Секунду-другую Джейн смотрела на него. Она не верила, что вообще можно испытывать что-либо более приятное, чем то, что уже творилось в ее душе, в ее сердце. Однако, оказывается, можно. Только что на блюдечке преподнесли то, о чем она мечтала столько времени, – голову ее сестры.


Ивэн Кестлер тяжелым взглядом уставился на письмо – единственный предмет, лежавший на его великолепном, большом, обшитом кожей столе. Он читал его снова и снова:


Ивэну Кестлеру.

Настоящим письмом уведомляю, что наши деловые отношения прекращены. Те картины, которые находятся в твоем распоряжении, могут быть реализованы согласно условиям нашего прежнего соглашения. Те, что в работе, а также картины в студии в Венисе, отныне принадлежат исключительно мне, и я буду распоряжаться ими по своему усмотрению, без каких-либо отчислений от их продажи в твою пользу.

Билли Бингэм.


Ивэн пытался унять непроизвольную дрожь в руках и собраться с мыслями. Невероятно. Никакого обращения «Уважаемый Ивэн» в начале. Никаких «наилучших пожеланий», даже «искренне ваш» в конце письма. Предательство. Подлое, грязное предательство. Ивэн создал его. Ивэн его спас. Ивэн осыпал его всеми дарами этого мира, и вот на́ тебе.

Случившееся после торгов было ужасным. В сладкий миг триумфа чашу победы грубо вырвали из его рук. Весь мир был готов приветствовать его, но после удивительной и непростительной вспышки Билли от него отвернулись. Главной темой по радио, на страницах газет, по телевидению был замечательный триумф протеже Ивэна Кестлера. Однако в художественных салонах, в спальнях плутократии, там, где это действительно имело значение, обсуждалась лишь одна тема. Феноменальное творение Ивэна само распахнуло настежь дверь клозета.

Сейчас его забрасывали деньгами, и хотя над его маленьким «секретом» потихоньку посмеивались, покупатели выстраивались в очередь, чтобы узнать его мнение относительно художественных произведений. Ведение дел Билли Бингэма оказалось равносильным лицензии на производство денежных знаков. Золотой дождь позволил продвинуть и других художников, толпившихся в его стойлах, давал возможность повышать цены на их картины быстрее, чем росли цены на хлеб в Веймарской республике. Ивэну пришлось держаться молодцом при публичном унижении. Билли Бингэм, может быть, и подпортил ему репутацию, но, во всяком случае, это не касалось деловых отношений.

А теперь он их затронул. Ивэн сжал голову руками и почувствовал, как в висках стучит кровь. Мог ли он предпринять что-либо? На законных основаниях – довольно мало. Когда пропадает доверие, отношения между дилерами и художниками рушатся, юристы не в силах восстановить это вновь. Вероятно, он может потребовать свою долю в пятьдесят процентов со всех картин, написанных Бингэмом до нынешней даты. Но сколько их и как он их узнает? Как он узнает, которая из них была продана, кому и за сколько? Единственными, кто выиграет в этом случае, будут адвокаты.

Ивэн мог бы начать преследования на распродажах, патетически нападая на художника, который более не нуждался в его услугах, художника, который публично унизил его перед всем честным миром. Злые языки не заставят себя ждать. Дьявол не бывает так разъярен, как оскорбленный дилер.

Есть еще и другой путь, тот, которым Ивэн воспользовался лишь один раз в жизни, на заре своей деятельности, когда играл в игру под названием «риск» и желание взобраться на темные, скользкие ступени лестницы, ведущей к успеху, было гораздо сильнее чувства голода, жажды и личной безопасности.

На протяжении многих лет он поддерживал контакт с Гильяно: на Рождество посылал поздравительную открытку, ящик хорошего вина – ко дню рождения, картину со сценой на религиозную тематику, выполненную мастерами итальянской живописи восемнадцатого века, – на годовщину свадьбы. Разумеется, он оставался на расстоянии вытянутой руки, поддерживая связь на тот ненастный день, когда может вдруг стать загадочно уступчивым, когда возникнет потребность устранить возникшие проблемы.

Билли Бингэм допустил ошибку, наверное, самую серьезную ошибку в жизни. Похоже, впредь у него никогда не будет шанса ошибиться вновь.

Дрожащей рукой Ивэн Кестлер взял телефонную трубку. Этот номер он хранил только в своей памяти.

– Ивэн Кестлер, прошу соединить меня с Сальваторе Гильяно, – сказал он.

Прошла минута или две, прежде чем его соединили. Голос на другом конце линии был осторожный, внимательный. Одну-две минуты оба обменивались любезностями: говорили о семье, о погоде в Нью-Джерси, о других, не относящихся к делу, вещах. Затем Ивэн перешел к делу:

– Сальваторе. У меня возникла крупная проблема. Нужна твоя помощь. Один человек поступил крайне нехорошо в отношении меня. Ты что-нибудь слышал о художнике по имени Билли Бингэм?..

Ответ на вопрос Кестлера не был прямым.

Голос Гильяно был буднично-деловитым.

– И тебе хотелось бы, чтобы я очень убедительно указал ему на ошибку.

