Элин Хильдебранд - Сезон любви

Маргарита потеряла всех, кого любила; избавиться от остального было намного легче. После похорон она ни с кем не виделась и не разговаривала – ни с Портером, ни с Дасти, ни с Итаном… Она сразу решила, что закроет ресторан, но эта жертва казалась слишком незначительной.

– После смерти твоей мамы я подумывала о самоубийстве, – призналась Маргарита. – Я примеряла эту мысль словно платье, воображала, как и когда это произойдет. Я считала, что слишком просто выпить упаковку валиума: уснешь и все. Я собиралась направить свой джип прямо в океан или броситься с парома, привязав к ногам чемодан с грузом. Или сжечь себя, как индийские женщины. Я чувствовала себя чудовищем. Казалось, меня опустошили, отняли радость и надежду. В какой-то миг я вдруг поняла, что смерть – слишком легкое наказание. И тогда я решила уничтожить в себе самое ценное.

– Что именно? – спросила Рената, едва сдерживая страх.

– Вкусовое восприятие. – Маргарита отправила в рот ложку шоколадного мусса. – Я не чувствую вкуса. Это могло бы быть гороховое пюре, я бы не отличила.

– Но как…

– Прижгла язык раскаленным металлом.

Она искалечила себя основательно, подойдя к вопросу по-научному. Разожгла огонь из пекановых поленьев, которые горят жарче, чем другая древесина, выбрала из своих замечательных французских кухонных инструментов один и раскалила на углях добела.

– Я выжгла вкусовые сосочки, чтобы никогда больше не чувствовать вкуса.

– Больно было?

Больно? Маргариту не заботила боль, разве могло что-нибудь ранить больнее, чем… Но за четырнадцать лет она не раз просыпалась по ночам от кошмара – раскаленный металл, ужасающее шипение, вонь сожженной плоти.

– Язык сразу распух. Помню, как он заполнил весь рот и не давал мне дышать. Я чуть не потеряла сознание. Если бы потеряла, то, наверное, не выжила бы. Однако я добралась до телефона и позвонила в полицию. Я не могла говорить, но меня все равно нашли и отправили в больницу.

На другой день по острову поползли слухи. Кто-то говорил, что я отрезала язык ножом, а кто-то утверждал, что у меня случился припадок и я откусила себе язык. Никто не сомневался, что я сошла с ума. Некоторые считали, что Кэндес была моей любовницей, другие думали, что я сделала это из-за Портера. Стремление к самоуничтожению, как сказали в больнице. Меня не хотели выписывать, говорили, что я представляю угрозу для самой себя. Три месяца я провела в бостонской психиатрической лечебнице. Посттравматический стрессовый синдром, так это сейчас называют. Со временем врачи поняли, что я вполне вменяемая. Очень помог мой юрист, хотя ему пришлось повоевать, чтобы меня выпустили. Я вернулась домой, но не смогла вернуться к обычной жизни. Ресторан я продала, и за хорошую цену, но было ясно, что мне придется коротать дни одинокой и никем не понятой. Так оно и случилось.

– Я живу незаметно. – Тут Маргарита подняла руку. – И очень тихо. Это мой выбор. Я не сумасшедшая, хотя иногда, если честно, мне жаль, что это не так.

Рената не знала, что ответить, но, похоже, Маргарита восприняла это как нечто совершенно естественное. С ней вообще было легко. Рената решила, что лучше вообще ничего не говорить, и они сидели молча минут пятнадцать, а может, и все двадцать. Рената ужасно устала, но ее мозг лихорадочно работал. Она впервые услышала всю историю – и оказалось, что в ней нет ничего нового. Наверное, в глубине души Рената давно ее знала.

Часы пробили полночь. Маргарита встрепенулась.

– Пора спать, – сказала она и встала, чтобы собрать посуду после десерта.

«Вот и все, ужин закончился», – подумала она, но не успела ощутить ничего похожего на облегчение, печаль или покой – в дверь постучали. В этот раз ошибки быть не могло, стучали громко и властно. Рената тоже услышала стук. Глаза у нее округлились.

– Ничего удивительного, – прошептала Маргарита, отводя Ренату на кухню. – Мы же знали, что рано или поздно тебя хватятся и будут искать.

– Что будем делать?

– А чего бы ты хотела? Можем открыть, а можем притвориться, что уже спим, пусть приходят утром.

– Давайте сделаем вид, что спим, – предложила Рената.

– Хорошо.

Маргарита выключила свет. В окна кухни точно никто не заглянет, для этого пришлось бы перелезть через добротный восьмифутовый забор в палисадник.

– Давай подождем минутку, а потом я отведу тебя наверх.

Рената скованно кивнула и сжала костлявые Маргаритины пальцы. В дверь снова дробно постучали.

– А можно как-нибудь… – начала Рената.

– Посмотреть, кто там? – закончила Маргарита. – Конечно. Пойду взгляну.

Она осторожно вышла в темный коридор, уговаривая себя не бояться. В конце концов, это ее дом, а Рената – ее гостья. Маргарита на цыпочках прокралась в гостиную и выглянула в окно, едва сдерживая страх. Вдруг сейчас кто-то заглядывает в окно с улицы?

На верхней ступеньке крыльца сидел Дэниел Нокс, обхватив голову руками. Рядом стоял маленький дорожный чемодан.

Маргарита поспешила обратно на кухню.

– Там твой отец.

– Один?

