Элин Хильдебранд - Сезон любви

– Шикарный был прием! Подавали фуа-гра, черные трюфели, шампанское, тридцатилетний портвейн, кубинские сигары, икру…

– Правда? В честь моих крестин?

– Правда.

Дэниел взял на себя все расходы, но Маргарита предоставила ящик шампанского, а Портер каким-то чудом достал сигары.

– Твое появление на свет стало большим событием.

– Мне нравится эта фотография, – заметила Рената.

– Мне тоже.

Маргарита изучала снимок, пытаясь увидеть его свежим взглядом. Они с Кэндес выглядели такими гордыми и исполненными благоговения, что могли бы быть родителями ребенка: мать и крестная мать.

Другую, черно-белую фотографию сделали далекой осенью: Кэндес и Маргарита сидят за столиком на двоих у окна, выходящего на Уотер-стрит. Ни одна из них не смотрит в объектив; перед ними тарелки с едой, но они не едят. Маргарита что-то рассказывает, а Кэндес, склонив голову, слушает. Маргарита не помнила, в какой момент или даже в какой день сделали этот снимок. Их с Кэндес щелкнул кто-то из фотографов местной еженедельной газеты. Снимок напечатали в номере от третьего октября тысяча девятьсот восьмидесятого года, в рубрике «Подсмотрено на месте событий». Маргарита страшно разозлилась, позвонила в редакцию и пригрозила судебным иском, однако редактор лишь рассмеялся: «Это совершенно безобидная фотография, Марго! Срез повседневной жизни. К тому же вы обе на ней чертовски хорошо вышли!» Подпись под снимком гласила: «Шеф-повар Маргарита Биль беседует с глазу на глаз со своей подругой Кэндес Харрис в популярном французском ресторане «Зонтики». Маргарита так и не согласилась с точкой зрения редактора, считая этот снимок вторжением в личную жизнь, к тому же он неприятно напоминал о фотографии Портера с кривозубой женщиной в «Нью-Йорк таймс». Снимок выставлял ее с Кэндес близость напоказ, тем не менее именно это в конечном итоге привлекло Маргариту, и она попросила редактора прислать ей копию снимка.

– Десерт? – спросила Маргарита.

Несмотря на веселый голос, в душе она паниковала. Десерт, пусть и сладкий, означал конец. Маргарите придется рассказать, как все закончилось.

– С удовольствием, – отозвалась Рената.

Темнокожая девушка вернулась на террасу, хмурясь и поджав губы. Даже в ночной тьме, при неярком пламени светильников-факелов, было заметно, что она сильно побледнела. За столом обсуждали парусную гонку на Кубок «Опера-хаус»[31], но тут вдруг опустилась тишина.

– Рената спит? – спросил Дэниел.

– Она пропала, – ответила Николь.

Кейд вскочил со стула:

– Что?

– В гостевой комнате никого нет. Ее вещи тоже исчезли.

Робинсоны сидели тихо, только Клэр кашлянула в салфетку, едва сдерживая смех. Она сама не понимала, почему ей все кажутся смешными, – кроме Кейда, который выглядел так, словно ему снова четырнадцать, его только что привезли в школу-пансион и он остался совсем один. Кейд чувствовал себя одиноким, брошенным родителями и друзьями в первый день в школе, а вот Клэр радовалась свободе.

Сьюзен тоже рассмеялась, но резко и пронзительно:

– Что за вздор! Куда она могла деться?

Николь хотелось заявить: «Она сбежала с Майлзом». Однако эта мысль была ей неприятна, и она не смогла бы озвучить ее перед всей компанией, к тому же она не любила находиться в центре внимания. И именно поэтому оставила кольцо на комоде. Нет смысла приносить все плохие новости сразу, пусть эти люди найдут кольцо, когда поднимутся наверх.

– Ты уверена, что ее вещей нет? – настаивал Кейд.

– Да.

– Я знаю, где она, – вмешался Дэниел.

– Где? – спросил Кейд.

– Где? – не сдержалась Николь.

– Она у своей крестной, Маргариты Биль.

– Нет, Рената звонила ей, чтобы отменить встречу, – возразил Кейд.

– Она там, точно, – сказал Дэниел.

Судя по лицам, присутствующие ему не поверили. Впрочем, откуда им знать, насколько притягательна Маргарита для Ренаты. Четырнадцать лет Дэниел удерживал ее от встречи с крестной. Не хотел, чтобы дочь услышала Маргаритину версию происшедшего, ее слезливые признания или мольбы о прощении. Как бы то ни было, Рената сама за себя решила. В какой-то мере Дэниел даже гордился дочерью. Этим людям не удалось заморочить ей голову, загипнотизировать богатством. Она определилась с приоритетами: решила увидеть Маргариту и узнать о своей матери.

Сьюзен вздохнула и обхватила порозовевшие щеки ладонями. Она выглядела совершенно обескураженной. Наверное, Дэниел должен был бы обрадоваться, но ему почему-то стало стыдно. Он медленно опустился на стул. Бедная женщина столько готовилась к сегодняшнему ужину, а Рената взяла и нарушила ее планы. Дэниелу страшно хотелось увидеть дочь, но он решил не портить оставшийся вечер и по мере возможности спасти ситуацию. Рената никуда не денется, она в безопасности. Дэниел намазал булочку маслом и откусил. Кейд бросил на него свирепый взгляд.

– Я поеду за ней.

Дэниел проглотил хлеб, сделал глоток виски.

– Оставь ее в покое, сынок.

