Подъездная дорожка представляла собой две аккуратно выложенные кирпичом полосы, между которыми росла трава. Видавший виды Маргаритин джип «Рэнглер» оливково-зеленого цвета и с брезентовым верхом сейчас считался классикой, и каждый год кто-нибудь из знакомых спрашивал, можно ли позаимствовать его для парада на весеннем Фестивале нарциссов, однако джип, как и сама Маргарита, был домоседом. От него почти ничего не требовалось, миль пятьдесят в год, не больше, и джип исправно проходил техосмотр. Маргарита открыла дверцу машины. Ключи торчали в замке зажигания.

Маргарита вывела джип с подъездной дорожки и направилась по Куинс-стрит к центру города. Кондиционера в машине не было, и при закрытых окнах внутри стояла невыносимая духота. Маргарите казалось, что у нее на голове целлофановый пакет. Она опустила стекла, подумав, что сегодняшняя погода хороша не только для выпечки хлеба, но и для езды с опущенным верхом. Впрочем, это уже слишком. Маргарите не хотелось, чтобы ее узнали. Перед поездкой она надела огромную шляпу и круглые очки, как кинозвезда инкогнито, но все равно боялась, что ее опознают по джипу. Когда она его купила, Портер подарил ей именные номерные знаки с надписью «Шериф». Вообще-то предполагалось, что будет написано «Шеф», но в мастерской перепутали, а Маргарита не стала ничего менять. Позже, когда все полетело к чертям, туда же отправился и номерной знак. Теперь джип идентифицировался по цифрам и буквам (Маргарита так и не удосужилась их запомнить), однако ей все равно казалось, что оливково-зеленый автомобиль с откидным верхом выдает ее с головой. «Маргарита Биль выбралась на улицу!»

Выехав из города, Маргарита направилась по Оранж-стрит к главной развязке и почувствовала себя гораздо лучше, когда миновала развязку и выехала на Поплис-роуд. Ветер наполнял машину, дергал за поля шляпы. Замечательно!

Как описать Поплис-роуд в жаркий летний день? Улица мерцала. Кое-где пахло зеленью и сладостью, словно только что сорванным початком кукурузы, а кое-где стоял солоновато-болотный запах – так пахнет слякоть и гниль. Поплис-роуд была длинной и извилистой, с таким количеством поворотов и интересных мест, что посетить их все не хватило бы целой жизни. В самом начале слева располагался район Шиммо с домами, построенными в лесу, или с видом на гавань, если проехать чуть дальше. Там жили потомственные богачи. У себя в ресторане Маргарита частенько слышала, как про кого-то говорили: «явно из Шиммо» или «ну, это вам не Шиммо». Сразу за Шиммо справа начиналась проселочная дорога, которая вела к Алтарной скале, самой высокой горе на острове – сто четыре фута над уровнем моря. Маргарита сглотнула. Она только раз поднималась на Алтарную скалу, и то вместе с Кэндес. Вдруг Маргариту охватила ярость. Ну почему все значимые воспоминания связаны с Портером или Кэндес? Почему она не завела больше друзей? Она хранила все яйца в одной корзине, сама их туда сложила. И они разбились.

Стояла осень, когда Маргарита и Кэндес поднялись на Алтарную скалу. В тот год они познакомились… может, годом раньше. Портер уехал, и каждый вечер Кэндес приходила в ресторан одна. (Или реже, но в памяти сохранилось, что каждый.) Кэндес появлялась поздно вечером, и они с Маргаритой усаживались за столик на двоих у окна. Ужинали вместе, Маргарита угощала. Так началась их дружба.

– Поверить не могу, что мой братец покидает тебя на всю зиму! – возмущалась Кэндес. – А ты терпишь. Почему ты позволяешь ему так с собой обращаться?

Маргарита вздохнула. Пригубила шампанское. Тем вечером она решила напиться, и только потому, что в воскресном выпуске «Нью-Йорк таймс» в разделе светской хроники появился Портер под руку с какой-то женщиной. Фотографию сделали на приеме в честь открытия нового университетского центра сценических искусств. Сопроводительная надпись гласила: «Профессор Портер Харрис с подругой». Маргарита наткнулась на снимок, когда одна пила кофе в своем недавно купленном доме на Куинс-стрит. Среди сотен других лиц ей сразу бросилось в глаза лицо Портера. Он улыбался и был явно доволен собой, ни дать ни взять кот, который съел канарейку. Конечно, Портер никогда бы не признался, но на самом деле он хотел попасть на страницу светской хроники «Нью-Йорк таймс», мечтал об этом всю жизнь, и раз уж его сфотографировали с привлекательной спутницей, тем лучше. У женщины рядом с ним – сколько часов Маргарита провела, изучая снимок и проклиная нечеткое газетное изображение, чтобы разглядеть, как именно Портер держит спутницу! – были темные волосы, уложенные в высокую прическу. Лицо довольно приятное, однако его портил рот – из-за неправильного прикуса? Маргарита придумала ей прозвище – Кривозубая. В то воскресенье телефон звонил не переставая, но Маргарита не брала трубку. Наверняка какая-то добрая душа (и не одна) спешила рассказать о фотографии или звонил сам Портер, хотел извиниться. Маргарита делала вид, что не слышит. Подумывала о том, чтобы позвонить Портеру и сказать, что с нее хватит. Она не желает, чтобы с ней обращались как с вещью, которую хранят в чулане и вытаскивают с наступлением лета. Немного утешал тот факт, что женщину не назвали по имени. Просто «подруга», газетный эвфемизм, обозначающий кого-то незначительного. Может, она случайно оказалась рядом с Портером, когда фотограф сделал снимок. Тем не менее ситуация была унизительной и свидетельствовала о более серьезных проблемах.