– Да. С чемоданом. Может, посмотришь?

Рената последовала за Маргаритой к окну в гостиной. Отодвинув штору, они вдвоем уставились на Дэниела. У Маргариты сжалось сердце. Она старалась забыть, что в последний раз он приехал сюда, чтобы забрать дочь и бросить Маргарите в лицо ужасный вердикт. «Она жалела тебя, Марго!» Его слова навсегда врезались в память. Дэн действительно так думал и, что хуже всего, был прав. Внезапно Маргарита поняла, что больше не испытывает былой боли. Слишком много воды утекло.

Рената закусила нижнюю губу, невольно вспомнив, как отец сидел на другом крыльце и рыдал от того, что у мира хватило жестокости или беспечности лишить его малышку велосипеда. У отца в жизни была одна-единственная цель – защитить свою дочь. Он примчался на Нантакет только потому, что Рената позвонила. Ее звонок показался ему криком о помощи, и только сейчас до Ренаты дошло, что так и было.

– Может, впустим его в дом? – спросила она Маргариту. – Вы не против?

– Конечно, нет!

Они вместе открыли дверь.

Кейд Дрисколл на семейном «Рендж-Ровере» остановился у дома на Куинс-стрит. Припарковавшись, он остался сидеть в машине, сжимая в руке обручальное кольцо. Ставни на первом этаже были закрыты, однако по краям окон выбивались тонкие полоски света. На втором этаже включили свет, сквозь шторы различались силуэты людей. Рената? Дэниел? Крестная? Кейд смотрел и ждал, надеясь, что Рената выглянет и увидит его. «Пожалуйста, выйди, – подумал он. – Давай поговорим». Потом свет потушили, очевидно, уже на всю ночь. В доме легли спать. Было бы благоразумно последовать их примеру.

Кейд раскрыл ладонь и уставился на кольцо. Рената не знает, что оно куплено на аукционе «Кристи». Кольцо когда-то принадлежало другой женщине. Он понятия не имел, кому именно, и мог только догадываться, как сложился ее брак. Кейд положил кольцо в пепельницу, решив, что сдаст его в комиссионный магазин, когда в понедельник вернется на Манхэттен.

Он снова вгляделся в темный дом. У дома номер пять по Куинс-стрит, как и у кольца, была своя тайная история. То же самое, конечно, можно было бы сказать про все дома на этой улице и про все ярко освещенные окна квартир на Манхэттене, про все иглу, бараки, коттеджи, апартаменты, бунгало и хижины в мире. Они все хранили истории, тайны, и дом Дрисколлов на Халберт-авеню тоже сохранил историю сегодняшнего дня. Или только часть истории.

Кейд боялся, что никогда не узнает ее всю целиком.

Маргарита лежала в постели, усталая, вымотанная вконец, а сон не шел. Ее переполняло волнение пополам с тревогой из-за того, что не одна, а две гостевые комнаты наверху заняты, и там спят Рената и Дэн. Проживи Маргарита хоть сто лет, ей бы и в голову не пришло, что они когда-нибудь окажутся в ее доме вдвоем. Приедут без предупреждения, зная, что им будут рады и оставят на ночь, как будто они все одна семья.

Маргарита ожидала, что Дэн поведет себя назойливо и грубо, будет недовольным и придирчивым, но ошиблась. Доведись ей вновь сыграть с Портером в старую игру и описать Дэниела одним словом, этим словом стало бы «раскаивающийся». Дэн напоминал мальчишку, который разбил окно бейсбольным мячом и теперь сожалеет о своем проступке.

– Простите, – выпалил он, когда Маргарита с Ренатой открыли дверь. – Мне так жаль!

Извинения лились потоком, и Маргарита не могла понять, за что Дэн просит прощения: за то, что посреди ночи оказался у нее под дверью, за то, что примчался на Нантакет и вмешивается в дела своей дочери, или за то, что четырнадцать лет запрещал ей встречаться с крестной? А может, он сожалеет о жестоких словах, сказанных в далеком прошлом, или о том, что воспринимал Маргариту как угрозу с того самого дня, когда без предварительного заказа вошел в «Зонтики» и, непрошеный, оказался за их столиком и в их жизни? Или за все сразу? Кто знает. Маргарита позволила Дэну обнять себя и поцеловать в щеку, а потом отошла в сторону, наблюдая за отцом и дочерью. Рената скрестила руки на груди и смерила Дэна тяжелым взглядом.

– Ох, папа!.. Только, пожалуйста, не говори, что там было. Мне это совершенно неинтересно.

– Да я и сам не хочу вспоминать. – Дэн вздохнул. – Детка, я не пытаюсь контролировать твою жизнь.

Рената обняла его и потянула за ухо.

– Пытаешься, пытаешься!

– Дэн, может, выпьешь? – предложила Маргарита. – У меня есть виски.

– Нет, Марго, спасибо. Я и так сегодня много выпил. – Он втянул носом воздух. – Ого, похоже, я пропустил роскошный ужин!

– Ага, – кивнула Рената, переминаясь с ноги на ногу. – Пап, может, обсудим все утром? Я ужасно устала!

– Конечно.

Маргарита заметила, как Дэн украдкой заглядывает в гостиную. Наверняка утром ему захочется осмотреть весь дом, увидеть, что изменилось. Он будет искать следы присутствия Кэндес. Вряд ли стоило ждать, что Дэн когда-нибудь подарит ей прощение, но Маргарита все равно надеялась.