Дженнифер Хеймор - Сезон обольщения

— Вы знали мою мать, не так ли?

— Нуда, конечно же, знал. — Улыбка показалась на его старческих тонких губах. — Вы просто ее копия, миледи.

Бекки кивнула. Ей часто об этом говорили. Вообще Джеймсы были высокими и смуглокожими. Гарретт, например, был Джеймсом с ног до головы. Но Бекки родилась от второй жены отца и не унаследовала родовых признаков его семьи.

— А какой у нее был характер?

Мистер Дженнингс прислонился к дверному косяку и надолго задумался. Длинные морщины углубились на его лбу.

— В последний раз, когда я ее видел, она была где-то десяти или двенадцати лет от роду. Совсем девчушка. Балованная, но милая. И всегда ко всем — с улыбкой.

— А потом она уехала? — спросила Бекки.

— Да, уехала. Насколько я помню, это не доставило ей радости.

Бекки показала на пачку писем на своих коленях:

— Я только что прочла это. Мне кажется, она была совершенно несчастна.

— Да, потом еще этот случай с герцогом… Бедняжка.

— Какой случай?

Глаза у мистера Дженнингса стали круглыми.

— А вы разве об этом не слышали? — Словно сам над собой посмеиваясь, он покачал головой: — Ну конечно, не слышали. Вы же тогда еще и не родились. Да это не важно, миледи.

— Расскажите.

— Это не так важно.

— Что случилось между моими отцом и матерью? Все, что я знаю… — Бекки взглянула на верхний листок в пачке старых бумаг, — что мама… его ненавидела.

Мистер Дженнингс почесал в голове:

— Ну ладно, это же я завел разговор. Сожалею, что вспомнил об этом.

— Но вы уже вспомнили, — настаивала Бекки. — Придется заканчивать.

Мистер Дженнингс перевел взгляд на пыльные занавески на окне.

— Видите ли, ваша мама по молодости стала флиртовать. Поползли разные слухи. Но потом… вы понимаете, я не могу сказать вам точно, потому что я простой слуга, а мы зачастую слышим только часть истории, отнюдь не всё…

— Конечно, я понимаю, — сказала Бекки. — Пожалуйста, продолжайте.

— Ну вот. Говорили, что она, так сказать, флиртует. Однажды, когда ей было восемнадцать, она оказалась на балу, где перебрала пунша, и тогда… — Старик остановился, явно в замешательстве.

Бекки сидела в кресле очень тихо, выпрямившись. Она ни разу еще не слышала, как повстречались ее родители.

— Ну пожалуйста, мистер Дженнингс, рассказывайте.

— Ну вот, мэм… Говорили, что она стала заигрывать с герцогом Калгоном. А будучи довольно пылким человеком, он принял это, так сказать, слишком близко к сердцу.

— Он что же… соблазнил ее?

Высвободив руку из стопы белья, мистер Дженнингс попытался ослабить галстук.

— Ну, не совсем так, миледи. Просто рассказывали, что он… позволил себе слишком большие вольности в отношении юной девушки. — Его кадык выразительно шевельнулся. — Осмелюсь сказать, это большое счастье, что ее родители, то есть ваши, миледи, дедушка и бабушка, помчались в Лондон и заставили его поступить благородно. Кажется, их поженили в течение двух недель.

После долгого молчания Бекки улыбнулась и натянуто кивнула:

— Спасибо вам за этот рассказ, мистер Дженнингс. Я никогда… В общем, я этого не знала.

— Жаль, что вы услышали это от меня, миледи. Это действительно грустная история. Ну, разумеется, если не считать ее конца.

— Ее конца?..

— А как же. Конечно. Ведь мисс Мэри стала герцогиней. — Он широко улыбнулся, видимо искренне полагая, что стать герцогиней — высочайшее счастье, которого может достичь женщина.

— Ну да, — рассеянно молвила Бекки. — Конечно.

Мистер Дженнингс выпрямился.

— Что ж, миледи. — Подбородком он указал на груду белья у себя в руках. — Пойду-ка я лучше вниз. Миссис Дженнингс уже, наверное, удивляется, куда это я пропал.

Бекки рассеянно кивнула. Едва заметив, как мистер Дженнингс закрыл за собой дверь, она развернула следующее письмо.

Бекки вздохнула. Похоже, мама стала столь же равнодушной, как и ее родители. И тут она заметила приписку в самом низу листка:

Бекки медленно свернула письмо, положила его в стопку и подняла глаза на Выцветшие занавески, которыми было закрыто окно. Она ведь и забыла про свой день рождения. Завтра ей исполнится двадцать три года.

Бекки собрала письма, снова связала их в пачку и медленно поднялась — тело ее словно отяжелело от почти всепоглощающей печали. Значит, мама никогда не любила отца. Да и он, очевидно, никогда ее не любил. Как это ужасно — жить с сознанием того, что твой муж — самый худший твой враг! Бекки следовало понимать такое — она прожила с подобным сознанием один полный день, и даже этого короткого времени хватило, чтобы безвозвратно изменить ее характер.

