– Не помогло даже ее присутствие при зачатии. – Это было не совсем шуткой, и Ричард тут же почувствовал себя виноватым за тон, каким он ее произнес. Словно он выслуживался перед Софи в ущерб дочери.

– С нее станется. В Америке она бы лечилась все оставшуюся жизнь.

Опять Америка. Боже, если он когда-нибудь попадет туда, да еще вместе с Софи, будет что-то жуткое.

– Кто же ей скажет?

– Если скажу я, будет скандал – ей плевать, что о нас подумают. Лучше ты скажи. Она же папина дочка. – Софи с вызовом посмотрела на него. В голосе ее прозвучали агрессивные нотки.

Ричард застонал про себя. Это было как раз в духе Софи – как только ей казалось, что пора защищаться, она немедленно переходила в атаку. Он покружился по комнате в надежде собраться с мыслями и разыскать дочь. Внезапно он понял, что не видел ее уже с полчаса. Но не это его беспокоило. В пятнадцать лет, конечно, рановато появляться на подобных вечерах, но Джули всегда казалась Ричарду чересчур взрослой. В конце концов, в уголке собралась компания из серии «бабушка-отправилась-в-путешествие» – Джейн Ормзбай-Гор, чей отец был послом в Вашингтоне, Майкл Рейни, Найгель Веймаут и прочие представители сливок общества в ассортименте притащили с собой детишек, один из которых счастливо присосался к висящей, как уши спаниеля, груди матери.

Софи вывела мужа из затруднения.

– Она где-то там в уголке, пристроилась с одним парнем из «Вопля», если он узнает, что ей всего пятнадцать, то наверняка сообразит, что надо остерегаться. Надеюсь только, ради нее же, что у него не воняет изо рта.

– Господи, с ней все в порядке?

– Разумеется, в порядке, дурачок. Я просто пошутила. Она не позволит Мику Джеггеру зайти слишком далеко. Она слишком зациклена на тебе. – Софи шутливо ткнула Ричарда в ребро, а он притворно скорчился от боли.

– Послушай, пожалуй, мне лучше пропустить еще стаканчик виски перед этим. Давай, я лучше пойду и порепетирую за картишками, а ты посмотришь. Кажется, в прошлый раз это удалось.

– Ричард, не будь таким противным.

Но она понимала. И очень хорошо. Она положила руки мужу на плечи, при этом платье приподнялось на три дюйма, и заставила обернуться на себя каждого проходящего мимо мужчину, демонстрируя всем свои шелковые трусики от Диора.

– Ладно, иду. Пожелай мне удачи.

И он устремился в плотную толпу.

Пройти по студии Челси было целым испытанием. Каждый шаг по залу означал сложную борьбу, включавшую налитые бокалы, прикосновения к обнаженному телу и перестрелку глазами с богатыми и знатными «лицами», рассевшимися в стратегическом беспорядке по комнатам в окружении своих спутников – внимательных придворных и забавных шутов. Он наткнулся на фотографа Дэвида Бейли: «Привет, дружище. Ну как, порядок? Когда Софи собирается попозировать мне для «Вога»?» – и на Жюстен де Вийнева, создателя образа Твигги:[2] «Привет, солнышко. Кого представляешь?» – и проскользнул позади расточительного Джо Кокера, длинноногого игривого Жана Шримптона: «Я так восхищен твоим Отелло, Ричард».

Лицо Джули вспыхнуло, когда она увидела отца. Музыкант помрачнел.

– Эй, папа!

По аппаратуре системы «Сони» Мик Джеггер оповестил мир, что никак не может удовлетвориться. Теперь рок-звезда с угрозой смотрел на Ричарда, как будто тот помешал ему наконец получить удовлетворение.

– Как проводишь время, дорогая?

– Отлично. Ты знаком с Винни? Он из «Вопля».

Затянутый в черную кожу, высокий, с острыми глазами, Винни был так же невинен, как сам сатана. К тому же он был поразительно красив – напоминал заброшенного Дориана Грея, чьего-то великолепного цветущего ребенка, который заблудился и теперь, в стиле шестидесятых годов, очищался тем, что окунулся в грязь. Он мотнул головой и ткнул в него пальцем, украшенным перстнем с черепом.

– Эй, старик, – произнес он бесцветным, утомленным голосом.

Ричард смущенно оглядывал его. Они с Винни оба были героями из рабочей среды и разными путями добирались до заветного горшочка с медом. Они имели гораздо больше общего друг с другом, чем оба готовы были признать. Какое-то мгновение никто не произносил ни слова. Взаимная холодность мешала им разрушать неудобное молчание.

– Ты актер, да?

– Да. В Королевской шекспировской труппе.

– А, да. Все это старье.

Ричард усмехнулся, но не ответил.

Два красных пятнышка зардели на щеках его дочери.

– Ты хотя бы слышал о Шекспире? – хлестко прозвучал его голос.

Глубоко запавшие глазки Винни хитро сощурились. Он обольстительно улыбнулся и поднял обе руки, сдаваясь.

– Ладно, ладно. Не бери меня на мушку. Я ухожу. Сваливаю. – И растворился в толпе.

– Любопытный парень, – задушевным голосом начал Ричард.

– Слизняк! – сказала Джули и после паузы добавила: – Он спрашивал, не прочь ли я переспать с ним. – Джули вскинула глаза на отца, чтобы посмотреть на его реакцию.

