Юлия Климова - Сезон одиноких Снегурочек

Они стоят рядом. Совсем близко. И взгляды скользят в одну точку – в точку встречи, и надо уже что-то сказать, но не получается…

– Спасибо, что ты поехала со мной, – произнес Павел и затушил сигарету.

– Не за что… – ответила Таня и, увеличивая между ними расстояние, сделала шаг назад.

Спина коснулась стены… Хочется убежать и еще больше хочется остаться. Невозможно так долго обманывать себя, невозможно так долго делать вид, что ничего не происходит, – она знает, она чувствует, она живет, она любит… ЛЮБИТ.

Резко закрыв окно, Павел повернулся к Тане лицом. «Только не убегай – останься…» До нее один метр и долгие километры судьбы, до нее запретное «да» и липкое «нет»… Он зарекался, но… но невозможно так долго обманывать себя, невозможно так долго делать вид, что ничего не происходит, – он знает, он чувствует, он живет, он любит… ЛЮБИТ.

Павел медленно подошел к ней, прижал к стене. Щека коснулась щеки, дыхание стало тяжелым и глубоким.

У Тани защипало в глазах, предательски онемели ноги, а в груди стало горячо и больно. Она подняла голову, и его губы тут же коснулись ее губ.

«Останусь… останусь… останусь… – застучало в висках, а потом появилось другое слово, и это слово ужалило, как оса: – Задольская… Задольская… Задольская».

Оттолкнув Павла, Таня со стуком поставила бокал на подоконник, бросилась к двери, зацепила мыском туфли передвижной столик – тарелки звякнули – и вылетела в коридор. Секунды – и она у себя в номере.

Щелк-щелк – замок. Бух-бух – сердце. И слезы по щекам.

Он негодяй, конечно же, негодяй! Все видит, все понимает и пользуется ее смятением! Таня пнула ногой тумбу и всхлипнула. Привык получать то, что ему хочется, расставил ловушки, заманил и теперь наверняка радуется своей подлой победе! Как же обидно, как же обидно… Она была такой сильной, уверенной в себе, никогда не проигрывала ему, и что теперь?.. Таня дотронулась пальцами до губ и закрыла глаза. Теперь она знает, что такое быть слабой… Теперь она знает, что такое быть счастливой…

– Негодяй, – Таня вытерла ладонью слезы. – Никогда не прощу тебе этого поцелуя – никогда! И себе не прощу… Женись на своей Задольской, а я не собираюсь быть для тебя удобной куклой. Не собираюсь!

Павел сидел на краю кровати и курил. Сигарет осталось немного, а значит, придется спускаться вниз – ночь ожидается долгой… Обещал себе, чертил невидимые границы и забыл обо всем на свете, только вдохнув аромат ее духов, только коснувшись ее щеки.

Ира… он больше не любит ее. Давно не любит. Это если честно.

– Есть! – Курочкин выскочил на улицу и, сунув бумажку с адресом в карман, припустил к машине.

Нашел он Зою Егоровну Карпушину! Нашел!

– Ну, Игорек, с тебя бутылка, – весело пропел он, нажимая на кнопку брелка сигнализации.

Да уж, помучиться пришлось. На указательном пальце, образно говоря, уже мозоль появилась – он обзвонил миллион курсов! Ладно, не миллион… сто… или семьдесят… Двадцать. Но и этого достаточно, чтобы окончательно обалдеть! А могло быть и хуже – в списке осталось в три раза больше. Дома творчества, актерские школы, школы развития личности, драматические студии, театры-студии, центры познания себя… – удручающая бесконечность. Народу, видимо, деньги девать некуда, да и женщины последнее время совсем с ума посходили – сплошные актрисы и манекенщицы. Записывались бы на курсы кройки и шитья, на вязание крючком, на кулинарные курсы – так нет же! Подиум и сцену им подавай! Курочкин фыркнул и свернул в сторону Ботанического сада.

Поручение друга и начальника он выполнял хоть и неохотно, но добросовестно. Работа есть работа, и к тому же если Фадеева зацепило и именно в этой девчонке он видит Софи Брукс, то никакая другая уже не подойдет – это точно, проверено временем.

Только двадцатый звонок принес долгожданную удачу. «Да, есть у нас такая в третьей группе», – раздался в трубке строгий голос, и Курочкин, подпрыгнув от радости до потолка, метнулся на Новоалексеевскую улицу в театр-студию.

Заведующая учебной частью очень долго мотала головой и отказывалась дать домашний адрес и телефон Зои Карпушиной, но потом, когда на ее столе появилась бутылка шампанского и коробка конфет, сменила гнев на милость, вышла из кабинета и вернулась с серой папкой, нашпигованной пухлыми файлами. Оказывается, будущая Софи Брукс проживает вовсе не на Балаклавском проспекте, а на Снежной улице. То ли она переехала, то ли администратор фирмы «Ваш друг – массовик-затейник» не выспался, когда девушка диктовала ему адрес, то ли еще какая ерунда приключилась, но ранее полученные координаты не являлись правильными.

«Фадееву ничего говорить пока не буду, – улыбался Иван, прибавляя скорость, – устрою сюрприз. А то звонит по десять раз на дню и спрашивает одно и то же: „Нашел, нашел?“… Да, нашел! Когда это Курочкин не справлялся с поставленной задачей? Сейчас поговорю с ней, вкратце обрисую ситуацию… без подробностей, и договорюсь обо всем. И вот как раз в пятницу приведу ее на пробы… в самый последний момент приведу…»

По дороге Иван пару раз набирал телефон Зои, но в ухо влетали только торопливые гудки – занято, болтает с кем-то. Ну, ничего, разберутся при личной встрече.

