– Поверь, оно того стоит.

– Понятно. Спасибо, что зашли.

– Тебе спасибо.

Она взяла пакет с бутылками в одну руку, а сумку с покупками из супермаркета в другую. Снова вышла на солнцепек. Бутылки с шампанским позвякивали. Может, нужно было взять белое вино «Сансер» к тарту с козьим сыром и роскошное красное к мясу? Довольно экстравагантно весь ужин пить только шампанское, но Маргарита часто не обращала внимания на эти условности и всегда замечала, если у кого-нибудь в ресторане хватало смелости сделать то же самое. Интересно, что бы подумали ее канадские читатели, если бы узнали? Она бы им сказала, что шампанское предназначено для тех вечеров, которые хочешь запомнить на всю жизнь. Вроде сегодняшнего.

* * *

Дома ждала куча работы: соус айоли, маринад для мяса, тарт, а еще хотелось бы прочитать пару страниц из Элис Манро и подремать. Все сегодняшние усилия и беготня завтра наверняка аукнутся болью в мышцах и суставах. И все же домой она пошла не сразу. В кои-то веки выбралась в город, а ведь так часто вспоминала… и вообще, если бы она и вправду стремилась забыть о прошлом, то уехала бы отсюда. Но так случилось, что она до сих пор живет на острове, где находится ее бывший ресторан, и хочет на него взглянуть.

Маргарита неторопливо прошла по Мейн-стрит, повернула налево на Уотер-стрит, навстречу потоку людей и машин. Сколько прохожих, туристов с мороженым и детскими колясками, фирменными пакетами из магазина мануфактурных товаров «Нантакетские станки», интерьерного салона «Львиная лапа», бутика Эрики Уилсон! В кинотеатре через дорогу показывали фильм с Дженнифер Лопес в главной роли. Маргарита испытывала странный интерес к Джей Ло и удовлетворяла свое любопытство благодаря ежедневным вылазкам в киберпространство. Она бороздила Интернет, чтобы идти в ногу со временем и не чувствовать, что принадлежит к другому веку. Нужно соответствовать жизни в новом тысячелетии, хотя бы ради канадских читателей. Как и предсказывали, киберпространство манило и затягивало. Маргарита ограничила сидение в Интернете часом в день, и всякий раз в конце отпущенного времени ее переполняло нервное возбуждение, словно она съела слишком много шоколадных трюфелей. Она жадно поглощала информацию о громких убийствах, войне в Ираке, закулисной политике на Капитолийском холме, курсах, которые предлагал Колумбийский университет, самых модных туфлях сезона в магазине «Нейман Маркус», кинозвездах и скандалах. Бог знает почему, но любые новости о Джей Ло она воспринимала как выигрыш в лотерею. Маргариту завораживала эта жгучая латиноамериканка, беззастенчиво подставляющая себя людскому обожанию и ненависти. «Дженнифер Лопес – моя полная противоположность». Маргарита ни разу не видела ее ни в кино, ни по телевизору, да и не стремилась. Боялась разочароваться. Пару секунд она изучала афишу с Джей Ло – какая потрясающая улыбка! – затем пошла дальше.

Рядом с кинотеатром, напротив полицейского участка на Оак-стрит, стояло крытое дранкой здание с очаровательной, расписанной вручную вывеской, изображавшей золотистого ретривера под большим черным зонтиком. Надпись гласила: «Зонтики. Магазин изысканных подарков». У Маргариты упало сердце. Она спустилась по трем кирпичным ступеням, открыла дверь и вошла.


Если девочка действительно хочет узнать все о своей матери, о том, как ее жизнь пересеклась с жизнью Маргариты, и почему обе женщины оказались на острове Нантакет, – если цель сегодняшней встречи именно в этом, – то Маргарите придется вновь вернуться в Париж тысяча девятьсот семьдесят пятого. Ей тогда исполнилось тридцать два года, и после окончания Института кулинарного искусства она уже девять лет трудилась в сфере общественного питания, как принято говорить в ресторанном бизнесе. Первые два года она работала поваром по холодным закускам ресторана «Три утки» в северной Виргинии, и это время было сущим адом. Ресторан специализировался на французской кухне для американских конгрессменов и лоббистов. Шеф-повар, Жерар де Люк, предпочитал классику во всем, включая шовинизм. Сама мысль о женщине на ресторанной кухне выводила его из себя, но шло лето шестьдесят седьмого, и он потерял так много мужчин во Вьетнаме, что просто вынужден был нанять Маргариту. По нынешним меркам ей многое пришлось вытерпеть. Остальной кухонный персонал состоял из мужчин, за исключением матери месье Жерара, восьмидесятилетней старухи, которую все звали Mére[7]. Она готовила десерты в прохладном закутке за кухней. Вначале Маргарита надеялась, что ее присутствие смягчит гнев Жерара, его оскорбительные тирады и ругательства. (Худшие были на французском, но он постоянно упоминал, каким сексуальным практикам подвергнет Маргариту, если заметит хотя бы прядку выбившихся волос или зелень для салата будет недостаточно сухой.) Уже на второй день Маргарита поняла, что старуха ничего не слышит. Жерар де Люк был фашистом, чудовищем и гением. Маргарита его ненавидела, хотя и признавала, что никогда не видела таких безупречных блюд, как у него. Все ее институтские преподаватели даже близко не дотягивали до месье Жерара. Он знал происхождение каждого продукта на своей кухне – на какой ферме выросли овощи или где выловили рыбу. «Свежесть! – восклицал он. – Чистота!» Каждое утро он проверял ножи. Обнаружив однажды у Маргариты тупой нож, он выкинул в мусорное ведро весь mise en place[8]. «Еще раз, и острым ножом», – велел он. Маргарита едва не расплакалась, но сдержала слезы, понимая, что в противном случае ее или уволят, или сделают посмешищем. Она представила, как тупым ножом отрезает Жерару яйца, и кивнула: «Хорошо, шеф».

