Подобно океану, гора никогда не была одинаковой – она менялась день ото дня, от минуты к минуте. Игра света как бы создавала новые формы, цвета перемешивались, разделялись и соединялись в новой комбинации в этом вечно движущемся калейдоскопе.

Джули лежала на спине, окруженная пузырьками, ожидая, когда водяные струи вновь вспенят воду, и смотрела в большое окно, расположенное сбоку от ванны из розового мрамора. Со всех сторон ванну окружала полка в два фута шириной, чтобы все необходимое находилось на расстоянии вытянутой руки: огромные кувшины с банными маслами «Опиум», «Алоэ», зеленый хвойный экстракт, поставляемый от Пенхалигона из Лондона; большая мочалка от Фортнума; стаффордское блюдо, наполненное кусками мыла различных сортов – «Диор», «Флорис», «Роджер Галет»; кипа хрустящих полотенец из Белого дома на Бонд-стрит с вышитыми на них инициалами ДБ.

Справа, достаточно далеко, чтобы не облить водой, но в пределах досягаемости, лежал блок дистанционного управления звуковой и телесистемами. Пресытившись видом горы, она могла выбрать любой из ста каналов спутниковой связи и посмотреть программу на встроенном в стену двадцатидюймовом экране монитора или включить восьмиканальную стереосистему, звучание которой можно было слушать в любой из комнат огромного дома.

Таймер отмерил заданный интервал, и жесткие струи воды, бившие из многочисленных отверстий, начали покалывать и пощипывать расслабленное тело Джули. Вокруг шеи плясали пузырьки «Опиума», выстреливая восхитительным ароматом, отвлекавшим внимание от других ощущений. Подобные ванны чрезмерно расслабляли, поэтому бокал бледно-розового шампанского «Пол Роджер» 1976-го не вносил диссонанса – разве что вино нагрелось. Проклятье! Джули презрительно скривила губы и, не раздумывая, вылила содержимое бокала в ванну. Около пятнадцати долларов. Может быть, больше. Она протянула руку к серебряной корзинке со льдом и наполнила еще один бокал. Двенадцать. Ей следовало бы сидеть и писать, а не потягивать шампанское, слушать Моцарта и планировать уничтожение замечательной карьеры.

Взяв белый радиотелефон, она набрала междугородный код 212. Это дело не отнимет много времени.

– Говорит Джули Беннет. Вы уверены, что все прибыло? Вы их пересчитали и проверили? Сорок работ Бингэма. Вы уверены? Хорошо! Я позвоню.

Положив телефон, она взяла свою адресную книжку. Быстро вытерев руки полотенцем, открыла ее на букве К, снова взяла трубку и набрала другой номер в Нью-Йорке.

– Я хочу поговорить с Генри Бисестером, будьте добры. Говорит Джули Беннет.

Не было смысла называть его титул. Любая девушка в «Кристи» наверняка подумала бы, что «граф» – это имя. Было три часа дня по восточному времени. Англичане, принадлежавшие высшему классу, вероятно, заканчивали свой жидкий ленч и готовились к уходу с работы.

– Мисс Беннет! Как приятно! Чем могу помочь?

Джули расслышала снисхождение в голосе. Эти Генри Бисестеры никогда не оправятся от потери семейных состояний и ужасной необходимости работать. Все они выбрали себе наиболее достойные профессии из всех, какие можно найти для джентльмена, – в частности, спокойный, бархатистый мир художественного аукциона, но в итоге оставались торгашами, выискивающими картины для продажи. Они с удовольствием допустят способность назвать кастрата кастратом – существенной особенностью людей этой категории, но никогда полностью не смирятся с подобным положением вещей. Отсюда и проистекает их покровительственный тон. Джули Беннет могла бы, как говорится, миллион раз купить Бисестера со всеми потрохами и заставить его здорово поработать на фирму, но в свободное от работы время и в выходные дни ей никогда не быть ему равной, и это ей неплохо было бы усвоить.

– Как прошел уик-энд?

– Замечательно. Фрэнсис собирается уехать из Нью-Йорка, а у старого Анненберга прекрасный погребок, который он не запирает для друзей.

Человек, подобный Бисестеру, готов отправиться куда угодно ради хорошей охоты и бутылочки «Кларета-61». У Анненбергов главным притягательным фактором было вино. Ни один англичанин, принадлежавший к высшему обществу, конечно же, не надорвется на поле для гольфа – гольф считался игрой, созданной исключительно для людей более низкого положения.

– Ты говорил, что занимаешься реализацией современной живописи в «Кристи»?

– Да. Современной. Если точнее, работами периода после тысяча девятьсот сорок пятого года. Французскими импрессионистами занимаются другие.

– Мог бы ты продать картины Билли Бингэма?

– А почему бы, собственно, и нет. Правда, до сих пор мы его не продавали. Его только что открыли. Впрочем… да – на его работы должен быть спрос. Да, мы бы продали картины Билли Бингэма.

Похоже, эта мысль пришлась ему по вкусу. Она заслуживала упоминания в нескольких строках информационного бюллетеня.

– Ты купила одну на презентации, а затем, придя домой, пожалела? Если так, то уверен, лучший выход – отправить ее обратно Ивэну Кестлеру и попросить его подобрать еще что-нибудь.