Разговор продолжился еще одну-две минуты. Ничто в нем не выдавало жестокую реальность происходившего.

Словно озарение снизошло на Ивэна, и он добавил:

– Я был бы весьма благодарен, если бы Бингэм был убежден, что «послание» исходит от некой Джули Беннет. Я буду твоим вечным должником, Сальваторе…


Джули Беннет быстро шла по коридорам здания, где размещался офис Ривкина, словно оно было построено специально для нее. Теплое предчувствие уже грело ее. Пребывание в Голливуде всегда доставляло ей наслаждение. Почти каждый год, когда телекомпании покупали права на ее книги, она прибывала в этот город и давала им всем прикурить.

Предсъемочная встреча по обсуждению сценария фильма была для нее своеобразным, бередящим аппетит аперитивом перед началом главного события. Когда Джули нападала на первый вариант сценария, в глазах автора стояли слезы, а все находившиеся в комнате изо всех сил старались держать рот на замке, пока едва задрапированные оскорбления сотрясали и рвали воздух на части. Значение всей сцены было более чем красноречивым: не раздражайте Джули Беннет, терпите от нее все, подставьте свою вторую щеку. Всякий, кто осмелится спорить, канет в историю Эй-би-эс.

– Я никогда не представляла это как комедию. И никто не сказал мне ни слова. Поэтому вы должны простить мне мое удивление. Однако если мы действительно намерены сделать нечто смешное, стоило, вероятно, все переделать, поскольку сейчас имеется лишь несколько сносных мест. Пародийность слишком незаметна.

Сарказм считался низшей формой проявления ума, но смесь иронии с лицемерием была национальной чертой англичан, а Джули в этом была непревзойденным мастером.

Сейчас пришло время повторной встречи, и Джули оттачивала бронебойные оскорбления, которые предназначались для пробивания толстых шкур голливудцев, так вой сирены мог бы нарушить сон спящей красавицы.

Немало приятных минут, наверное, доставит и обсуждение состава актеров. Во всех предыдущих мини-сериалах она имела право утверждения актеров на роль. Какое это удовольствие – влиять на карьеру актеров. Неделями она читала в прессе, что тот или иной актер рассматривается на роль в экранизации последнего творения Джули Беннет. Эти мелкие людишки будут дуться и гримасничать, когда обнаружится, что от них уплыло то, за чем они так вожделенно охотились, а Джули отложит их на потом для дальнейшего использования. Уничтожение мечты в городе мечты – это пострашнее убийства. Продюсеры примутся ее упрашивать, режиссеры – биться в истерике, но она останется непоколебимой, подобно неприступной крепости, воздвигнутой контрактом, подготовленным Янклоу, поражая ядрами с крепостных стен армию бессильного неприятеля, копошащегося внизу.

На сей раз, правда, она не прибегала к услугам Янклоу. И в этой связи испытывала даже небольшие угрызения совести. Комиссионные посредникам положены за полное оформление сделки. Но в этот раз она проделала все самостоятельно: именно у нее возникла идея книги, она сама купила права и сама же продала их Гэлвину. Почему бы ей не сэкономить пятнадцать процентов, хотя бы на этот раз? Это составит более пятисот тысяч долларов.

Она гневно вдавила кнопку лифта, с нетерпением ожидая возможности причинить кому-то небольшие неприятности. А Ривкин пусть особенно поостережется. К нему у нее особый старый счет.

– Я пришла встретиться с Ривкином, – бесцеремонно сказала она секретарше, – и с «писателями».

– Сейчас посмотрю, свободен ли мистер Ривкин. Кто его спрашивает?

Джули Беннет подняла глаза к потолку. Все секретари в этом городе, похоже, страдали слабоумием. Может быть, это следствие воздействия какого-нибудь заторможенного вируса, обитающего на лентах пишущих машинок?

– Джули Беннет, – сказала она.

– О, мисс Беннет, я не знала, что это вы, – сконфуженно улыбнулась девушка.

Убийственным взглядом Джули Беннет уничтожила неуместную улыбку.

Поставленная на место секретарша нажала на кнопку межкабинетной связи.

– Мистер Ривкин, к вам пришла мисс Джули Беннет.

– Скажи ей, пусть подождет!

Джули Беннет буквально взорвалась:

– Передай этой заднице, что мое время – деньги, и то, что все в этом вонючем городе занимаются мастурбацией, не означает, что остальные тоже грешат этим увлечением.

Она прокричала эти слова, чтобы Ривкин услышал их через внутреннюю связь. Затем повернулась на каблуках и уверенно направилась к закрытой двери кабинета Ривкина.

– Туда нельзя, – закричала секретарша.

– Пойди пососи леденец, глупышка, – бросила через плечо Джули.

Широко распахнув дверь кабинета, она с порога начала свою тираду:

– Послушай, Ривкин, я не намерена никого ждать в этом городе. Мой счетчик считает, и если тебе некогда, тогда Дан Гэлвин…

Ее глаза столкнулись со взглядом Джейн.

– Привет, Джули, – проговорила она.

Это западня. И она угодила прямо в нее.