Соня Мармен - Сезон воронов

– Многие кланы покинули лагерь после Шерифмура. Боюсь, другие последуют их примеру, если это еще не случилось. Мар потерял много людей.

– А Претендент так и не приехал.

– Люди теряют терпение и надежду. Битва на Шерифмуре ничего не решила. Мы побегали друг за другом по кругу, и все.

Я чуть отстранилась, чтобы видеть его лицо.

– Если будет новая битва, то как же Дункан… Я хочу сказать, он же ранен?

– С ним все хорошо, Кейтлин. Честное слово. Сейчас он уже наверняка снова может ходить.

– Ходить? Куда он ранен?

– Он получил удар мечом в пах.

Он улыбнулся, желая меня успокоить.

– Эта рана, конечно, заставила его поволноваться. Но она у него не одна. Есть еще, на лице, – добавил он с долей тревоги.

– На лице?

– Да. И тоже удар мечом.

Пальцем он прочертил линию через свою левую щеку, от глаза к подбородку. Я закрыла глаза и прикусила губу, чтобы не заплакать.

– Что с глазом?

– Глаз цел. Не волнуйся так, a ghràidh, штопальщик и швея хорошо поработали!

– Швея?

Он пожал плечами, но уголки его губ дрогнули в улыбке.

– Она зашила ему рану на лице. И хорошо зашила! Конечно, останется шрам, но, спасибо этой девчонке, это будет тонкая незаметная ниточка. У нее и вправду пальчики феи! Так что Дункан в хороших руках.

– Он не передал письмо для Элспет? Она ждет не дождется весточки от него!

На лице Лиама появилось странное выражение.

– Если уж мы заговорили об Элспет… Ты должна это знать, Кейтлин. Не думаю, что Дункан будет снова с ней встречаться, когда вернется.

– Но почему? Они же любили друг друга, все было хорошо до его отъезда! Он хотел просить ее руки… – Я замолчала. Я поняла. – Он нашел там себе женщину?

– Нет, не совсем так. – Лиам невесело усмехнулся. – Скорее, я бы сказал, нашлась женщина, которая похитила его сердце.

– Кто? Какая-нибудь шлюшка из тех, что шатаются вокруг лагеря и обслуживают солдат?

Я знала, что большое количество женщин следует за армией, куда бы она ни направлялась. Среди этих женщин были и супруги, и невесты, и проститутки, для которых лагерь становился неиссякаемым источником дохода. Я никогда не спрашивала Лиама, делил ли он свой плед с одной из этих женщин. Я не хотела знать. Но ведь сейчас речь идет о сыне, а это совсем другое…

– Нет, она не из таких женщин.

– Кто же тогда?

– Та самая швея.

– Кто она и откуда?

Он вздохнул и решился.

– Ты все равно узнала бы рано или поздно. Это Марион Кэмпбелл, – сказал Лиам и внимательно посмотрел на меня.

– Марион Кэмпбелл… Но что делает девушка из клана Кэмпбеллов в лагере якобитов?

– Ты же знаешь, что Бредалбэйн переметнулся в другой лагерь. Лэрд Гленлайона сражался на нашей стороне, и хорошо сражался, надо признать.

– Гленлайон? Ты хочешь сказать, что Дункан влюбился в девушку из Гленлайона?

– Да.

Я вздохнула.

– Что же я скажу Элспет?

– Пока ничего не говори. Это их дела, не наши.

– Но она надеется, ждет его! Я не смогу смотреть ей в глаза!

– Тогда скажи, что захочешь.

Я задумалась. Дункан и женщина из Гленлайона… Мне с трудом верилось, что такое возможно. Что он станет делать, когда восстание закончится? Его избраннице в нашей долине никто не обрадуется. И в особенности – Элспет. Но что, если это несерьезно, просто увлечение? Когда любимая женщина далеко, многие находят себе кого-то, кто согреет и тело, и постель. Подумав немного, я решила, что не стану ничего говорить. Возможно, Дункан вернется домой со свободным сердцем.

– Лэрд Гленлайона эту любовную историю, конечно, не одобряет!

Лиам усмехнулся с явной иронией.

– Сущая правда, a ghràidh, потому что речь идет о его собственной дочке.

– Господи боже!

Лиам провел пальцем по моему лицу. Медленно очертил мои губы, запустил ласковые пальцы мне в волосы, погладил по затылку и снова притянул к себе. Нежный, длинный поцелуй… Он тихонько отстранился. Он смотрел на меня из-под прикрытых век, и взгляд этот был пронзительным, волнующим. Губы его изогнулись, приоткрылись, но с них не слетело ни звука.

– Ты хочешь рассказать мне о Шерифмуре?

С минуту он не шевелился, потом покачал головой и опустил глаза. Лицо его словно окаменело. Что-то сломалось в нем. Мне так хотелось, чтобы он поделился своим горем, поговорил со мной! Непосильное бремя тяготило его, я это чувствовала.

– Лиам, почему?

Он перекатился на спину. Холодный воздух разделил нас, отнял у меня его тепло. Он закрыл лицо своими большими руками. В темноте белела повязка на запястье.

– Твоя рука… Рана болит?

Он уставился на свою перевязанную руку так, словно видел ее впервые.

– Хм… Нет, почти не болит.

– Завтра я перевяжу ее заново, чистой тканью.

Он уронил руки на одеяло. Я прижалась щекой к его плечу. Луч луны осветил пушок у него на груди, поднимавшейся в ритм дыханию.

– Мне бы хотелось, чтобы ты поговорил со мной.

– Не могу, – ответил он с ожесточением, упрямо глядя на потолочную балку.

– Почему?

Он недовольно хмыкнул.

