И вновь колокольня закрыта, не забраться наверх (угроза обрушения). Непокорное здание… непокорное…

Коварно усмехнуться самой себе под нос, глубокий вдох — и пройтись немного вперед (кстати, рядов лав больше нет). Чьи-то крестины, трепетное таинство. Пытаюсь слиться с толпой. Внутренне убранство — тоже изменено: другие иконы, подсвечники, и даже алтарь. Хотя, не менее прекрасно.

* * *

Шумный вздох, пробираясь до дрожи от воспоминаний — и снова разворот…

Велау. Знаменск. Конечная точка. То, откуда обе истории имели свое начало, и, может, хоть что-то разумное сие даст мне. Хоть какая-то зацепка, что расковыряет всю эту (уже бесящую) тайну. Раскопает хитро-мудрую правду.

Глава 16

Мельничными лопастями — да по лбу

(Л и л я — 2).

Не знаю, что именно произошло. И вроде не отвлекалась. Без понятия, что сделала не так. Или, вообще, не было в том моей вины. Однако, словно, бес вселился в машину. И хоть отчаянно бью, жму по тормозам — та мчит стремглав вперед, пока и вовсе…

* * *

(Л и л я — 3).

— С-с*ка, — рычу себе под нос, гневно потирая лоб. И хоть была пристегнутой, но, всё же, умудрилась нехило треснуться головой.

Чушь какая-то. Выравниваюсь на месте. Взгляд около — и оторопела.

— Какого…?

За окном… на земле лежал снег.

Живо отстегнуться, открыть дверь, выбраться наружу.

Ошарашено осмотреться вокруг.

Снег. Действительно, снег (даже попробовать на ощупь). Вокруг стеной голые деревья. Черт, зима! Реально зима! НО КАК?

Взгляд на машину — жива хоть та? Сильно застряла? Стоп, синяя?

Черт, я видимо, хорошо головой треснулась. Звездонулась так добротно, от всей души. Или, просто, сошла с ума. Где я? Кто я?

Живо ныряю в салон, взгляд в зеркало — и оторопела. И пусть всё еще русые волосы, худые губы и серые глаза, в остальном сия морда мало напоминала что-то знакомое.

Откинуться на кресло. Глубокий, шумный вздох. Схватиться руками за голову. Замереть в рассуждениях.

Это — бред какой-то.

Так, что я только что делала? Ехала, в Велау ехала. В Знаменск. Да. Чертово лето было.

Стоп.

И вновь вздох, качаю головой.

А, может, я все еще в коме? Может, вокруг — это сон, бред коматозный? Как с «прошлым» было? С Цинтеном, Бальгой?

Черт возьми, я либо окончательно поехала крышей, либо наркоманка.

Но я бы, наверно, последнее помнила. Резво поднимаю по самый локоть рукава свитера (свитера?) — никаких жутких следов нет. Остальное проверять не отваживаюсь.

Ну, хрен со всем.

Завести мотор, поддать газу — и волей-неволей вырваться из кювета на дорогу. В Калининград. Только там я найду ответы. Срочно отыскать тех, кого знаю, кто еще или уже жив. Но то, что автомобили в этой вселенной уже есть — вполне хорошая фора.

Включить радио, прокрутить барашек, сражаясь с волнами и шипением. Еще немного — и голос радиоведущего. Отнюдь не смахивает на голос диктора из далекого СССР, да и авто, явно, нового поколения.

«Всё хорошо. Всё в норме», — шепчу себе под нос, делая глубокие вдохи. Глупые попытки успокоиться, сдержать зарождающуюся истерику.

* * *

(Л и л я — 3).

И вот, когда уже не так далеко (судя по навигатору) оставалось до ближайшего поселка, замечаю что-то странное на обочине. На скорости, конечно, успела немало вперед улететь, а потому вынужденное, аккуратное, с учетом гололеда, торможение — и сдаю немного назад. Выбраться наружу — обмерла, ошарашенная.

Уже не просто два силуэта было рядом с дорогой. Нет.

Рядом с ними, в кювете, замер чей-то автомобиль. Рычит временами, вздымая целую кутерьму грязи, попытка выбраться оного из западни. Но еще миг — и бесшабашное, невысокого роста, создание тотчас бросается тому на капот…

Дикий, отчаянный визг, что дошел ко мне лишь странной, неразборчивой луною.

Сколько нужно на осознание больному рассудку, на жуткое предположение того, кто это мог быть? Причем что снаружи машины, так и внутри.

Буквально еще недолгое сражение — и выскочил на улицу молодой человек. Что-то кричит, махает руками, кидается на непослушное существо.

…

Всё точно так, как в моей памяти.

Предусмотрительно пропустить эту тройку вперед, и покорно, не привлекая лишнее внимание, последовать за ними (на авто).

Но только что я помню еще о том дне? Что?

Долгая дорога, пока не высадил нас в Прибреге? А дальше? Что, что Шалевский говорил? Ну что?

Калининград. Если не путаю, он ехал, всё-таки в Калининград.

… и, с*ка, как можно было забыть его слова об аварии? И даже сейчас, будучи каким-то извращенным сторонним наблюдателем, не помешать тому произойти? Что за идиотизм? Что за карусели?