– Доброе утро! – громко сказал он в окошко домофона. – Я к Зое Карпушиной.

– А вы кто? – приятный голос.

– Иван Курочкин. Я от режиссера Игоря Яковлевича Фадеева по поводу роли…

– Заходите скорее!

Чистый лифт, седьмой этаж, дверь открыла… рослая рыжеволосая девица, одетая в черное кимоно (на шелке пестрят веточки сакуры и птички, очень похожие на соловья).

– Здрасте, – кивнул Курочкин, неотрывно глядя на внушительный бюст девушки, который замер как раз на уровне его глаз. Какой размер? Пятый? Седьмой? Пятнадцатый? Какой самый большой-то?

– Я Зоя Егоровна Карпушина, – отчеканила хозяйка квартиры и дернула гостя за руку. – Очень приятно познакомиться! Я всегда знала, что меня рано или поздно заметят. Раздевайтесь и проходите на кухню, я напою вас чаем с молоком и расскажу о себе.

От одной мысли, что придется пить чай с молоком, Иван Курочкин вздрогнул. В его понимании такое можно было употреблять только в одном случае – если ты кормящая мать и у тебя большие проблемы с удоями. В голове даже промелькнула сумасшедшая мысль: «Если я это выпью, то моя грудь тоже вырастет до таких размеров».

– Кажется, я ошибся адресом… – пробормотал он, но его слова остались незамеченными.

– Раздевайтесь быстрее! – скомандовала девица, и ее бюст заколыхался, точно корабль на волнах.

Курочкин в свое время служил в армии, и сейчас сержант Букин мог бы гордиться скоростью его движений.

– Мне двадцать пять лет – родилась и выросла в Москве. В третьем классе твердо решила стать известной актрисой и всю жизнь стремилась к своей мечте. Участвовала в конкурсах самодеятельности, учила стихи и прозу, и теперь заканчиваю курсы актерского мастерства. Мой адрес вам на курсах дали?

– Угу, – кивнул Курочкин, с тоской глядя на широкую чашку с мутно-молочной жидкостью.

Эх, порадовать Фадеева не получится, кто ж знал, что на свете так много Карпушиных… и всем обязательно надо записаться на курсы! Пропал сюрприз, пропал. И теперь опять придется трезвонить по списку и искать, искать, искать.

– …девушка я порядочная, но ради роли на многое пойду. Лично вас устраивают мои формы?

Иван икнул и медленно поднял голову на объемный бюст.

– Устраивают, – выдохнул он, прикидывая, можно задушить человека такой грудью или нет.

– Я тоже считаю, что с фигурой у меня полный порядок. Скажите, а когда я могу встретиться с вашим Фадеевым?

Никогда!

– Он сейчас в отъезде, но как вернется, я вам сразу позвоню.

– Отлично. Вы уж, пожалуйста, намекните ему на мои формы, я девушка порядочная, но карьера прежде всего!

На свободу Иван вырвался только через час. В глазах еще долго рябили ветки сакуры, а все шаровидное вызывало острый приступ тревоги.

* * *

Таня делала вид, что спит. Кресло откинуто, глаза закрыты и ровное дыхание… по возможности ровное.

Первую половину дня она просидела в номере гостиницы, потом – обмен дежурными фразами с Барковым, ровная спина, внешнее равнодушие и внутренняя обида. Она прежняя – нравится?

А потом дорога…

Павел сделал попытку поговорить, но ничего, кроме полуулыбки Моны Лизы, в ответ не получил. Да и что он мог сказать? Прости, я не должен был тебя целовать… Я связан обязательствами… До свадьбы меньше месяца… Это все не так просто… Прости, пожалуйста, прости…

Отличный набор слов – почти джентльменский.

Таня делала вид, что спит… мысленно все время возвращалась в номер Баркова и непрерывно ругала то себя, то его. Чего кривить душой – она хотела и поцелуев, и объятий, и от окна не отошла, потому что ждала и того, и другого… Но он-то все равно виноват… Виноват!

– Первый раз побывала в командировке, спасибо, – улыбнулась она, когда машина остановилась около ее подъезда. – Если еще надумаете куда-нибудь поехать, обязательно возьмите меня с собой.

Не дожидаясь ответа, она выскочила на улицу и быстрым шагом направилась к ступенькам. Завтра она опоздает на работу, зайдет в кабинет своего начальника Павла Сергеевича Баркова и скажет то, что изменит ход событий… Таня достала из сумочки ключи и улыбнулась. Она не будет проигравшей!

Не будет!

* * *

«Если вы не отпустите меня с должности секретаря и не согласитесь дать отсрочку на выплату долга до декабря следующего года – я расскажу своей однокласснице и вашей невесте Ирине Задольской о том, что мы с вами целовались».

Когда Таня опоздала на работу, Павел подумал, что она больше не придет. Минут сорок он раздражался на все подряд и прислушивался – открывается дверь приемной или нет. Удерживать ее около себя он больше не мог, какой к черту суд… Но как жить, не встречая взгляда ее карих глаз, не слыша ее голоса?