Вздернул бровями фон Мендель, повел головой в сторону, скривился. Шумно вздохнул.

— Ваш Хорст уже смирился со смертью этого молодого человека. Позвал ему уже даже священника. А ведь у парня — вся жизнь впереди, наверняка есть жена и дети. Позвольте нам с Хельмутом попытаться спасти его. Это — не колдовство, как кто-то может подумать, и даже не, мать ее, Наука, от которой Вы все так шарахаетесь. Это — элементарное видение мира как он есть. У вас слегка рвется одежина (ладно, пусть не «слегка»), но Вы же ее зашиваете. Да? Ладно, пусть не Вы, но за Вас. Не выбрасываете же сразу? Верно?

Короткая, колкая ухмылка. Молчит.

— А здесь — жизнь. Если есть хоть шанс — разве не грех… бездействовать?

Глаза сверкали странной воодушевленностью, отчего ставало не по себе.

— Так как? — отчаянно шепчу, невольно сложив руки перед собой, словно в молитве.

Вдруг шаг в сторону Генриха, еще миг — и пристальный, проникающий в самую душу, взгляд мне в очи.

Коротко кивнул головой.

— Вот теперь я Вам верю. Ведите…

* * *

— Простите, уважаемые Господа, — резвые, уверенные шаги Генриха вперед, к столу, на котором едва заметно еще дышал раненный (без сознания). Несмело расталкивает в стороны помощниц (полусестер) Хорста да и немного отодвигает, все еще читающего на латыни молитвы, священника. Пристальный взгляд на моего Врача, на меня. — Прошу, приступайте.

Живо кинулась я вперед. Видимо, не сразу поверив своим глазам и ушам, Хельмут немного помедлил, но еще миг — и стремительно последовал моему примеру. Стянуть простынь, оголить живот.

— Принесите нож, иголку с ниткой, воду с тряпками.

— Воду и повязки прокипятите, дайте нам отдельно миску, чтобы руки хорошо вымыть. Cвечу, и вино.

— Что здесь происходит? — гневно взревел «Местный лекарь» и тут же кинулся к нам. Но замер у самого стола, не решаясь на активные действия при Риттербрюдере.

— Я премного благодарен, брат Хорст, за Ваш труд и заботу о всех нас, но сейчас… я решил дать им шанс себя проявить и поделиться с нами бесценным опытом. Неправда ли, это достойно и занимательно? — отозвался Генрих.

— Это же — душа! Как они смеют себя так вести?! — завопил «Глыба».

— Да куда она денется? — злобно рычу себе под нос, нагревая уже на огне свечи нож, дезинфицируя оного…

Дать немного опиума больному, втирая в десны, на случай, если начнет приходить в себя, промыть вокруг раны вином, очистить рваные края и вручить возможность Хельмуту забраться внутрь плоти.

— Это какая-то бесовщина, поглядите-ка! — все еще голосит, отчаянно восклицает проигравший недо-Лекарь.

Колкий взгляд бросаю на Фон-Менделя. Кривится, злится, но сдерживается. И не понятно уже, на чьей он стороне, однако… все еще не перечит, не останавливает нас, не пресекает разгоревшееся безумие.

— Что хоть с ним произошло? — кидаю взгляд на товарищей бедолаги.

Не сразу те отреагировали. Несколько несмелых шагов один из них проделал и прошептал дрожащим голосом:

— Лошадь дернулась, тот испугался — упал, да прямо на вилы. Давай орать — дурная скотина и того сильнее расходилась, Ульрих дернулся в сторону, еще сильнее распоров себе живот. А дальше мы подоспели — еле выдрали из лап смерти…

— Хорошо держите рану открытой, а то ничего толком не видно…, - шепчет, рычит мой Врач на то, что я отвлекаюсь. — Матерь Божья, сколько же крови, целое озеро…

— Повязки, нужно вымочить ими, — живо бросаюсь к миске с кипятком.

… аккуратно перебрать длинные петли кишечника. Найти места разрывов и дать возможность уверенным, ловким, золотым рукам Хельмута свершить предначертанное. Морщусь, кривлюсь, едва не реву, не зверею от ужаса, однако… адское желание… наперекор всем спасти этого молодого человека… уверенно берет своё.