Торопливо вызвать скорую. Осмотреть Гошу (черт возьми, реально мой Шалевский). Взгляд на заднее сидение — и, как должно было быть, нас с Аней там уже нет.

Черт, багажник!

Живо бросаюсь на улицу, к заднему отсеку автомобиля — и замираю в жутком понимании иного.

Несмелые шаги ближе ко второму виновнику ДТП.

Девушка, молодая. Капот полностью влип в машину Георгия, а потому ее накисло расквасило. Лежит на руле. Не шевелится. Мертвая?

Ладно, не сейчас. Время поджимает.

Необходимые действия (отыскать ключи в салоне) — и открыть пресловутый багажник.

Ну, кто ты там, мой далекий знакомый?

Еще миг — и испуганный взор мне в глаза.

Да ну нахрен. Ты?

* * *

(Л и л я — 3).

Ублюдка из багажника выбросить, высадить буквально на самом въезде в город. И снова помчать обратно, искренне желая разобраться, что же происходит. Но — естественно, уже опоздала. Увезли. Всех увезли…

… девушка насмерть, а вот Шалевский, как и он, если не ошибаюсь, сам говорил, — в коме.

Жена практически каждый день у него, одна нужда — за маленьким ребенком присматривать, а потому и мечется, словно раненная птица, между домом и больницей.

Я же, Лиза, мать ее, Пантюхова, жила в съемной комнате общежития, последний курс медицинского училища, медсестра. Етить-колотить тот разум, который всё это выдумал. Безмерно сложно было все эти премудрости учить с нуля, чтобы хоть как-то втащить эту сессию.

А там работа в больнице пригодилась. Как раз постоянно рядом с Гошей… пока жены его рядом нет.

Странные чувства у меня к нему. Не то друг, не то… любовник. Не знаю, пыл к Генриху всё еще никак не мог остыть. И все эти… мысли по отношению к другому шли в разрез с душевными потребностями. Словно, предательство. Измена.

Полное сумасбродство.

Издали приглядывала я и за Аней… и, кхм, Лилей. Лилей I (первой). Росли, не по дням девки, а по часам, форсировано взрослея.

Где могла — помогала незаметно, а где нет — то уж, простите.

Однако, самое страшное было добраться до того дня, когда Аня задумает свой жуткий поступок, и когда я…окажусь на грани.

Но, а пока… а пока у меня мой Гоша. И с ним тоже нужно было что-то решать. Непременно нужно. Негоже заглядываться на чужого мужа. Ой, как негоже…

Хватит уже с меня.

* * *

(Л и л я — 3).

Чуть больше года в коме — и, наконец-то, мой Водитель, мой Шалевский раскрыл глаза.

Стоит ли описывать нашу всеобщую радость? Жена ликовала, как никто иной. А я же — обреченно делала вид, что лишь слегка поражена сим невероятным чудом.

А вот он…. наш Гоша, словно у разбитого корыта оказался. Раскромсанная жизнь и переломанная судьба. Если бы сама, собственными ушами я сие не услышала, никогда бы не поверила. Да и то…. это было так, всего лишь на несколько раз в первые дни — практически, сразу смирился, замкнулся в себе и больше никогда… не возвращался к этой странной теме.

И, тем не менее, как только очнулся, Георгий был полностью дезориентирован. И это — понятно, логично. Однако, взахлеб, с яростью принялся утверждать, что вокруг какая-то «бесовщина», и он, вообще, не должен здесь находиться, что это всё — не его, и жизнь у него была другая, и имя другое — Генрих.

Однако позже, жену и ребенка признал. Смутно, неуверенно, но признал, сведя концы с концами одних воспоминаний с другими.

Врач же сие «помутнение» объяснил сразу (по сути, как и у меня) — печально известный «коматозный бред».

… в общем, Генрих. Однако, какой шанс, что это — мой Фон-Мендель?

Но, как оказалось, это даже не важно. И дело даже не в жене и их ребенке. По крайней мере, не для него.

Лиля! Сука, ЛИЛЯ!

Его, просто, свихнуло на ней. Он чувствовал, верил, что она безумно нуждается в нём, что он должен о ней позаботиться. А после и вовсе, как-то раз, мне сознался (в ответ на мой рассказ про мою кому), что она — и есть та самая девочка из его «сна». И ее, во что бы то ни стало, непременно нужно найти.

Хотелось ли мне сознаться, что я — та самая его Лиля, вот только уже… после всего, вернувшаяся, как и он? Хотелось. Безумно хотелось! До слез, до крика, до истерики. Однако… даже если и начинала нечто подобное вырисовывать, он, тут же, шел против, и воспринимал всё в штыки. Как бы, кто бы не выглядел — плевать: ему нужна исключительно только та девочка, девушка. Только его Лиля.

Хотя, наверно, оно и правильно. Если сны наши — правда, а судя по тому, что я уже — «Лиза», сложно с этим спорить, то страшно разрывать цепь. Страшно и, вероятно, глупо. Им нужно встретиться, Первой Лиле и Гоше. И должно всё то произойти, что произошло. И лишь тогда Генрих и Анна столкнутся. Лишь тогда я буду с ним… хотя бы в прошлом.