– Беа, крошка моя! – воскликнул он, сжимая молодую женщину в объятиях. – Я так рад, что ты хоть иногда обо мне вспоминаешь!

– Я думаю о вас каждый день! – со смехом принялась оправдываться Беатрис. – Просто я знаю, что у вас много дел. Да и путь до Ахаладера неблизкий, и дороги сейчас не самые лучшие…

– Ради тебя я поеду в любую даль и по любой дороге, Беа, и тебе это прекрасно известно.

Щеки Беатрис порозовели, и она повернулась к бедняге Пэдди, который скромно стоял у двери со своими подарками.

– Пэдди, спасибо!

Она взяла у него зайца и прекрасный жирный задний окорок оленя.

– Я подумал, что теперь, когда у вас гости, провизия вам понадобится, – пробормотал он. – Подумал, что мясо всегда к месту. Да и больному оно пойдет на пользу.

На вид они с Лиамом были одногодки. Красный как маков цвет Пэдди посмотрел на меня.

– Как он? Вчера с ним было совсем плохо.

– Ему не лучше и не хуже, – устало ответила я. – Жар не спадает.

Переминаясь с ноги на ногу, Пэдди украдкой посматривал на прекрасную Беатрис, которая подвешивала мясо на крюки над очагом.

– Мне очень жаль, – сказал он, переводя взгляд на меня. – Мистер Мэншолт очень хороший доктор. Госпожа Беатрис о нем позаботится, и через пару дней вашему мужу станет легче.

– Надеюсь, так и будет.

Я посмотрела на Лиама и увидела, что доктор уже склонился над ним.

– Тогда я поеду дальше, – сказал Пэдди, обращаясь к Беатрис. – Я заеду за доктором Мэншолтом через три дня.

– О нет, мой дорогой Пэдди, вы останетесь и выпьете с нами чаю! – живо отозвалась молодая женщина. – Я угощу вас пирогом с орехами.

– Что ж, если вы настаиваете… Пирог с орехами – это славно!

Надо было быть слепым, чтобы не увидеть: Пэдди влюблен, и не на шутку. Поэтому я оставила их с Беатрис, а сама подошла к доктору Мэншолту.

– Что ж, – пробормотал доктор, опуская руку Лиама на одеяло. – У него сильное сердцебиение. Я намереваюсь сделать кровопускание. Это уменьшит воспаление и очистит организм от больной крови.

Я поморщилась. Доктор Мэншолт приподнял Лиаму одно веко, потом другое.

– И я дам ему немного хинина, чтобы сбить жар. У него была тошнота или рвота последние несколько часов?

– Нет. Он ничего не ел уже два дня.

– Два дня? Попытайтесь напоить его крепким бульоном!

– Беатрис говорит, что у него воспаление легких.

Коротышка-доктор выпрямился и улыбнулся мне.

– Это верно. Беатрис стала бы замечательным доктором, – тихо сказал он, – но, как вы знаете, в университет женщин не принимают… – Он пожал плечами, посмотрел на Лиама и поджал мясистые губы. – И это отвратительно! У Беатрис настоящий, бесценный дар! Но раз она женщина, то ее тут же записали в колдуньи, потому что другого объяснения ее способностям не нашлось. С тем же успехом можно считать колдуном и меня! Жаль, что мужчины отказываются видеть в женщинах существа, равные им во всем, и даже – это мое мнение! – в некоторых областях их превосходящие. У женщин нет грубой физической силы, чтобы бороться с этим жестоким миром, поэтому они развивают в себе способности иного, умственного плана, чем мужчины очень часто пренебрегают. – Он повернул ко мне свое пухлощекое лицо и, видя мою растерянность, расхохотался. – Наверное, думаете про себя, что я чудак? В жизни на меня часто смотрят так, как вы сейчас. Я всегда говорю то, что думаю, такая уж у меня натура. – Он снова усмехнулся. – И если мои взгляды не совпадают со взглядами общества, что ж, я не намерен приспосабливаться. Думать, как все, – это ограничивает личную свободу каждого, вы согласны?

Я кивнула, однако без особой уверенности.

Доктор между тем продолжал:

– Разум человека – единственное, над чем никто, кроме него самого, не может властвовать. Он всегда свободен. Можно заковать человека в кандалы, избить, угрожать ему, бросить в тюрьму, но никому не под силу пленить его разум. К несчастью, большинство из нас позволяют своему разуму спокойно спать и предпочитают, чтобы кто-то думал за них.

Он поднял с пола кожаный мешочек, который перед осмотром положил возле матраса Лиама, и достал из него маленький футляр, стеклянную склянку и жгут, которым быстро перетянул больному руку.

– Я знаю Беатрис много лет…

Доктор начал раскладывать инструменты для кровопускания и кивком указал мне на миску, которая стояла на полу возле торфяных блоков, разложенных для просушки. Я принесла миску, и доктор подставил ее Лиаму под вытянутую руку.

– Если быть точным, то семь лет. Однажды я приехал к другу в Кардиф и услышал, что в городе как раз судят ведьму.

– Ведьму?

Доктор помолчал немного, решая, стоит ли продолжать.

– Именно так. Думаю, Беа не очень рассердится, если я вам расскажу.

– Вы хотите сказать, что это Беатрис обвинили в ведовстве?

– Да, и приговорили к сожжению. Хотя она была невиновна. По крайней мере в колдовстве.