– Да что вы понимаете! Это из-за вас она сбежала! Если бы вы не приехали…

– Наверное, ты прав, – кивнул Дэниел.

«А еще потому, что не хочет выходить замуж за Кейда», – подумала Клэр.

«А еще потому, что переспала с Майлзом, – подумала Николь. – Не устояла перед красивыми обещаниями». Как сама Николь прошлой зимой, когда работала официанткой в одном из кафе в порту Кейптауна, а Майлз увлек ее обещаниями любви и богатства… У Николь, немного успокоенной словами отца Ренаты, мелькнул проблеск надежды. Вдруг она и вправду не сбежала с Майлзом, а пошла к этой самой Биль?

– Давайте же приступим к еде, – сказал Джо Дрисколл непререкаемым тоном, держа в одной руке кукурузный початок, а в другой – нож для масла. Ни одна рука не дрожала.

Кейд бросил салфетку на тарелку.

– Пойду сам взгляну.

– Кейд, прошу, послушай отца, – вмешалась Сьюзен. – Ешь.

Кэти Робинсон вполголоса похвалила салатную заправку. Джо Дрисколл намазал маслом кукурузный початок. Клэр Робинсон отхлебнула чай, который успел остыть. Она знала – как знали Николь и Дэниел Нокс, и как в глубине души подозревали все остальные, – что обнаружит наверху Кейд.

Все лето в лагере «Стоунфейс» спать ложились в половине десятого вечера. Двенадцать девчонок из хижины Экшн Коплетер привычно перешептывались после отбоя, и эти ночные разговоры могли затянуться далеко за полночь, если Экшн твердой рукой не наводила порядок. Тем не менее сегодня на душе у Экшн скребли кошки, и она бы с удовольствием отряхнула со своих ног прах лагеря и миллиона правил, которые сама же помогала устанавливать. Больше всего на свете ей хотелось побыть одной, чтобы подумать.

– Я буду на крыльце, – объявила она своему отряду. – Никаких фокусов!

То есть никакого разрисовывания несмываемым маркером лица первой уснувшей девочки и никаких историй, правдивых или выдуманных, об употреблении наркотиков или сделанных абортах.

Экшн взяла фонарь, ручку, тетрадку и уселась на верхней ступеньке, за дверью в хижину. Пусть только попробуют улизнуть, чтобы поискать в столовой засохшую жареную картошку или повыть дурными голосами под окнами у мальчишек!.. Экшн начала письмо к Ренате: «Привет, девчонка!» Нет, слишком развязно. Честно говоря, Экшн волновалась за Ренату. Природное чутье ее никогда не обманывало, а сейчас оно подсказывало, что Рената в опасности.

Рядом в траве что-то зашуршало. Даже после восьми недель в лесах богом забытой Западной Виргинии Экшн до смерти боялась всякой живности – лягушек-быков, летучих мышей, сов, москитов. Она выросла на Бликер-стрит и в жизни не видела ничего более дикого, чем чудики с Кристофер-стрит[32] или из Алфабет-Сити[33]. Доносящийся из травы звук – что-то глухо урчало через равные промежутки времени – подозрительно напоминал голос лягушки-быка. Экшн поводила лучом фонарика: не проследишь за этой скользкой тварью, она того и гляди плюхнется прямо на тебя. Странный звук не умолкал. Экшн спустилась с крыльца и полезла в траву.

В свете фонарика что-то блеснуло. Экшн осторожно нагнулась и, издав торжествующий возглас, достала из травы поставленный на вибрацию мобильник.

Восемь недель назад она пришла бы в ярость от подобной находки. Мобильные телефоны и прочие сокровища из мира IT-технологий были строго-настрого запрещены в лагере «Стоунфейс». Вожатые с огромным удовольствием отобрали у своих подопечных мобильники, игровые приставки, айподы и ноутбуки. Но сейчас, в третью неделю августа, мобильник в траве ночью и никого вокруг… Знак божий, не иначе, решила Экшн. Надо позвонить.

Блестящая «Нокиа» холодила ладонь. И связь – нет конца чудесам! – тоже была.

На какой-то миг Экшн стало стыдно. «Лицемерка!» Она не позволила двенадцатилетней Тане, самой младшей и самой примерной девочке в лагере, позвонить маме и поздравить ее с сорокалетием. Тем не менее Экшн почувствовала, что сыта жизнью без цивилизации по горло, и если ее еще раз заставят пропеть про проселочные дороги Западной Виргинии, у нее начнется приступ болезни Туррета. «Голубой хребет, река Шенандоа…» Сыта по горло!

«Один-единственный звонок. Я позвоню только один раз». Если честно, надо было бы позвонить брату. Экшн каждый день получала от него письма, написанные аккуратным почерком мисс Энгель. Мэйджор писал о том, как ходил к мемориалу «Земляничные поля» в Центральном парке, ел мороженое, видел мальчика, который запускал воздушного змея в виде попугая. Очень жарко, и ему бы хотелось поехать к океану, как они ездили, когда Экшн была дома, но сейчас у папы и мамы много работы. «Я скучаю по тебе, Экшн. Люблю, скучаю, люблю». Мэйджор всегда сам подписывал письма, и это разрывало Экшн сердце. Имя брата, написанное большими неровными буквами, улыбающаяся рожица в «о». Раньше Экшн никогда не расставалась с ним на восемь недель, и ей не хватало его потребности в заботе. Конечно, сейчас в хижине не спят двенадцать подростков, которым тоже нужна ее забота, но это совсем не одно и то же.