Я сделала открытие, что рядом с той жизнью, в которую ты случайно окунулась, существует другая жизнь, которая точно так же могла бы быть твоей.


Как-то раз я лежала на постели в комнате для прислуги «Отеля Ролан». Окно было раскрыто, на стуле висело мое платье, я чувствовала шелковистое прикосновение простыни, которой было застлано трехспальное ложе, после душа я ненадолго прилегла. По привычке глаза мои следовали по лабиринту розово-красных линий на стенах и потолке. Время близилось к полудню. Уже через полчаса мне нужно быть внизу, подавать легкий картофельный суп и тушеного кролика — местное фирменное блюдо.

Сен-Мартьяль. Деревушка в трех километрах от нашего с Робертом хутора. Приехав туда в мае 1980 года, я поселилась в единственной на всю округу гостинице. В воздухе тихих улочек, между домами было что-то колдовское, нечто тягучее и притом невероятно располагающее к отдыху, из-за этого я спала по ночам как убитая, без сновидений. Через неделю я поняла, что хочу здесь остаться. Я посоветовалась с хозяйкой гостиницы, женщиной моего возраста, которая с трудом передвигалась на больных ногах с черными венами.

Она окинула меня оценивающим взглядом, словно крестьянин, выбирающий корову на базаре.

— Вы умеете готовить?

Она провела меня мимо судков с форелью в желе, с копченой утиной грудкой, мимо банок с аппетитным светло-розовым и желтым содержимым, открыла ящики на кухне, показала кастрюли и сковородки и объяснила подробно назначение ножей, висящих на гвоздиках в ряд.

— Имейте в виду, цесарок лучше вешать, а не резать.

Наконец она вручила мне ключ от комнатки под самой крышей. В мои обязанности входило накрывать и подавать на стол днем и помогать у плиты вечером. Я могла, когда захочу, пользоваться зеленым пикапом.

Единственный раз я действительно так и сделала. Единственный раз проехала мимо подножия той горы, на которой раньше жила, раздумывая, стоит ли поддать газу и на полной скорости въехать в кручу. Я хорошо помнила новых владельцев дома — архитектора с длинными светлыми волосами, его жену и дочку. Но поостереглась, посетив одну-другую ферму, где пополнила запас козьего сыра, вернулась прямиком в Сен-Мартьяль, откуда днем так приятно смотреть на склоны холмов, заросшие виноградниками, на овечьи пастбища и заросли тутовника, откуда в вечерних сумерках можно спуститься по винтовой лестнице и пройти на площадку, где гуляют дети и собаки, где по ночам спишь, не видя снов, а просыпаясь, распахиваешь ставни и видишь прямо напротив небольшое, обнесенное оградой кладбище на той стороне дороги. Она круто сбегает вниз, а потом, сделав несколько резких виражей, столь же круто поднимается вверх. Вероятно, покойники в сосновых гробах на пути к последнему приюту теряют всякую ориентацию и испытывают облегчение, когда скорбная процессия останавливается наконец на теневой стороне горной котловины, откуда им по крайней мере несколько веков предстоит взирать на родную деревню, что прилепилась на противоположной солнечной стороне.

Я поднялась. Пробили часы на церковной башне. У этой лютеранской церкви забавный двойной звон — то высоко, то низко, то долго, то коротко и глухо — и так двенадцать раз. Я соскользнула с постели, натянула платье, подвела глаза и подкрасила губы ало-красной помадой.

Когда я вошла в обеденный зал гостиницы, в глаза мне бросились сразу три вещи. Шесть из восьми столиков были заняты посетителями — для сентября месяца необычно многолюдно. Один из клиентов — мужчина с лицом одновременно гордым и застенчивым — пришел уже во второй раз, а в глубине зала сидела за столиком дружная семейка, они узнали меня и радостно поздоровались: блондин-архитектор, его жена и дочка, которая за это время успела подрасти, на вид я дала бы ей лет девять.


— Вы должны заглянуть к нам как можно скорей.

После десерта они угостили меня рюмкой грушевого ликера. Большинство посетителей уже разошлись, только мужчина за столиком в углу пожелал еще раз кофе, так что я вполне могла присесть к ним за столик.

Архитектор направил на меня стекла своих очков. Наклонив корпус вперед, он внушительно сообщил, что с домом пришлось повозиться — расширили оконный проем в кухне, подняли потолок в комнате на втором этаже, утеплили пол в ванной, побелили стены и выкрасили в голубой цвет двери.

— Извините, — я встала и подошла, улыбаясь, к столику в углу. — Вы что-то хотели, месье?

Но оказалось, что я ошиблась. Он не делал мне никакого знака. Немного удивленно посмотрел мне в глаза и, словно чтобы сделать мне приятное, заказал коньяк дорогой, малоизвестной марки. По его акценту я еще раньше догадалась, что он не из здешних мест.