* * *

— Хороший врач — всегда на вес золота, — проговорил Генрих и прошелся по своему кабинету. Взгляд мне в глаза. — Давно мы уже слышали про победы Хельмута, и не раз звали к себе, занять место Хорста. Однако… никакие гонорары не могли на то его подбить. В Цинтене — его Беата, а значит, его дом — там. Забрать и Знахарку сюда — увы, не вариант, ей здесь не место. Уж слишком… много тех, кто…

— Недовольный ее методами, — киваю головой в понимании (опуская взор).

— Да, — вторит мне.

— Не понимаю, как можно считать пользование дарами природы во благо — промыслом колдуньи или бесов.

— Ну, никто не утверждает, что она — ведьма, иначе бы сожгли давно, но то, что знания ее… не всегда чисты, как и действия…

— Вы тоже так считаете? — удивилась я, колкий взгляд в очи.

Ответил взором. Вдруг усмехнулся добро так, нежно.

— На самом деле, то, что и Вы там творили с Хельмутом, сложно назвать… праведным, однако… и ничего греховного, бесовского в том не видел. Я лояльно отношусь к Беате, пока… ее действия на благо человечества, однако… мое слово — отнюдь не Закон. И то, что я смог сделать вчера — не значит, что смогу повторить завтра. Понимаете?

— Мир изменчив, — ухмыляюсь.

— И мир, и мы, и наша… власть.

И наши чувства…

* * *

— Ладно, со мной и Хельмутом всё понятно, но…почему Вы, — пристальный, коварный взгляд Генриху в глаза, — настолько лояльны, что согласились на такую безумную авантюру?

Ухмыльнулся. Шаг ближе — и присел на лаву за стол, как раз напротив меня.

Бессмысленный взгляд около. А затем вдруг уставился мне в лицо. Поджал на мгновение губы.

— Я считаю, что жизнь — это движение. Развитие — это наша цель, духовное, физическое. В то время, как застой — напротив, сродни прегрешению, ведь еще при жизни от того превращаешься в тлен, ненужный, никчемный, бесполезный сор. Даже Господь, сотворив небо и землю, свет и тьму, на достигнутом не остановился, а пошел дальше — создав нечто большее, нечто невероятное.

Да и ваши действия с Хельмутов, если опустить жуткое зрелище, доказывают, что чудо возможно только в пределах самосовершенствования, роста, вариаций, а не замкнутости и ленивого бездействия. Я рад, что услышал Вас и рискнул, рад, что вступился, и что всё произошло так, как выдалось. За что и благодарю вас обоих… от всей души.

* * *

Недолго мы с Хельмутом на Бальге пробыли. Под весом гневных, презрительных взглядов Хорста, едва неделю продержались. Раненные с Фридланда, как и спасенный нами молодой человек, явно пошли на поправку, а потому, по сути, больше незачем нам было здесь задерживаться. Дома свои дела ждут.

Фон-Мендель не решился напрямую спросить, откуда я владею теми знаниями, с которыми ему пришлось столкнуться, откуда слова заумные взяла, и почему речи такие вольнодумные и дерзкие, однако, нет-нет, да постоянно прощупывал почву, обходными путями выуживая правду. Благо, современное (мне) общество научило держать ухо востро и за каждым словом с подобными личностями усердно следить (не считая, конечно, моменты, когда сие творится сгоряча — как тогда, когда выдала я (в тот злополучный день) безумную тираду).

Еще немного — и лошадь, устало таща за собой телегу вместе с нами, вырулила на прямую дорогу…

… к Цинтену. Наш шумный, родимый дом.

Глава 7

Покровитель

(Л и л я).

Не думала, что так соскучилась по Цинтену. И… по Беате.

И пусть поддержка, забота, советы Хельмута очень грели душу, однако… расслабленной (в меру того, как позволяют обстоятельства) я чувствовала себя только рядом со Знахаркой. С ней я всегда могла открыто говорить, не страшась, что она сочтет меня сумасшедшей. Естественно, всё таким стало не сразу. Однако, сколько бы я не выдавала порций жутких мыслей, предположений или… «рассказов», девушка никогда меня не осуждала, не злилась на меня, не перечила. Единственное, только боялась, что услышит всё это кто-то иной, да обратит уже, в самом жутком свете, против меня самой. Боялась, опекала, но понимала, поддерживала.

И лишь эта поездка, наконец-то, дала ответ почему. Беата в этом мире — такая же как и я: изгой, отброс, иная… Ее талант — спасать людей своими мудрыми знаниями, полученными от своей мачехи, используя дары природы; мой же — блистать знаниями, которые я (кстати, с не особой-то охотой) получила в школе и университете (причем, отнюдь не в плане искусства, что хоть как-то могло бы быть приемлемым для женщины в сим обществе). Так что, в итоге, оба этих наших «дара» были диковинными и вызывали ядреную оскомину у всех окружающих. Увы, но тайно нас считали… ведьмами.