– А в чем же была ее вина?

– Чтобы понять, достаточно посмотреть на нее, мэм. Красота – вот ее единственное прегрешение. Этот дар небес может подарить счастье, а может стать тяжким бременем.

Быстрым и точным движением он вонзил ланцет в плоть Лиама, и тот слегка вздрогнул, ощутив «укус» стали. Тотчас же струйкой в миску потекла черная кровь. По мере того как ее становилось все больше, у меня возникло впечатление, что кровь уходит и из моих жил.

– Присядьте, мэм. Вы не голодны?

– Я поела немного.

– Беатрис готовит отличное рагу из зайчатины с луком, чабрецом и пивом. Тарелочка или даже две непременно пойдут вам на пользу.

Доктор зажал пальцем ранку, чтобы остановить кровь, и вытер Лиаму руку.


Беатрис поставила миску с заячьими потрохами на большой плоский камень у хижины, на некотором расстоянии от порога. Пэдди уехал, а доктор Мэншолт взял пару кувшинов и ушел к роднику за водой. Я наблюдала за хозяйкой дома. Внезапно она издала странный звук, похожий на крик дикого зверя, и обернулась ко мне.

– Потроха я кладу сюда для Снежинки, – пояснила она.

– А кто это – Снежинка?

– Дикая кошка. Я нашла ее в лесу крошечным котенком. В то утро шел крупный снег, и бедняжка была вся белая. Поэтому я так ее назвала. Наверное, мать погибла, и котята разбрелись в поисках еды. Какая она была худая! Я забрала ее с собой, и она жила у меня несколько месяцев, а потом ушла в лес. Какое-то время я ее не видела, но в один прекрасный день развешивала белье на солнышке и вдруг заметила ее. Она затаилась и наблюдала за мной, как настоящий хищник. Но я не могла сказать точно, моя это Снежинка или другая кошка, поэтому положила кусочек мяса на этот камень, а она подошла и съела его. Это была она, я узнала ее по надорванному ушку! С тех пор она постоянно приходит проверить, не оставила ли я чего-нибудь вкусненького.

Я подошла к двери. Беатрис снова позвала свою любимицу. Через пару секунд из заснеженных зарослей остролиста выскочил великолепный полосатый зверь и замер на месте. Его желтые глаза внимательно следили за нами.

– Снежинка, у тебя сегодня настоящий пир! Это Пэдди принес тебе гостинец!

Кошка принюхалась, потом медленно подошла к миске. Я невольно залюбовалась красивым зверем. Снежинка в два счета опустошила миску и принялась так старательно ее вылизывать, что миска свалилась на землю. Видя, что больше поживиться нечем, она удалилась с грацией, присущей всем кошачьим, перепрыгнула через ствол упавшего дерева и скрылась в лесу.

– Замечательно! – улыбнулась мне Беатрис. – Вы познакомились с моей Снежинкой. Вам повезло, потому что обычно чужих она сторонится.

– Какая красавица! Она позволяет вам себя гладить?

– Когда была маленькой, позволяла, а теперь я сама опасаюсь. Она позволяет мне жить на своей территории и радует своей красотой, правда, в обмен на вкусный подарок. Вот так мы и соседствуем. Она – кошка, дикий зверь, и я это понимаю. Так оно и должно быть.

Мы долго любовались пейзажем, уснувшим под белым зимним одеялом. Потом Беатрис заговорила снова, на этот раз более серьезным тоном:

– Доктор Мэншолт рассказал вам, как я оказалась в этих краях?

Мое замешательство было красноречивее любых слов. Беатрис жестом пригласила меня вернуться в дом. Мы присели за стол, на котором лежали репчатый лук и тушка зайца. Я принялась чистить лук.

– Можно сказать, он спас мне жизнь, – начала Беатрис, беря в руки острый нож. – Люди и здесь считают меня колдуньей, но они привыкли относится к таким, как я, с уважением. В Кардифе все было по-другому. В то время я служила в доме у бальи[109] маленького городка, недалеко от Кардифа.

Нож завис над ножкой зайца.

Беатрис мечтательно смотрела перед собой.

– Дэниел Морган… Он был очень хорош собой. Я влюбилась в него, но очень скоро он женился на двоюродной сестре мистера Уилсона, моего первого хозяина. – Она стала методично отрезать ножку от туловища на уровне сустава. – Эта женщина оказалась настоящей гарпией! – пробормотала Беатрис, выкручивая ножку, чтобы быстрее ее отделить. – Я служила им два года.

Наконец с суставом было покончено. Она с полминуты невидящими глазами смотрела на ножку, которую держала в левой руке, потом положила ее в миску и начала отделять вторую.

– Я рассказывала вам, что миссис Уилсон болела?

– Да, в двух словах.

– Но я не сказала, что пыталась ее лечить, правда ведь?

– Нет, не сказали.

Она вздохнула. Вторая ножка плюхнулась в миску.

– Я была к ней очень привязана. Она была нам с сестрой как мать. Может, это потому, что у нее не было своих детей… Болезнь ее развивалась очень быстро. Несколько недель – и она совсем ослабела. И я решила, что нужно попробовать ее исцелить. Я делала, что могла, но у меня ничего не получилось. Я не умею творить чудеса. Я могу помочь, но только если больной очень хочет поправиться или же болезнь еще не окончательно разрушила его здоровье. В противном случае я бессильна. А с миссис Уилсон именно так и вышло.