Кэндес ни словом не упомянула о снимке. Она его видела, кто бы сомневался, весь мир его видел, но Кэндес была из тех, кто щадил Маргаритины чувства. Пять дней спустя, за ужином, она возмущалась Портером, однако в общем, не переходя на частности. «Почему ты отпускаешь его каждую осень? Почему не поедешь с ним в Нью-Йорк? Или не пошлешь его куда подальше?» Маргариту эти вопросы ставили в тупик, раньше у нее никогда не было подруги, которая удосужилась бы интересоваться ее жизнью. Она радовалась возможности обсудить с кем-нибудь отношения с Портером, правда, ситуацию несколько осложняло то, что Кэндес – его сестра. Кэндес любила рассказывать, как Портер никогда не давал ей поблажек, хотя и был на четырнадцать лет старше. По словам Кэндес, он относился к ней строже, чем родители. Самодовольный, увлеченный искусством, книгами и своими статьями для журналов, которые почти никто не читал, Портер навевал на нее скуку.

– Он тебя использует! – говорила Кэндес.

– Или я его, – отвечала Маргарита. – Меня все устраивает.

– Правда?

– Нет.

– Вот и я так думаю.

Кэндес покрутила шампанское, изучая «ножки» на стенках бокала. Во всем, что касалось вина, она была очаровательно наивна.

– Все-таки он мерзавец! Самый настоящий мерзавец!

– Ох, Кэндес!

– Он даже не понимает, что ты для него значишь! Посмотри на этот ресторан. Обстановка, еда – все это твоя заслуга. Это твое детище. Ты вся в нем.

– Иногда мне хочется большего, – призналась Маргарита. – Или чего-то другого.

– Тебе нужно иногда выбираться отсюда, – заметила Кэндес. – Отвлечешься, развеешься. Когда ты в последний раз ездила на пляж? Или гуляла по пустошам?

– Давно.

– Завтра пойдем вместе, посмотрим на пустоши, – решительно произнесла Кэндес.

И они действительно отправились на прогулку. Маргарита понимала, что Кэндес ее жалеет и пытается отвлечь от мыслей о фотографии, которую Маргарита так и не решилась выбросить. (Снимок хранился между страниц кулинарной книги Джулии Чайлд, что лежала в ящике кухонного стола.) Так или иначе, смена обстановки не помешала бы, и потому Маргарита достала туристические ботинки, которые не надевала еще со времен работы в ресторане «Ферма». Кэндес повела ее по извилистым песчаным тропам через заповедную территорию к Алтарной скале.

– Такое ощущение, что здесь выше, чем сто футов, – сказала Маргарита. – Кажется, что ты где-то в Альпах.

Она тяжело дышала, проклинала все съеденное масло и сливки, но все же доплелась за Кэндес до самой вершины. С Алтарной скалы они смотрели на пустоши, огненно-красные от кустов сумаха. Кое-где виднелись зеленые озерца, а вдали простирался океан. Оттуда доносились печальные крики чаек.

Кэндес обняла Маргариту за плечи, – она даже не запыхалась, подъем на скалу был для нее не труднее прогулки в парке, – и издала громкий вопль.

– Давай, – обратилась она к Маргарите, – покричи, сразу станет легче.

Маргарита отдышалась и заорала:

– Мерзавец! Он самый настоящий мерзавец! – Эти слова дались ей легко, ведь рядом стояла Кэндес. Крича что есть мочи, Маргарита представляла, как злость, разочарование и тоска летят над землей, подобно туману или дымке, и уносятся далеко в море. Маргарита с Кэндес орали вместе, пока не охрипли.

Проехав несколько миль по Поплис-роуд, Маргарита миновала увитый розами коттедж – на каждой третьей открытке с видами Нантакета было его изображение; сейчас розы цвели второй раз за лето. За Олмэнак-Понд-роуд открылись конюшня и поворот к отелю «Вовинетинн» и маяку Грейт-Пойнт. Слева простиралось серебристо-голубое озеро Сесачача-Понд, а по ту сторону улицы начиналась засыпанная белыми ракушками подъездная дорожка к коттеджу, который много лет подряд снимал Портер. Маргарите захотелось свернуть на дорожку и взглянуть на дом. Почему бы и нет? Сегодняшний день и так напоминал последние мгновения перед смертью: вся жизнь пронеслась у Маргариты перед глазами. Интересно, висит ли еще гамак на террасе? Остался ли уличный душ под навесом из роз? Что стало с посаженными ими лилиями? К сожалению, времени было в обрез, к тому же Маргарита не знала, кто сейчас хозяин коттеджа. Прежний владелец, мистер Дрейфус, давно умер, и дом перешел к кому-то из его детей, а может, сейчас там хозяйничают совсем другие люди. Не хватало только, чтобы ее обвинили в незаконном проникновении на чужую территорию. Маргарита, ненадолго притормозившая, поехала дальше. Почтовый ящик, каменная стена, поворот направо. Здесь начиналась тропа в глубь волшебного леса (так сказано в путеводителях). Впрочем, не очень уж и волшебного: подлесок, колючие кусты и сумах почти задушили чахлый сосновник, а в рытвинах на тропинке скопилась вода, прибежище москитов. Человек мог бы всю жизнь прожить на Нантакете и не побывать на «Травяной ферме» или вообще не знать о ее существовании.