Когда, придвинув стул и с выражением интереса на лице, я снова присела за столик дружной семейки, я слушала их уже не так внимательно. Что ж, замечательно, что они вычистили колодец во дворе, что под крышей вьют гнезда ласточки, что нет больше выгоревших на солнце голубых клеток для кроликов, только я сидела как на иголках. И пока жена архитектора загибала пальцы, перечисляя: «Фиолетовые георгины, японские розы, качели, песочница…», я беспокойно втягивала носом воздух — по залу в мою сторону потянулся, словно по узкому туннелю, острый запах табака, это веселило, будоражило — что-то будет? — промелькнула мысль: еще чуть-чуть, и я, забыв про приличия, повернусь в его сторону.

Тут на меня посмотрела девочка и сказала:

— А у меня около кровати на стене слон.

Все рассмеялись и встали из-за стола. Было приятно, напились-наелись вдоволь, счет оплатили. Предвкушая часы сиесты, архитектор, вяло ворочая языком, подтвердил свое приглашение: «Все же заглядывайте к нам…»

— Непременно, — сказала я, понизив голос, чтобы показать, как мне любопытно взглянуть на свой старый дом.

Выходит, я врала им в глаза? Ведь знала же я, что из этой затеи пока ничего не выйдет. Я пожимала руки, улыбалась, сознавая, что в голове у меня совсем другое, потому что человек, который немало перевидал на своем веку, тем временем стал пробираться между столов и стульев ко мне. Я не удивлюсь, если он вот сейчас возьмет меня за локоть и я услышу: «Могу я узнать ваше имя?»


Угрюмые овраги. С высокогорья яростно несется вниз дождевая и талая вода, выворачивая с корнем деревья, увлекая за собой животных и постройки. Расхожий эпитет для Севенн — «негостеприимные». Но я не единственная, кто знает, что это не так. Не только волки и орлы, но и люди находят здесь приют среди гранита и сосен. Terre de refuge[9]. Местное население — протестанты, народ очень своенравный, держится особняком, игнорирует центральные власти. На объявления о розыске и поимке здесь по традиции никто не реагирует.

Я так и не узнала, что за преступление совершил этот человек. Я его об этом не спрашивала, а он сам ни словом не обмолвился, не дал никакого намека. Но с первого же мгновения, когда я упала навзничь с обнаженной спиной и, закрыв глаза, прошептала самозабвенно: «Да… да…», я почувствовала, что вместе с лаской его узких темных рук, вместе с запахом дыма и горящих поленьев, солнечным зноем, а зимой — с жаром горящей печки мешается и проходит по моему телу что-то ужасное, какая-то несмываемая вина.

Он увез меня с собой на мопеде. Да-да — на мопеде! Есть что-то невероятно комичное в подобной картине: мужчина и женщина, оба уже немолодые, катят себе с горки на горку, на ней халат официантки, на нем развевающаяся на ветру рубашка, волосы на голове уже поредели, — он то и дело оборачивается и серьезно поясняет: «Еще немного осталось, последний пригорок… теперь по тропинке, осторожно, держитесь крепче…» — так мы ехали, чтобы очутиться наконец на жесткой парусиновой раскладушке, в тайной хижине, скрытой между деревьями.

Он выключил мотор. Тропинка сузилась и круто пошла вверх. Последний участок пути пришлось пройти пешком. Я наблюдала, как он мелкими шажками движется вперед и катит перед собой мопед, смотрела также вверх и в сторону. Всюду деревья, папоротники, мертвые ветки. Несмотря на колотье в боку, мне по душе был этот зеленый уголок.

— Вот мы и прибыли, — сказал он, и я увидела грязно-белый покосившийся домик у подножия горного уступа.

Сумерки в четырех стенах. Кровать, стол, полуослепшая, я подошла к окну. И отсюда тоже вид в голубых тонах. Зачем? Зачем тянуть время? Сегодня днем совершенно не было того, что так часто удивляло меня раньше: к некоторым людям невозможно прикоснуться, немыслимо, и точка. Он не был типом с желтыми зубами, который брызжет слюной во время разговора, сидит, развалясь во всю ширь на диване, где могут поместиться трое, выставив на обозрение нахально выступающий гульфик. Нет, он не был таким, но все же между ним и мной стояла бетонная стена. Может быть, вокруг него незримо витает его прошлое и отпугивает меня, как лимон комаров, а бузина — мух? Ведь мы с этим преступником вот уже несколько часов как прекрасно поладили! Почему бы мне прямо сейчас не повернуться, не расстегнуть застежку на платье, не прижаться к нему и не ощутить, как стены этой бедной лачуги раздвигаются вширь до бесконечности, как бывает перед тем, когда заснешь… Ох, сексуальное влечение! Проваливаешься, тонешь, сливаешься с партнером просто так, вне связи с прошлым и будущим, ведь никогда не было между нами ничего такого, что бы сейчас вдруг незаметно повлияло, ни болезненных размолвок, ни укоризненных взглядов, ни прелюдии в виде сказочки, соединяющей твою прошлую жизнь с жизнью другого. К чему это? Разве, барахтаясь на постели, я не различаю детали, не вижу ясно, какой он, этот мужчина, его лицо, обнаженные плечи, грудь, его член, торчащий под прямым углом, полоска черных волос на его животе, которая, поднимаясь вверх, начинает обильно куститься, — он приземленный, милый, чувственный, безразличный, верный, преступный, лживый, беспечный… и все это я наблюдала из своего прекрасного одиночества.