки и прикусила их. Ее глаза сузились, и ресницы соединились от прилива старой безрассудной злобы. Она задрожала и сжала колени.

– Спойте мне что-нибудь! – сказал Бэлис с капризным, чисто детским выражением голоса, и Эльза подумала, что никто не отказал бы в просьбе, высказанной таким тоном.

Они спели ему, а он стоял неподвижно, глядя на Эльзу и на Джо, сидевшего у ее ног.

Резко хлопнув перчатками по бедру, он затем разгладил их и натянул на руки. Сказав лишь «прощайте», он удалился, и они долго сидели молча, прислушиваясь к постепенно замиравшим на пыльной дороге ударам копыт.

В этот вечер им уже больше не пелось. Даже и разговор как-то не клеился. Поболтал лишь некоторое время один Леон, да и тот вдруг поднялся и пошел спать. Риф сидел, сгорбившись на своем стуле, молчаливый, сдержанный. Эльза оперлась подбородком на руки, с болью сознавая, что происходит в душе Рифа. У них побывал один из Кэрью, не имевшего физического недостатка, из-за которого приходилось заниматься исключительно умственной работой и корпеть в одиночестве в маленькой спальне над подержанными или взятыми из библиотеки книгами. У ног Эльзы сидел Джо Трэси, лениво перебиравший струны гитары, и тоже молчал. Он встал, наконец, постоял, смотря на Рифа, а затем быстро отвернулся.