— Представляешь, — смеюсь; обмерла я, руки застыли, перестав тереть одежду в воде. Взгляд на Беату. — Меня Хорст, в какой-то момент, ведьмой обозвал.

Застыла и та, взгляд через плечо мне в глаза. Улыбается.

Еще немного — и бросила простыни, выровнялась, вытерла чело рукавом. Руки в боки. Глубокий вдох.

Шум бурлящей быстрой реки рачительно забивал звук, однако всё же удалось ее расслышать, понять, что говорит.

— Ох, этот Хорст… сколько он крови мне попил в свое время. Ты даже не представляешь, — хохочет. Склонилась вновь над бельем. Силой рывки, переваливая простыни. — Был даже один раз случай. Не поверишь. Как раз этот… Гусь у нас гостил. А у Адель, — присела девушка на траву, взгляд на меня, переведя дух. Широкая улыбка тотчас выплыла на ее уста, — курица заболела. Казалось бы, проблема, да? Голову набок — и в суп. Но нет, наша Повариха ее любила до безумия. Та такие громадные яйца несла, да так часто, что любая птица позавидует. Вот эта женщина ко мне и примчала. Так мол и так, помоги. Не к Хельмуту с таким же идти? Ну, я и решилась. Лапа там была сильно повреждена. Даже уже гноиться начала, причем, мазями уже явно не помочь. Да и толку пытаться? Кто с ней нянькаться днями будет? Вот я и решила ее ампутировать. Дала немного поклевать травы, чтобы одурманить слегка, и принялась за свое дело. И вдруг заходит на кухню Хорст. Видела бы ты его ошарашенные глаза! — не сдержалась я и усмехнулась, представляя себе эту картину. — Бедолага даже креститься стал. Убежал, словно черта встретил. Представляешь, он стал всем утверждать, что я, будучи бесовской дочкой, ведьмой поганой, если по началу, просто над травой колдовала, варя отвары и делая настойки, то теперь, совсем страх потеряла и душу дьяволу продала: у живой курицы лапу пыталась отобрать (то ли отрезать, то ли оторвать), чтобы кинуть в котел и сварить свое жуткое зелье, заговоренное если не на смерть, то явно на какую-то хворь, чтоб потом самой же чудом и вылечить оную, зарабатывая при этом на несчастных бедных. Вот как такое можно придумать? И это-то при том, что и он хорошо знает, что с бедных простолюдинов мы и копейки не берем. Более того, вместе с Хельмутом последнее тратим, чтоб их содержать. За братьев и полубратьев Орден платит, как и за сестер и полусестер; вельможи сами про себя в этом плане могут позаботиться, а вот простолюдины, сироты — сама знаешь, хоть умирай, мало кто отреагирует, да и то, скорее всего, порицательно. А живот от голода у каждого крутит, и за травяные сборы заплати, за корешки, за полотна, и за вино, и за прочее. Как это он еще не заявил, что для него готовилось, — печально смеется. — Такой взрослый человек, и такой выдумщик. С таким воображением, в пору, ему заниматься колдовством, а не меня считать ведьмой. Но…, - голос дрогнул, — с тех пор понеслось. Словно искру бросил в бочку с порохом. Ох, что началось, что началось! Местные разбушевались, бунт подняли, курице «дьявольской», птице той неповинной, голову тотчас отрубили и даже на суп не отдали, в грязь затоптали, а затем и вовсе сожгли. Да и меня чуть на там кострище на тот свет не отправили, без суда и даже оправдательной речи. Хельмут, бедный, распинался изо всех сил, заступался, как мог, успокаивал, едва не клянясь своей душой, что они заблуждаются, приводя доводы, взывая к памяти и рассудку, напоминая, как их же спасала я, и никто тогда во всех моих действиях не видел ничего греховного или дьявольского. То же было и с этой несчастной птицей, а ведь она такое же божье создание, как и мы. Волей Господней, слепые и глухие люди наконец-то вняли словам Родного Лекаря и стали выше над утверждениями приезжего, никому неизвестного, пусть даже («вроде как») с самой Бальги, чужака. Махнули рукой и разошлись, лишь временами теперь на меня косясь и переговариваясь.