А ведь она чуть не повторила эту ужасную ошибку. Со вздохом Бекки подошла к шкафу, чтобы положить письма на место, туда, где нашла их. Как раз в тот момент, когда она задвигала ящик, дверь в спальню внезапно распахнулась и громко ударилась о стену. На пороге стоял Джек Фултон.

Бекки изумленно смотрела на него. Горькая, душащая ненависть схватила ее за горло.

Как посмел он сюда явиться?! Как посмел вторгнуться в ее дом, в ее святилище?!

Волосы его растрепал ветер, лицо было красно. На нем не было шляпы, но плащ он снять не успел.

— Бекки. Слава Богу, я нашел тебя! Слава Богу, ты здесь!

Она с трудом собралась, чтобы обрести дар речи, а когда заговорила, голос ее прозвучал низко и твердо. И очень решительно.

— Убирайся.

Джек покачал головой:

— Дай объяснить тебе…

— Я не стану тебя слушать. Никогда больше. — Джек сделал шаг к ней, но она стояла не шелохнувшись. — Убирайся. Прочь!

— Пожалуйста, Бекки. — Он говорил тихо и глухо. Он умолял. — Мне так много нужно объяснить тебе…

Он был опасен. Способен причинить ей серьезный вред. Гораздо более серьезный, чем причинил Уильям.

Пальцы ее зашевелились в поисках орудия защиты. И вдруг она нашла его. В кармане фартука, прямо под рукой. Быстро нырнув в карман, она выхватила пистолет.

— Убирайся вон из моего дома, — проговорила она с тихой угрозой и медленно подняла руку. Пальцы плотно обхватывали инкрустированную серебром рукоять, направляя дуло прямо ему в грудь.

Джек смотрел широко раскрытыми изумленными глазами.

— Ради всего святого, прекрати эти глупости и давай поговорим!

— Нет.

— Ты не застрелишь меня.

— О, ты ошибаешься! Застрелю.

Он ведь не знал, что она сделала тогда. Какова была ее роль в смерти Уильяма. Все думали, что его убили разбойники. И лишь немногим было известно, что на самом деле его застрелил Гарретт. И лишь двое на всем белом свете — Кейт и Гарретт — знали, что сделала в тот день со своим мужем сама она, Бекки.

— Это ты предупредил в ту ночь Гарретта, что мы будем вместе в гостинице. Ты нарочно подстроил, чтобы он нас нашел. Хотел, чтобы весь свет узнал об этом, и все спланировал. Ты просто принудил меня выйти за тебя замуж.

— Постой, Бекки. — Голос Джека звучал тихо и соблазнительно. Именно этот голос чуть не заставил ее отдаться ему безвозвратно. Принудил отдать ему свое тело… и свою любовь, будь она проклята! Но ему не получить ее в жены и не добраться до ее денег. Никогда.

Джек протянул к ней руку:

— Дорогая, опусти пистолет. Я так виноват… Я могу объяснить… Я же знаю, ты не хочешь этого.

Она защищала от Уильяма своего брата. Она защищала Кейт. Теперь она должна защитить себя. Подняв большой палец, она опустила его и с резким щелчком взвела курок. Рука ее ничуть не дрожала.

— Ты даже не представляешь, на что я способна.

— Бекки, пожалуйста…

— Не шевелись.

Он замер.

С минуту они стояли друг против друга молча, потом она сказала:

— Повторяю тебе еще раз: убирайся из моего дома.

Он покачал головой:

— Я люблю тебя, Бекки. Больше всех на свете. Люблю тебя.

Что-то всколыхнулось у нее внутри, руки задрожали, но она подавила волнение и снова решительно сжала оружие. Он лжет. Как лгал ей с самого начала, так же лжет и теперь.

— Я не оставлю тебя. Ты меня тоже любишь. Я знаю, любишь. Я видел это в твоих глазах, чувствовал в твоих прикосновениях. Ты не сможешь меня убить.

Медленно, словно во сне, он шагнул к ней. В голове у Бекки зазвенели тревожные колокола. «Спасайся, Бекки!» Джек ступил ближе. Он был уже совсем рядом, уже протягивал к ней руки. Она крепче сжала пистолет и сильно нажала на спусковой крючок.

В маленькой комнате грохнул выстрел. Она не заметила, как зазвенело оконное стекло, как ударила в ладонь отдача. Боль пронзила ее сломанную руку, настолько сильная боль, что она сделала шаг назад.

Джек изумленно открыл рот, неловко отступая прочь и глядя на себя. Из дыры на его плаще показалась кровь. Колени подкосились, он медленно осел, а потом с грохотом рухнул на пол.

Боже правый! В груди у него полыхало. Джек видел над собой только низкий закопченный потолок. И не было ничего, кроме невероятно сильной боли и крови. Его словно жгло адским пламенем, а кровь… Было так много крови… Алой, пульсирующей. Его крови.