Софи повернулась, поймала ртом захватчика, вдохновляя его сильнее прижаться к ней, не думать о ее боли. Это было своего рода возмездием, блаженная епитимья, возложенная на себя ради того, чтобы отнять его у мира, где он царил, и ввергнуть в собственный мир, где он уже не мог править.

Мысли Софи цепенели; она всматривалась в черное лицо мавра, грубого вояки, который брал ее так осторожно, так стыдливо. А Ричард не продолжал жестокую схватку с ее горлом, равнодушным к внезапному толчку, которым он казнил ее шею и любил ее широко раскрытый рот. Софи задержала дыхание, приказывая себе выстоять перед его мучительно-сладостной атакой, когда наслаждение и боль сливаются воедино, а мысли замирают.

Занимаясь любовью, Ричард любовался женой, торжествовал свою победу – это составляло важную часть его экстаза. Теперь глаза Софи были опять закрыты, она словно сражалась со своим наводящим ужас поработителем. Вокруг ее высокого лба курилось легкое облачко страсти, ее широкие крепкие плечи были напряжены.

Но Софи хотела получить все. Наступило время продолжить драму. Она дала ему встать, а сама опустилась перед ним на колени и замерла в ожидании.

Целую вечность Ричард глядел на нее, потрясенный, восхищенный ее красотой и непосредственностью. Она была величественна. Настоящая амазонка-воительница – чувственные соски заметно вздрагивали от неукротимого желания. Тугие, темнеющие на нежно округлых белоснежных склонах ее грудей, они, как две совершенные пирамиды страсти, выступают вперед, взывая к прикосновению рук и губ.

Он бросился к ней и очень нежно отвел влажные волосы от ее лица. И опустился перед ней на колени.

Теперь уже его черное лицо приникло к ее телу, губы ласкали нежную шелковистую кожу, пробуя на вкус ее пыл и желание.

Софи застонала от покорного согласия, скользнула на пол, прильнула к нему, держа его голову, осторожно направляла его.

Едва его язык коснулся ее, она закрыла глаза и все шире разводила ослабевшие ноги, полностью отдаваясь повелителю. Его губы скользили по ее телу, от груди к животу, осторожно продвигались ниже. Он медлил, отдаляя конечную цель. Язык, как колибри, перебирал лепестки распустившегося цветка, наполняя ее сладкой мукой и растущей где-то внутри нестерпимой жаждой наслаждения.

Доведенная до исступления, она выгнулась над полом, с силой направляя его лицо к своим сокровенным глубинам.

– Ну, пожалуйста. О, Ричард, пожалуйста.

Он насладился ее восторгами, проникая вглубь, в жаркие кущи тропических лесов. Но и этого было недостаточно. Ее тело, охваченное тягой к бесконечному наслаждению, заставляло его проникать еще глубже, утонченнее, беспощаднее в своей дикой силе. Внутри ее ревели водопады, ноги обвивались вокруг его шеи, зажимая в неистовые тиски, призывая погрузиться в ее экстаз. Внутри Софи громко звучала чистая, ясная нота чудесного предсказания, и постепенно в эту мелодию вступали другие инструменты оркестра. Сердце часто билось у нее в груди, пальцы бессильно сжимались и разжимались, но она неумолимо приближалась к вечному мгновению счастья. Теперь Ричард был в ней, чуткий язык двигался мягко, плавно, ведя ее к сладкому завершению. Наконец страсть переполнила ее, и она взорвалась, низринулась с высоты, и ее вселенную оросил благодатный дождь. Испытав этот резкий, мощный оргазм, она прильнула к нему, ноги крепко сжали его шею, а губы любви безраздельно овладели его темным лицом, которое она так жестоко обдавала своей страстью. Все было кончено, пружина раскручена; она расслабилась и освободила его, тяжело дыша в изнеможении.

Он опустился у ее ног, а она улыбалась ему, восхищаясь его красотой, тем чудом, которое он совершил с нею. Потом коснулась его услаждающих губ, которые были еще влажны от ее любви.

– Давай, – сказала она.

Сливаясь с ней, Ричард знал, что у нее будет от него ребенок. Он был в этом абсолютно уверен. И потому он так осторожно входил в нее на этот раз, забыв о небывалом диком желании. Это была любовь. Нежное движение, легкое движение двух лиц, которые в единстве и гармонии создавали чудо. «Своим телом я преклоняюсь перед тобою», – вот что это значило. Он никогда раньше не испытывал ничего подобного.

– Софи, я люблю тебя, – произнес он. – Я так тебя люблю.

Она не ответила, лишь тесно прижалась к нему, широко распахнувшись в любовном порыве. Время пришло. Они стали единым целым. Ричард прикрыл глаза, почувствовав внутри себя божественный промысел, необыкновенную силу и конечный ее смысл. Он всецело отдался этому таинственному слиянию, и слезы побежали у него по щекам. Они бесконечно любили друг друга, и его душа волшебным даром перетекала в Софи, а ее слабые возгласы и трепет подтверждали, что его достойный дар принят.

Позже, отдыхая, он положил голову на плоский живот Софи и с восторгом слушал ее легкие всхлипы, крепко обнимая и успокаивая после сотворения чуда.

