Первоначальная сдержанность Франциски под влиянием мелодий Иоганна Штрауса исчезла, и она весело реагировала на подшучивания графа, которому все время удавалось поддерживать веселое выражение на ее хорошеньком личике. Она, без сомнения, была очаровательной, достойной любви юной дамой. Чем дольше продолжался вечер, тем все более Николас соглашался в душе со своей матерью. Если он и женится когда-нибудь, вряд ли ему удастся найти жену лучше, чем Франциска Винтерфельд. Но как она все же наивна в сравнении с Алексой.


На следующий день после обеда Рознер, мажордом, сообщил ему, что его мать хотела бы с ним поговорить. Вверху, в будуаре графини, его уже ожидали родители. Графиня без лишних разговоров перешла к делу.

— Так ты принял решение? — спросила она.

— Если ты имеешь в виду, принял ли я решение относительно Франциски, то ответ гласит: нет.

— Разве она не была вчера просто обворожительной?

Он раздраженно покачал головой.

— К чему такая спешка, мама? Мы же были не одни, и у меня просто не было случая с ней хотя бы поговорить. Я согласен, она прелестна, умна, хорошо воспитана, но в Вене я знаю и других молодых девушек, обладающих такими же достоинствами. Вы с отцом привели нас в ложу, как новую пару обезьян в зоопарке, и сейчас вся Вена считает, что мы помолвлены. Но мы вовсе не помолвлены и не будем помолвлены в ближайшее время. Сначала нужно хорошо узнать друг друга, и только потом можно будет решать, как ей, так и мне.

Рассерженная Мелани накинулась на мужа:

— Не делай вид, что все это тебя не касается. Поговори с ним — ты же мне обещал.

С неожиданной как для сына, так и для жены горячностью, так не похожей на графа, он перебил ее:

— Конечно, это меня касается. Очень даже касается. Ты хочешь, чтобы я с ним поговорил, и я сделаю это. — Он подошел поближе к сыну. — Сорок лет я терплю эту женщину, твою мать. Сорок лет она упрекает меня, что я женился на ней из-за денег, но это неправда. Я женился только из-за тебя, хотя ты еще и не родился. Я женился на ней, потому что я хотел, чтобы Шаркани перешел моему сыну, а потом твоим сыновьям и их детям, чтобы имение не попало в чужие руки, в которых оно придет в запустение, эти люди вырубят деревья, которые были посажены Каради еще в семнадцатом веке, а в парке посеят кукурузу. Я вполне смог бы полюбить твою мать, потому что она была молода и обворожительна, но у нее есть омерзительная привычка унижать мужчин… пришлось терпеть сорок жалких лет, сорок лет без любви…

Графиня, слушавшая в изумлении мужа, наконец пришла в себя.

— Как ты можешь обвинять меня в том, что у нас не все шло так, как оно должно было быть? — Слезы катились по ее покрасневшим щекам. — А твои бесконечные похождения с женщинами? А твое пьянство?

— Замолчи! — рявкнул он на нее. — Я еще не закончил! — И, обратившись к Николасу, он продолжал: — Женись, Ники, и заведи детей, иначе вся моя жизнь пройдет попусту. Конечно, не все было в ней плохо, бывали и хорошие времена…

— Я бы тоже так считала, — вставила его жена.

— …в основном благодаря деньгам твоей матери. Между нами, я бы прекрасно обошелся и без ее денег, мне вполне хватило бы и дешевого вина вместо шампанского, а что касается женщин — за такое удовольствие я в жизни никогда не платил. Я мог бы вести приятную жизнь и без того — как любит выражаться твоя мать, — чтобы таскаться по бабам, но тогда бы я не смог оставить тебе Шаркани.

Графиня всплеснула руками.

— И это называется поговорить с сыном?

— Именно так.


Спустя несколько дней Мелани пригласила на ужин графиню Винтерфельд с дочерью. После ужина приглашенное трио музыкантов играло для гостей камерную музыку.

— Покажи Франциске мою коллекцию нимфенбургского[21] фарфора, Ники, — проворковала Мелани, пока скрипачи и виолончелист настраивали свои инструменты. — Я знаю, что она обожает такие вещи. Брамс и Бах, так или иначе, это не твоя музыка.

Это были как раз его любимые композиторы, и, кроме того, он сомневался, что Франциску особенно интересует коллекция его матери. Тем не менее он повел Франциску в маленький салон, где хранились сокровища его матери. Как добросовестный гид, он рассказывал ей о каждом экземпляре собрания, не пропуская ни одной вазы, тарелки или фигурки, что сопровождалось благоговейными «ох!» и «ах!», причем «ох!» восклицалось значительно чаще. Николасу не удавалось выйти из несколько натянутой атмосферы, Франциска, скрестив руки на груди, казалась растерянной и смущенной. Он подозревал, что либо ее, либо его мать, а вероятно, и обе как-то подготавливали ее к этому tête-à-tête, а она сама, видимо, со страхом и надеждой ждет решительного объяснения.

— Наверное, вы гораздо охотнее послушали бы музыку, — начал он, надеясь, что ее ответ даст повод вернуться в салон, откуда слышалось уже звучание трио.

Франциска смущенно улыбнулась:

— Ах нет, эти классические вещи, признаться, меня мало трогают.

— А что же вам нравится? Оперетта?

