— Рад слышать, — усмехнулся мужчина. Шаг ближе.

Внезапно взял меня за руки (подаюсь, с ужасом слежу за происходящим; слышно напрягся и Доктор). Движение — и обронил в мои ладони Фон-Нейман небольшой мешочек с чем-то тяжелым, звенящим внутри.

— Прошу, примите нашу благодарность, — милая, загадочная улыбка; взор переводит учтиво на Хельмута, хотя мои руки все еще не выпускает из своих — не сопротивляюсь, жду.

— Не хотели бы отужинать вместе с нами, гости дорогие? — замялся Врач, не зная что и ответить. Но Бауэр не стал и дожидаться. Тут же обернулся ко входу и крикнул. — Анкэль!

Вмиг вошел в конюшню монах. Беглый взгляд на меня, на Врача, на своего «повелителя» и тотчас покорно опустил очи в пол.

— Проведите наших гостей в трапезную… — махнул рукой в сторону Хельмута (а вот меня из своей «хватки» так и не выпустил).

— Прошу, следуйте за мной…

Молодой человек тотчас проделал разворот и всем своим видом вынудил моего Доктора последовать приглашению. Едва же я решила начать движение, как немедля остановил меня «Покровитель». Молча, уверенно, да так, что невозможно не подчиниться. С испугом взор тому в глаза — полная непроницаемость. Замерли от такого в нерешимости и остальные.

Шепчет Фон-Нейман, твердо, мерно, даже не удостаивая тех взглядом.

— Идите. Мы Вас сейчас же догоним.

С ужасом перевела я на Хельмута очи — несколько мгновений сомнений, но сдался: покорно, печально повесил голову на плечах и подался на выход. Скрылся за ним и монах.

— Анна, — тотчас выстрелил словами Бауэр, отчего я резко перевела взгляд ему в лицо. Поежилась. Не дышу. — Не сочтите меня… лишившимся рассудка или бесстыдным наглецом, но…я не могу молчать. Я не знаю, когда еще удастся побыть с Вами наедине, чтобы могли смело поговорить, не страшась посторонних взглядов и ушей… Посему решаюсь, прямо сейчас, буквально, в первую нашу очную встречу, высказаться, облегчить свою душу. Все рассказы об этой вашей самоотдачи, храбрости, уверенности, образованности… — всё меня так впечатлило, что я не мог пройти мимо. Это — дар Божий, чудо. Особенно учитывая то, если верить слухам, что памяти Вы лишились, однако… мудрости своей не растеряли. Это — невероятно.

Пристыжено опускаю очи, молчу.

— Но есть еще кое-что… Анна.

Невольно вздрагиваю. И снова глаза в глаза.

— Неведомым образом Вы стали мне небезразличны. Днями и ночами напролет я не могу ни о чем думать. Ни о чем, и ни о ком, кроме… Вас. Это, в какой-то мере, — богохульство, ересь, однако… я не ничего поделать, ни-че-го, — внезапно сжал до боли мои руки в своих ладонях (вместе с чертовой платой). — Я не могу без Вас, Анна! И был бы безумно рад, если бы Ваша душа откликнулась на зов… моей.

Обомлела я от услышанного, глаза округлились. Забыла, как дышать. Дрожу.

— Ну же, Анна. Прошу, не молчите, не рвите мне сердце. Скажите что-нибудь! Ил-ли, просто, кивните — и больше ни в чем, никогда не будете нуждаться! Я позабочусь о Вас, как о самом дорогом, что существует на всей земле.

Внутри заскребли кошки.

— Бауэр… фон Нейман, — сухим, неживым голосом прошептала я.

— Да, моё солнце ясное, — радостно заулыбался тот, еще сильнее приблизившись ко мне.

Растерянный взгляд метаю от глаз к губам, подбирая слова. А внутри уже заживо начинает сжирать меня страх.

— Я безумно признательна, однако…

Застыл, не шевелясь.

— Однако, — решаюсь продолжить. — Я не могу, — качаю отрицательно головой. — Вы — человек обета, верно? — молчит. — А я — порождение беспамятства. Я не знаю, ни кто я, ни откуда. И, может, — с натяжкой пытаюсь соврать, что-то толковое выдумать, да тщетно, ничего умного в голову не лезет. — Простите, — стыдливо зажмурила веки, морщусь. — Я не могу.

Господи, я, действительно…. Не могу. Не хочу. Даже если, возможно, это — самое безумно щедрое предложение для этой вселенной, этого времени, этого общества. И, не скрою, не так дело в религии и обете, как… не хочу. Господи, как же я не хочу обратно в капкан зависимости. Была уже там, нахлебалась сладкого сиропа сполна. Сыта, до тошноты сыта.

Только сейчас и здесь я ощутила всю прелесть и истинный вкус свободы. В бедности, но зато… никому ничего не должен, ничья ты не подстилка, и кому ночами свое тело и душу не должен отдавать… за жалкие подачки со стола… преданности и любви. Не хочу вновь быть дерьмом, об которое… заслуженно вытирают ноги.

— Простите, — резво вырываюсь из его хватки, шаг в сторону.

Не ожидал, а потому и вышло все неуклюже. Тотчас что-то упало на пол и зазвенело. Не реагирую. Плевать, плевать на всё!

Живо бросаюсь к выходу из конюшни и вслепую, куда угодно, лишь бы подальше от этой всей жуткой мерзости…

…

— Анна, Анна, стойте! — кричит мне вслед Бауэр.