Иногда пребывание не в самых благоприятных условиях – а в данном случае тяжелых и вредных, – оправдывает себя, ведь можно многому научиться. Работа в «Трех утках» закалила Маргариту. Однажды кто-то из поваров сказал, что любая другая женщина сбежала бы, как только Жерар ущипнул бы ее за задницу. Маргарита умела переносить боль.

Спустя два года она покинула «Три утки», чувствуя, что готова к любым трудностям, и направилась в ресторанную Мекку – на Манхэттен. Летом шестьдесят девятого она устроилась пуассонье[9] в бистро в Гринвич-виллидж, где подавали французскую еду, низведенную до фастфуда. Заведение продержалось всего три месяца, но Маргарита понравилась су-шефу, и он взял ее с собой в знаменитый нью-йоркский ресторан «Ла Гренуй». Три волшебных года Маргарита проработала на всех станциях горячего цеха, подменяя поваров, ушедших на выходные. Замечательное место; персонал состоял в основном из французов, но цивилизованных. Большую часть времени на кухне было тихо, и, когда все шло гладко, Маргарита чувствовала себя шестеренкой в швейцарских часах. Однако на ней стал сказываться образ жизни шеф-повара. Она приходила к девяти утра, чтобы проверить поставки, и часто задерживалась до часу ночи. Коллеги ходили на дискотеки, а у Маргариты едва хватало сил добраться до своей квартирки-студии на Ист-Энд-авеню и упасть на матрас на полу; за три года у нее так и не нашлось времени купить нормальную кровать. Маргарита никогда не ела дома и не ходила на свидания, у нее не было друзей, кроме коллег.

Манхэттен она покинула в семьдесят втором году ради должности су-шефа в ресторане «Ферма», который располагался на бывшей ферме в центральной части штата Нью-Йорк. Его хозяева, супружеская пара, наняли Маргариту, когда у них родилась дочь с синдромом Дауна. Владельцы редко появлялись в ресторане, и три года Маргарита сама составляла меню, делала заказы и объездила всю округу в поисках лучших продуктов. Идеальная ситуация, о которой только можно мечтать, но обитатели тех мест не привыкли к ресторанам такого уровня, и заведение не пустовало только в выходные. Маргарита занялась рекламой и даже пригласила знакомого ресторанного критика. Впрочем, несмотря на благоприятный отзыв, это не помогло. В семьдесят пятом году ресторан продали, и Маргарита осталась не у дел.

Она подумывала о возвращении домой в северный Мичиган. У отца обнаружилась эмфизема и, возможно, рак легких, матери нужна была помощь. Маргарита решила, что поживет пока в своей старой комнате и подождет благоприятного случая, авось что-нибудь да подвернется. Но когда она позвонила матери, та категорически отказалась. «Ни в коем случае, детка! Даже не думай!»

Диана Биль вовсе не была жестокой, просто она вырастила Маргариту не для того, чтобы та стала поварихой в деревенском клубе или доме престарелых. К чему тогда уроки балета, учитель французского, четыре года в дорогой школе кулинарного мастерства? Неужели все зря?

«Я пришлю тебе денег», – пообещала мать. Диана не объяснила, откуда они взялись, а Маргарита не спрашивала. Отец всю жизнь работал на государственной службе, тем не менее Диана всегда находила деньги, чтобы побаловать дочь: поездки на выходных в Монреаль (во время одной из поездок они купили напольные часы; Диана Биль заметила их в антикварном магазине и оплатила покупку наличными), шелковые шарфы, походы в салоны красоты. Мать хотела, чтобы Маргарита чувствовала себя красивой, хотя в детстве та выглядела довольно заурядно. Хотела, чтобы дочь отличалась от своих сверстниц из городишки Шебойган, которые работали в школе и выходили замуж за фабричных рабочих. А что касается денег… Только много позже, когда ей исполнилось тридцать два, Маргарита догадалась, что в то время у матери был состоятельный любовник.

– Что мне делать с деньгами? – спросила Маргарита, понимая, что мать дала их не просто так.

– Поезжай в Европу, – ответила Диана. – Там твое место.


Маргарита почти забыла, какой она была до двадцать третьего апреля тысяча девятьсот семьдесят третьего года, того дня, когда она зашла в Национальную галерею Же-де-Пом в Париже и обнаружила Портера, крепко спящего на скамье перед картиной Огюста Ренуара «Зонтики». Она помнила свою жизнь – долгие часы работы, усталость, которая тянулась за ней, словно шлейф дурного запаха, – однако не смогла бы рассказать о своих мыслях. Беспокоил ли ее застой в карьере? Или то, что в тридцать два она все еще не замужем? Была ли она одинока? Маргарита не помнила. Она шла по паркету – сотрудник музея впустил ее бесплатно, все равно во вторник днем залы галереи пустовали, – и наткнулась на тихонько похрапывавшего парня. Молодой человек был в полосатом свитере и симпатичных льняных брюках цвета мха; туфли он снял. Волосы, явно преждевременно, уже начали редеть. Едва взглянув на него, на сложенные под подбородком руки, на поношенный ремешок часов, Маргарита сказала себе, что не уйдет, пока он не проснется.