— Я бы не сказала. Я смотрела оперетту только один раз, на прошлой неделе с вами и вашими родителями. Это был «Цыганский барон». Моя мама не любит оперетт. Она считает их слишком фривольными.

— Но вы наверняка ходите на концерты?

— У нас для этого почти не остается времени. Моя мать все время тратит на благотворительность. Мы вышиваем и шьем для бедных и раздаем им продукты.

— Не присесть ли нам? — Он положил руку ей на талию и подвел к маленькой софе. Она прислонилась к нему, и он почувствовал дрожь ее тела. Скорее из любопытства, чем из желания, он привлек ее к себе и прикоснулся губами к ее шейке. С легким вздохом она потянулась к нему губами.

— Вы были когда-нибудь влюблены, Франциска?

В ее глазах он читал: «Да, сейчас, в тебя», но она прошептала:

— Нет, никогда.

Николас нежно погладил ее по раскрасневшейся щечке.

— Я не знаю, что там наговорила обо мне моя мать, но наверняка что-нибудь преувеличила, как обычно, поэтому я хотел бы, чтобы все было ясно. Прежде всего: я мало гожусь в супруги, но был тем не менее женат, причем на женщине, которую я очень любил, люблю сейчас и буду любить всегда. С другой стороны, я не хотел бы всю жизнь оставаться одним и временами тоскую по упорядоченным отношениям и по семейному очагу.

Франциска встала и пересела в кресло напротив.

— Да, я знаю. Ваша мать очень мила со мной. Она относится ко мне как к дочери. Ваша мать просто боготворит вас, правда. Она показывала мне ваши детские фотографии, ваши грамоты в кадетском корпусе и даже ваш диплом Военной академии…

— С ума сойти, всю историю моей жизни.

— Далеко нет. О многом она умолчала. О многом мне пришлось узнать самой.

— И то, что вы узнали, вам не очень-то понравилось.

— Да, не особенно.

В ее голосе сквозила некоторая печаль, но в то же время и известная твердость. Ей было двадцать два года, женщине, которая еще не знала, чего требовать от жизни, но которой, тем не менее, было абсолютно ясно, что она может от нее ожидать.

— Вас не должно шокировать, что я буду так откровенна, — продолжала она, — но ведь ситуация абсолютно ясная. Вы хорошо знаете, что я имею в виду, — в наших кругах браки чаще всего устраиваются. Это относится к моей маме и, конечно, к вашей. И поэтому я не хочу, чтобы мы играли комедию друг с другом… — Франциска закрыла лицо руками. — Ах, все это так неприятно.

Скорее всего, она не так уж уверена в себе, подумал он и привлек ее из кресла к себе.

— Значит, вы откажете, если я вам сделаю предложение?

— Да… — Но, покачав головой, промолвила: — И нет. — Девушка нервно рассмеялась. — Но чего я уже точно не хочу, так это брака из тех, которые видишь повсюду, я не хочу, чтобы какая-то актрисочка посылала моему мужу со сцены воздушные поцелуи, когда я с ним сижу в театре.

Он понял намек.

— Мне это и самому не понравилось.

— Даже если так, мы же все равно не женаты.

— Поверьте мне, вы ошибаетесь. С этим давно покончено.

— Я вам верю, но ведь будут и другие Митци Хан. Мне сказали, что с этим я должна буду смириться, что вообще все мужчины такие и бесполезно плакать или пытаться их изменить.

— Эту мудрую мысль вы наверняка услышали от моей матери?

Франциска пропустила мимо ушей его вопрос.

— Так вот — поймите меня: если брак действительно таков, я не хочу выходить замуж. Во всяком случае, за человека, который так думает. — Внезапно она улыбнулась ему со всей искренностью. — Есть кто-то, кто будет мне всегда дорог, что бы ни случилось.

«Ах вот как», — подумал он. Есть кто-то, кто ее добивается.

— Кто-то, — продолжала она, — которого я не готова ни с кем делить, и это Иисус. — Она увидела его нахмурившееся лицо и рассмеялась. — Не делайте такое озадаченное лицо. Я не сумасшедшая и не фанатичка, но твердо убеждена, что жизнь в служении Христу гораздо лучше, чем супружество без любви или вообще без счастья.

Николас заметил, что она говорила совершенно серьезно, и почувствовал какое-то волнение.

— Вы хотели бы, значит, выйти замуж за человека, который был бы вам абсолютно верен, или вообще не выходить замуж?

— Не смейтесь надо мной, но примерно так я это себе и представляю. Я не стану упрекать его в прошлых грехах, но с той минуты, как мы вместе… — Ее голос дрогнул. Она быстро поцеловала его. Он прижал ее к себе, но она отстранилась. — Мне двадцать два года, — сказала Франциска, ласково проведя рукой по его щеке, и тем не менее вы единственный мужчина, которого я поцеловала.


Три недели спустя, перед возвращением в Берлин, он попросил у графини Винтерфельд руки ее дочери. Графиня в слезах дала свое согласие, не преминув указать Николасу на святость супружеских клятв и обещаний. Она распространялась довольно долго на эту тему и только после этого призвала Франциску, чтобы дать ей и ее будущему супругу материнское благословение. Самым забавным показалось Николасу то, что она не сочла нужным спросить свою дочь, готова ли та взять себе в мужья Николаса Себастьяна Каради.