– Не настаивай, Кейтлин, прошу тебя.

Я прикусила губу.

– Лиам!

Со вздохом раздражения он поднялся, сел на краю постели и обхватил голову руками. Я встала на колени у него за спиной и принялась нежно разминать ему плечи. Тело его было напряжено. Потом он откинул голову и застонал от удовольствия. Прикосновение его непослушных кудрей к груди заставило меня вздрогнуть.

– Я так скучала по тебе, mo rùin, – прошептала я ласково.

– Хм-м-м… Я тоже по тебе скучал. Знаешь ли, спать на вереске в одиночку в эту пору года холодновато…

Я усмехнулась и тихонько укусила его за ухо.

– Плут, ты наверняка как-то обходился без меня, когда хотел согреть себе ложе!

– Знаешь, днем все время чем-то занят, а вот ночью становится по-настоящему одиноко.

Мне подумалось, что и я ощущала разлуку так же. Он поймал прядь моих волос и понюхал ее.

– Я спал, прижимая твою прядь к сердцу, и представлял, что ты рядом.

– Сегодня тебе не придется ничего представлять. Я с тобой.

– Хм… – Он повернулся и подмял меня под себя. – Я ужасно скучал по тебе, Кейтлин! Ты снилась мне каждую ночь.

Он поднял меня и усадил к себе на колени. Его теплые и влажные губы сомкнулись вокруг моего отвердевшего соска. Я запустила пальцы в его роскошную шевелюру. В голубоватом лунном свете седые волоски блестели ярче обычного, и, как мне показалось, их стало намного больше, чем было до отъезда. Губы его поднялись вверх по моей шее.

– А когда я открывал глаза… тебя рядом не было.

– О Лиам, я не хочу, чтобы ты возвращался в лагерь с тяжелым сердцем!

Он положил руки мне на бедра и одним движением приподнял меня. Я направила его в себя.

– Кейтлин, – выдохнул он мне в волосы, – одно то, что ты рядом, меня успокаивает. Мне этого достаточно.

Я запустила ногти в его напряженные плечи. Дыхание его стало хриплым и участилось – так же, как и наши движения.

– Не отталкивай меня! Я хочу всегда быть с тобой, что бы ни случилось!

– Кейтлин! – простонал он, ускоряя движение.

Взгляд его, блестящий и полный муки, был устремлен на меня. Он стиснул зубы в пароксизме страсти. Звериный крик вырвался из его груди. Он терзал мои бедра пальцами, и они вонзались в мою плоть все глубже, глубже, глубже… Наконец он закрыл глаза и выдохнул воздух, еще остававшийся в легких, а потом в изнеможении повалился на кровать. Дрожа, я прижалась к его груди. Он обнял меня.

– Мне нужно время, Кейтлин.

Эти же самые слова он произнес перед тем, как уехать во Францию двадцать лет назад. Он снова бежал от меня. Я знала его лучше, чем он сам себя знал. Что ж, такой уж у него был характер. «Не оставляй меня снова одну, Лиам!»

Прошло четыре дня – долгих, печальных. Франсес вернулась из Дальнесса и теперь вместе с нами оплакивала брата. Лиам закрепил меч Ранальда над входной дверью. Я поначалу воспротивилась, однако он настоял на своем: «Меч будет благословлять всех входящих и защищать нас… Если враг переступит наш порог, он обрушится ему на голову». Я поморщилась, но не стала возражать. Его поведение и без того уже начало меня тревожить.

Несмотря на то что Лиам был здесь, дома, мы очень мало времени проводили вместе. Проглотив завтрак, он надевал кожаную куртку и уходил в горы, откуда возвращался поздно, в иной день даже на закате. Почти всегда он приносил мне жирного зайца или куропатку, которых ему посчастливилось поймать. Иногда это был горностай, с которого он тут же садился сдирать шкурку: выделанная кожа этих зверьков очень ценилась изготовителями спорранов, а значит, могла принести несколько шиллингов.

Что до меня, я вернулась к своим кастрюлям и прядению шерсти. Измученные скорбью, мы по привычке проживали дни в обычном ритме, занимались повседневными делами. Мы тонули в тоске и прятали слезы – потоки слез, источник которых, казалось, никогда не иссякнет. Только тогда я поняла, что горе – это что-то очень личное. Мы были словно два заблудившихся в урагане корабля в одном беснующемся море, которые, тем не менее, плыли в разные стороны и которым не дано было встретиться. Каждый переживал крушение на своем острове одиночества, повернувшись спиной к другому. Мне нужно было обрести какой-то ориентир на берегу, какой-нибудь маяк, который помог бы мне не потерять себя, не пойти ко дну.

Однако время делало свое дело. Понемногу моя растерзанная душа смирялась со смертью Ранальда. Все мои мысли теперь были направлены на поиск нового смысла жизни, на то, чтобы прогнать тоску, ставшую сутью моего существования. И почему-то вышло так, что я совсем забыла о Лиаме. Он же искал лучик, который рассеял бы его мрачные помыслы, и не находил его.

Он просиживал целый вечер перед камином, который мы топили торфом, со стаканом виски в руке. Говорил мало и никогда не напивался, хотя запах спиртного витал в комнате до самого утра. А по ночам… Драгоценные часы отдыха превратились в пытку: он то и дело пробуждался от кошмарного сна – с криком, в поту, дрожа всем телом. Придя в себя, он прижимал меня к груди и плакал. Я понимала, как он нуждается в поддержке, однако Лиам упрямо отказывался рассказать мне о том, что его так мучило. Он сошел со своего корабля, и я понимала, что должна бросить ему спасательный круг, если не хочу, чтобы он утонул на моих глазах. Но захочет ли он им воспользоваться?