– Чудеса! Как это по-взрослому!

Она выглядела разочарованной, чего он и добивался своим спокойным ответом.

– Я ему велела забыть об этом.

– И правильно.

Он изучающе смотрел на дочь. Если Винни предпочитает рубенсовские формы тщедушности Твигги, то рискует тюремным сроком за некоторые горизонтальные па с Джули. Она созрела, как арбуз. У нее была огромная грудь – тяжелые солидные шары, распиравшие тесную майку. Все остальное было в том же духе. Талия, правда, была на месте, как и положено, но затем возникал мощный зад, а ноги, хотя и пропорционально сложенные, но громадные, буквально вылезали из-под матерчатого пояса, изображавшего юбку. Лицо у нее было полным, цветущим, но, когда ее голубые, как вода в бассейне, глаза вспыхивали и искрились интеллектом и остроумием самозабвенной личности, она становилась симпатичной. Все это кому-то могло прийтись по вкусу, но скорее всего оказалось бы неудобоваримым для такого парня, как рок-звезда Винни с кругозором швейцарского сыра и жидким, как оливковое масло, телом.

Джули обняла отца за талию.

– Ты пришел, чтобы защитить меня от хищного незнакомца?

– Отец должен защищать свою красавицу дочь.

Она вся засияла от комплимента, и вновь Ричард почувствовал себя виноватым. Как же она любила его, это сложное, ничего хорошего не обещающее творение его жены. Конечно, он тоже любил ее, но скорее умом, а не сердцем. В его сердце было место всего лишь для одного обожаемого и великолепного существа – Софи.

Он глубоко вздохнул.

– Дорогая, а у нас для тебя чудесные новости. – Но слова его прозвучали слишком мрачно.

– Какие, папа? – Джули насмешливо смотрела на него: она умела читать между строк и понимала, что «чудесные новости» на самом деле будут отвратительными.

Ну как с этим справиться?

– Мама беременна, – выпалил он. – У тебя появится сестренка или братишка.

– Что? Что ты сказал? – С каждым словом голос Джули становился все громче.

– Это же здорово! Мы сами только вчера узнали. Мы не хотели делиться с тобой, пока не были уверены наверняка. Доктор считает, что уже больше двух месяцев… – Ричард прикусил язык. Боже, Боже, и зачем он только сказал это? Два месяца назад они репетировали в Стрэтфорде «Отелло»!

Джули стояла молча, но лицо ее побагровело, а костяшки стиснутых пальцев побелели.

– Кто же ее трахнул? – прошипела она наконец. – Отелло?

– Джули!

Слезы подступили к ее глазам, и оскорбление было почти ощутимым.

– Нет, правда, папа. Кто отец? Я хочу сказать, знаешь ли ты наверняка. Ты думаешь, это ты? Ведь мама всегда обедает со всеми этими старыми друзьями, так ведь? Вроде лорда Бакмена или Вилли Партингтона. На твоем месте я бы потребовала анализа крови.

Стрелы вонзились точно в цель. Только Джули умела обратить свой гнев в боль, в его боль. Разумеется, это было правдой. Любовный роман его жены с жизнью требовал ответной любви, и не только от ее мужа. Как бы безумно он ни обожал ее, как бы ни переполняла его страсть, ей этого было недостаточно. Где бы ни были мужчины, ей хотелось, чтобы они любовались ею. А затем в безжалостной прогрессии нарастала симпатия, преклонение и, наконец, любовь. В какой-то момент она выходила из игры, поклонники ей наскучивали, она их бросала – а потом любовный танец начинался сначала. Дело было лишь в предпочтениях, потому что ей хотелось то мужского обожания, то романтического поклонения, а иногда и внезапного натиска сексуального возбуждения. Для него это был ад. Снова и снова он пытался уверить себя в том, что это просто безвредные игры, порождения утонченного духа и страстной натуры, всего того, что и составляло смысл его бесконечной любви к ней. И все же бывали и жуткие моменты сомнений и страха, когда он был уверен, что она изменяет ему.

– Только посмей когда-нибудь так говорить о своей матери, – отчужденно бросил он.

Его внезапно потухшие глаза больше не смотрели на дочь, рассеянно перебегая по комнате в поисках Софи, уже окруженной толпой обожателей. Видал Сассун профессионально запустил пальцы ей в волосы, Теренс Донован, мастер задушевных бесед, был в своей стихии, управляя разговором. Патрик Личфилд, фотограф, родственник королевы, рыскал вокруг группы, как паук вокруг мухи.

Господи, как же он ее любит. Как будто вчера, но уже годы прошли с того дня, как она ворвалась – незнакомая, непрошеная – в его гримерную. Она стояла перед ним, дрожа от возбуждения, и говорила, как она влюбилась в его Гамлета.

– Великое искусство и актер нераздельны, – провозгласила она, – и теперь я влюблена в вас.

Карие глаза румынской княжны смели все преграды единым натиском, и с тех пор до сегодняшнего дня он оставался рабом ее любви. И теперь, и все прошедшие годы она – главный смысл его жизни. До этого таким смыслом было для него искусство – грандиозный успех на английской сцене, восторги и аплодисменты сыну шахтера из Уэльса. Это топливо питало его тогда. А теперь – только Софи, ее красота, живой ум и влечение, раскованность и дикая, необузданная свобода.