Счастье почти осязаемо разлилось по убогой комнате. Оно лучилось сквозь пыльный воздух, радостно плясало в неоновом свете, весело отражалось от замызганных, облупленных зеленых стен. И только в один уголок оно не проникало, туда, где на пятачке за стеной враждебные чувства старались разрушить его. За открытой дверью, на островке боли и унижения посреди бушующего моря блаженства стояла пятнадцатилетняя девочка. Джули Беннет в изнеможении прислонилась к дверному косяку. По ее щекам текли горькие слезы. Она все видела. Ее предали, и это навсегда перевернет ее жизнь.

2

– Это лучше, чем Голливуд, а?

У гордой, независимой румынской княжны Софи был такой вид, по которому можно было понять: даже если желания ее скромны, наверняка она достигнет всего, чего захочет. Видимо, было что-то особенное в ее лице с высокими скулами и точеным острым подбородком. Однако глаза говорили иное. Большие, круглые, темные, они обводили комнату с наивной непосредственностью, с интересом стреляли по сторонам. Ей было весело. Какая разница, что об этом говорят.

Она взяла мужа под руку. Вечеринки у Челси как бы вбирали в себя все самое лучшее, что было в шестидесятые годы. Куча забавных людей, графини рядом с поп-звездами, министры правительства – с тайными агентами, супермодели перемигивались с государственными чиновниками. Софи так любила это все! Лондонский свет и Ричард были смыслом ее жизни.

Ричард Беннет рассмеялся:

– Ты никогда не забываешь об этом?

– Пока не получу ответ. – Она кокетничала с ним и смеялась, заставляя тихонько позвякивать ожерелье, обвившее ее длинную аристократическую шею.

– Лучше, чем Голливуд без тебя, – с улыбкой сказал он. На самом деле это был вопрос. Придется ли ему одному отправляться в Голливуд?

– Ах, дорогой, я просто не могу себе представить, как можно все это оставить. Я хочу сказать, что за столько лет все это впервые устраивается в Англии, и все это так ново, так волнует, а мы в самом центре всего. А Голливуд! Знаешь, право, это… – она подобрала слово, чтобы оскорбление получилось сильнее, – в пятидесятые годы.

Ричард помолчал. Разве дело во времени? Почти наверняка нет. Но по-своему она права, и свидетельство этому – бурный прием вокруг них.

Это был совсем новый мир – бьющий через край, самоуверенная революция достойных людей, а ведь он не ожидал увидеть ее на своем веку. Для мальчика с уэльских лугов, который выбился из низов в добитловские времена лишь благодаря своему непревзойденному сценическому дарованию, стояние на горящих баррикадах было пустым звуком. Шекспир вряд ли оценил бы рок-н-ролл, на вечном празднике шестидесятых места хватало всем.

Вздохнув, он улыбнулся Софи:

– Ну, не стоит нам пока принимать решение. Пусть еще подождут, может быть, и цена моя повысится. В Голливуде сделка многое значит. – И он переменил тему. – Господи, некоторые из этих бедняг выглядят не лучшим образом. Думаю, им не помешает переливание крови.

Она засмеялась в ответ:

– Ты просто ревнуешь, потому что у них «интересная бледность». Но, знаешь, Кейт Ричард и впрямь выглядит, как будто был в объятиях Дракулы. Как ты думаешь, он не испарится, если его вывести на солнце?

Он взглянул на нее с любовью. Она тоже была бледной, но это была совсем иная бледность, чем у рок-звезд, мельтешивших в толпе. Бледность Софи была следствием ее благородного происхождения. Красивое, нежное, белое, как только выпавший снег, ее лицо сияло при свечах, и темные круги под глазами говорили о том, что она знает толк в дневных и ночных удовольствиях. Она была необыкновенно хороша. Широкие, сильные плечи и осиная талия, линия груди так гармонична, что не только находившиеся в комнате мужчины, но и женщины нет-нет да бросали на нее взгляды. Простое шелковое платье от Осси Кларка не облегало форм и не просвечивало, но эффект был сильнее, как если бы на ней совсем ничего не было. Грудь была свободна от оков: не скованные бюстгальтером соски налились и отвердели от непростительного соприкосновения с тонкой, наэлектризованной тканью платья. Роскошные, как у Аллен Джонс, ноги не скрывала символической длины юбка, едва прикрывавшая крошечные трусики румынской княжны.

Она потягивала из бокала белое вино.

– Как ты думаешь, может, скажем сегодня вечером наши новости Джули?

Ричард обхватил голову руками в притворном ужасе.

– Господи, зачем? Мне было так славно.

– Все равно скоро придется. Скоро это может стать заметным. Мне даже кажется, что уже заметно.

– Да нет же, поверь мне. Поверь всем, кто здесь находится.

Живот Софи был совершенно плоским. Двухмесячный зародыш в ее утробе был еще совсем крохотным.

– Мы ж все равно не собираемся выигрывать конкурс популярности. Она почувствует себя лишней.

– И пускай! – тряхнула Софи челкой пажа от Видала Сассуна. – Ей все равно придется свыкнуться с этим.

Ричард почувствовал угрызения совести. Отчасти они были вызваны жалостью к дочери, которая так самозабвенно любила его, но еще и страхом из-за только что продемонстрированной его очаровательной женой сердечной черствости, аристократического равнодушия к счастью других – то, что использовалось в прошлом против него и чем, возможно, они не раз воспользуются.