А бежать-то и некуда… уткнулась в ворота двора.

«Хельмута, срочно нужно отыскать Хельмута».

Взгляд около, игнорируя старика. Но вновь — бессмыслица.

— Анна, — громко, отчасти грубо рявкнул мне в лицо Фон-Нейман, отчего я резко перевела на него взгляд. Заледенела.

— Я надеюсь, что сей разговор останется только между нами. Верно?

Пристальный, изучающий мой взгляд ему в лицо, в глаза. И несмело кивнула.

Шепчу:

— Да. Как и то, что я видела Вас тогда на реке. Однако, — внезапно силы нахлынули на меня, подпитываясь отчаянием и возрождающейся дерзостью, словно призрак Ярцева передо мной. — Прошу, не ищите больше со мной встреч. По крайней мере, не на этой почве. Я не смогу сделать Вас счастливым, даже если бы и захотела. А сейчас… извините.

Уверенный шаг в сторону — и подалась к дому, на пороге которого раздался знакомый голос… моего верного спасителя-Доктора.

* * *

— Анна, так ты расскажешь, что там было? — едва слышно шепнула Беата и пристыжено улыбнулась.

Взгляд по сторонам, дабы убедиться, что никто нас не подслушивает, и что Адель занята своим делом, придвинулась я ближе к девушке (вновь приняться перебирать крупу).

— Не это важно, а то… кто он, и почему Вы так убеждали меня его сторониться.

Вздернула бровями Знахарка в удивлении, недовольно скривилась. Шумный вздох.

— Это — тот случай, когда мало у человека отобрать всё, что у него было, дабы дать телу и душе обрести путь праведный. Нрав, хватку — невозможно искоренить худосочными (в его случае) обетами… послушания, бедности и целомудрия. Разные о нем ходят слухи. Но зачем слова, когда и так видно. Будучи полностью частью Ордена, он всё равно умудряется расставлять свои сети по всему Цинтену и его округе. Если за твоим Генрихом ходит добрая слава как о Покровителе Бальги (не знаю, может, дело, конечно, в приближенности к Комтуру), то об этом человеке сложно судить как о набожном и бескорыстном служителе Ордена. Потому то, чем именно ты могла заинтересовать столь… алчного человека, что ему нужно от тебя, пугает не на шутку. Будь осторожна, молю.

— Да что тут думать? — внезапно гаркнула громко, обличая нас с Беатой, Адель и тотчас с громогласным стуком поставила, взгромоздила таз с водой на стол перед нашими мисками. — Ясно, как божий день: новая, милая мордашка, сирота, никто не заступиться. Слава дурная: без памяти, да еще немного того. Попользуется — и бросит. Попортит… как не одну уже тут. А там, гляди, снова на реку побежит топиться…

— Снова? — обомлела я.

— Побойтесь Бога, Адель. Такие речи, да еще о ком?!

— А то Ваши, Беата, лучше. Молчали бы, дуры. А нет, охота языками почесать — вот и чешите по существу, а не все почему да почему. Потому, — резвый лязг — закинула тушку курицы в воду, отчего брызги тотчас полетели на нас. Поморщились. — Хочешь — играйся, побудешь счастлива и в шелках, сколько там ему… заблагорассудится, а не захочешь — порицания и гонения жди. Не отступится он просто так от своего. Не тот он человек. Ведь иначе никогда бы из низов не дополз до вельможи, а как тевтонцы пришли в его двор — так и до риттербрюдера, состоящего в совете командорства, и главы каммерамта выбился. Думайте, девки, думайте и по делу говорите. А не просто, воду в ступе толчете.

* * *

— Беата… — несмело позвала я Знахарку.

— А? — живо сделала полуоборот ко мне, хотя все еще перевязывает хворого. Взгляд на мгновение в очи…

— Ты думаешь, Адель правду сказала? — шепчу, тщательно подбираю слова, чтоб не наговорить лишнего при сторонних.

Скривилась в негодовании девушка, неуверенно пожала плечами. Колкий взгляд, украдкой на меня.

— Вполне вероятно. Очень даже… вполне.

Поежилась я от услышанного. Дернулась немного назад.

— И что мне делать?

Смолчала, виновато поджав губы. Закачала головой. Опустила взгляд.

— Не знаю, надо думать. Надо думать…

* * *

— Фух, Беата. Я уже думаю, что мы больше переживаем, чем есть на то причины.

Криво усмехнулась Знахарка. Погладила несмело меня по макушке.

— Дай Бог, Анна. Дай, Бог.

И снова тяжелый вздох. Взгляд около и снова на девушку.

Едва слышно шепчу:

— Уж лучше бы ты и вправду была бы ведьмой, тогда не так страшно было бы.

Смеется.

— Мы и так справимся. Не бойся.

* * *

И снова река. И снова сидим на берегу, стирая белье. А мысли тугим узлом завязываются в голове жуткой обреченностью.

— Беата, — несмело зову девушку.

— Слушаю, — мило улыбается мне подруга моя невольная, мое спасение и единственная отрада… и первая после ухода Ани.

— Помнишь, ты меня… однажды спросила, кажись даже, в тот вечер, когда Бауэр со своей животиной к нам последовал…. что я оговорилась о прошлом, и не вспомнила ли я чего-то… из него?