Желание Бисестера продать не ослепило его настолько, чтобы отказать в благоразумном совете такому клиенту, как Джули Беннет. Может быть, для Джули Беннет такой дилер, как Ивэн Кестлер, сделает исключение и возвратит деньги.

– Нет. Я хочу сделать это через фирму «Кристи».

– Хорошо, подвози как-нибудь, взгляну и прикину, сколько можно выручить.

– Понимаешь, речь идет не об одной картине. У меня их сорок.

Джули взяла бокал с шампанским. Дельце становилось довольно веселым.

– О нет, дорогая мисс Беннет. Это опрометчиво.

Голос патриция вдруг стал внезапно подозрительным:

– Как, ради всего святого, удалось достать сорок картин Билли Бингэма? За них довольно крепко держатся.

– У Кестлера. Я купила всю его заднюю комнату. Можешь проверить у него, если есть желание. Я даже настаиваю на этом. Сегодня утром картины передали мне. К вечеру, если хочешь, они будут у тебя.

Фамильным девизом пятнадцатого графа Бисестера было «никогда не удивляться». Однако сейчас он не мог найти слов.

– Но зачем покупать сорок картин, а затем продавать все сорок?.. Я не вполне понимаю, какой в этом смысл.

– Я говорю совершенно серьезно. Все предельно просто. У меня есть сорок Бингэмов, и я прошу тебя продать их на аукционе. Ты ведь этим занимаешься, верно? У вас ведь аукционная фирма, не так ли?

Неужели Бисестер и «Кристи» опасаются взяться за эту сделку? Где же хваленая английская флегматичность?

Бисестер внутренне собрался, уловив скрытый упрек.

– Да, разумеется, мы могли бы продать их для тебя. Тут нет никаких вопросов. Но это же неразумно, тем более продавать все сразу. Подобная продажа тотчас собьет цену и вытолкнет товар с рынка. Тогда за них и гроша ломаного не выручить.

– Да, верно. Они пойдут почти задаром.

– Но ты, вероятно, заплатила за них немало денег. Полагаю, по меньшей мере пятьдесят тысяч долларов за каждую, исходя из того, что я слышал о сегодняшних ценах.

– На самом деле по сто тысяч.

– Ну, тем более. Я считаю, если вывалить все сразу, не выручить и части затраченного. Если по каким-то причинам у тебя нет желания обращаться к Кестлеру, то картины следует продавать очень осторожно, в течение длительного времени, и моли Бога, чтобы рынок смог их поглотить и чтобы художник остался в моде.

Бисестер полностью пришел в себя. Он ошибся, переоценив разум этой женщины. Совершенно очевидно, что, несмотря на свою коллекцию, она не научилась бизнесу картинами. Какой-нибудь делец здорово повеселится, выпустив из нее всю кровь.

Он продолжал:

– Попытаюсь объяснить, мисс Беннет, что в отношении новых художников, каким является Бингэм, цена искусственна. Дилер способен поддерживать цену на солидном уровне, только тщательно контролируя спрос и предложение. Если это удастся, он сможет поднять цены, создавая художнику имя. Если же сразу вывалить всю эту кучу картин на рынок, цена резко упадет, и те, кто купил картины по пятьдесят тысяч, запаникуют, они тоже постараются сбыть свои картины. Это как с банком. Пропадает доверие – пропадает все.

Бисестер подумал, что ему удалось изложить положение вещей весьма доходчиво.

– Я отлично знаю всю эту чепуху, – сказала Джули Беннет, подставляя свою роскошную кормовую часть под струю пикантно расположенного крана. – Ты берешься продать их или мне обратиться в «Сотби»?

Упоминание о ненавистном конкуренте мгновенно привело в порядок разум Бисестера.

– Хорошо, мы можем. Мы можем продать их для тебя.

Он помолчал.

– Но ты потеряешь деньги, уничтожишь художника и, может быть, его дилера тоже.

По крайней мере, она не сможет сказать, что ее не предупредили.

– Именно это я и хочу сделать, – просто сказала Джули.


В баре «Карлиль» восхитительный «Перриер» в бокале Ивэна Кестлера отдавал каким-то угрожающим привкусом. Хотя для этого, казалось, не было никаких причин. В конце концов, его солнце сияло высоко в небе: репутация, банковский счет и все, что имело значение в этом мире, также были на высоте и нежились в теплых лучах. Действительно, он не мог припомнить времени, когда дела обстояли бы лучше. Не похоже, чтобы англичанин разыгрывал спектакль, но слова Бисестера прозвучали, как слова человека в плаще из романа Ле Карре – плащи, кинжалы и нашептываемые угрозы. Бар «Карлиль» мало подходил на роль места для обмена секретами, но ему предстоит услышать, как было сказано, нечто секретное. Боже, думал Ивэн, эти секреты… Ему совершенно не хотелось получать грустные известия в день рождения.

Раскрасневшийся Бисестер появился точно в назначенное время. Сев, заказал сухой мартини и выложил на стойку бара номер «Файнэншл таймс». Цвет бумаги соответствовал цвету его щек.

– Привет, Ивэн.

Ивэн молча смотрел на него. И удивительное дело – неприятно скрутило живот. Что же, черт возьми, Бисестер хотел сказать ему?