Анна Берсенева - Серьезные отношения

Что ж, для того чтобы платить за обучение в Кельне собственной девочки, Мишку можно было потерпеть.

– Я вчера была на флиртанике! – объявила Мишель. – Знаешь, что это такое?

– Знаю.

Про этот новый способ легального отъема денег у населения написали уже все глянцевые журналы, так что не знать о нем было бы для Галинки странно. Она надеялась, что Мишка не станет излагать ей подробности. Но, конечно, надеялась напрасно.

– Я пришла, – начала та, – и мне сразу дали бейджик с розой и посадили за столик возле фонтана. Знаешь, в «Испанской розе» посередине зала фонтан? Ну вот, прямо возле него.

Потом Мишель долго рассказывала, как по заданию клубного массовика-затейника флиртовала со своим визави, хотя тот сразу показался ей очень скучным, и к тому же лысые не в ее вкусе.

– А он от меня просто голову потерял, – с гордостью сообщила она. – И дал свою визитку, чтобы я позвонила. Но тут меня уже пересадили за другой столик, а там был такой чудненький мальчиш, такой хорошенький! Ну, ты же знаешь, как на флиртанике: сначала все с одними флиртуют, а потом раз – и все-все друг с другом меняются, и уже новые пары. Тот мой лысый толстой тетке достался, они друг другу отлично подошли. Но он все равно на меня все время поглядывал. А я, конечно, молоденьким увлеклась.

Но настоящую любовь Мишка встретила только к концу вечера, после пятого перемещения.

– Он такой мачо! – задыхаясь от восторга, рассказывала она. – Просто секс-символ. Такой слегка небритый, взгляд огненный, немножко с акцентом говорит… Наверное, испанец.

– Скорее, азербайджанец, – заметила Галинка. – И зачем ты, Мишка, на эти глупости таскаешься?

– Почему обязательно глупости? – обиделась Мишель. – А если у меня на этой флиртанике все получится всерьез? И вообще, Галь… Знаешь, мне в личной жизни почему-то не везет. А почему, я даже не понимаю. На меня почти никто из мужчин внимания не обращает, только если папины деловые партнеры. А если просто так, не партнер вдруг мной увлечется, то через полчаса к другим переметывается. Почему так, как ты думаешь?

Думать тут было особенно нечего. Ясно, что провести больше получаса в беседе с Мишкой можно только под страхом если не смерти, то по крайней мере разрыва деловых отношений с ее папой. Но сказать ей об этом было все-таки жалко. Мишка была хоть и глупая, но безобидная девчонка, к тому же очень молодая. Галинке не хотелось становиться первым разрушителем ее иллюзий.

– А зачем тебе с одним и тем же больше чем полчаса проводить? – сказала она. – Сама же говоришь, флиртаника понравилась. Вот и флиртуй со всеми сразу.

– Все-таки хочется любви, – вздохнула Мишка. – А где ее взять? Я, знаешь, даже объявления в газетах смотрела.

– Насчет любви?

– Ага. Вот, смотри. – Она вынула из сумочки газету. – Вот ту-ут… Нет, это няню к мальчику трех лет… Ага, вот! Ищу тебя – чуткую, способную понять…

– Брось, Мишка! – засмеялась Галинка. – Это тоже няню к мальчику, только тридцати лет.

– Тебе хорошо, – вздохнула Мишель. – На тебя почему-то все мужчины внимание обращают. А мне что делать?

Галинка предпочла считать этот вопрос риторическим. Научить, что делать, человека, который всерьез относится к флиртанике и к газетным объявлениям про любовь, не представлялось ей возможным. А тут еще некстати вспомнился последний случай, когда на нее обратил внимание мужчина, и воспоминание это отдалось в сердце такой резкой болью, что она чуть не вскрикнула.

Наверное, при этом у нее даже лицо изменилось – Мишель посмотрела удивленно.

– Ты что, Галь? – спросила она.

– Н-ничего… Зуб болит. Ладно, Мишка, мне еще верстку вычитывать. Показывай, что ты там про Титикаку наваляла.

«Мне просто противно, – думала Галинка, дочитывая верстку путеводителя по Бразилии, и по дороге домой, и потом, уже дома. – Я никогда собой не торговала, я все сделала для того, чтобы собой не торговать – и вдруг… Конечно, мне просто противно!»

Вообще-то она давно научилась не думать о том, что ей неприятно, и сейчас старательно гнала от себя воспоминания обо всем, что случилось в тот день, да и не в день даже, а всего лишь в какие-нибудь несчастные полчаса того дня. Но воспоминания эти стояли перед ее глазами так ярко, как будто были не постыдными и требующими скорейшего забвения, а лучшими в ее жизни.

Это беспокоило ее, сердило, мучило! Приехав домой, Галинка даже в душ залезла, словно хотела смыть с себя все это, а потом, сидя на кухне, еще и головой потрясла, как если бы эти воспоминания попали ей в уши вместе с водой… Ничего не помогало! Светлые глаза Северского стояли у нее перед глазами так, словно он сидел напротив за столом, и даже не за столом, а… Она чувствовала, как он кладет руки ей на плечи, и его ладони повторяют линию ее плеч так, будто это не руки незнакомого, постороннего, по всем разумным понятиям враждебного человека, а часть ее самой. И взгляд его тоже виделся ей в вечернем полумраке пустой квартиры так ясно, как будто все происходило с нею снова: этот пронзающий тело восторг, который она пытается скрыть, потому что – какой же восторг, все ведь гадко, стыдно, отвратительно?! – но скрыть не может, и вскрикивает, и чувствует, что этот восторг, это телесное счастье, есть счастье не только телесное, и как счастье нетелесное оно связано с его взглядом – с изумлением и детской растерянностью, которые вдруг проступают в нем сквозь совершенно мужскую жесткость…

Телефонный звонок врезался в эти непонятные воспоминания так резко, что Галинка вздрогнула.

– Галя, – услышала она, – ты не знаешь, где Колька? У него мобильник почему-то не отвечает.

У Галинки была отличная память на голоса, она могла с первого слова узнать человека, с которым разговаривала один раз год назад. Но теперь она едва узнала голос звонящего. Дело было, конечно, не в его голосе, а в ее собственном смятении.

– Привет, Глебыч, – тряхнув головой, наконец ответила она. – Колька где?.. Он вроде бы… Да, на какие-то соревнования детей повез, что ли. Или на сборы? В общем, уехал.

Она не была вполне уверена в том, что муж уехал. Но дома его точно не было, а где же ему быть? Наверное, на соревнованиях.

– А-а… – протянул Глеб. И осторожно поинтересовался: – А ты не знаешь, он уже знает?

– Что?

– Что уголовное дело закрыли. Северский заявление забрал!

– Да? – усмехнулась Галинка. – Надо же, какой благородный человек.

– Зря ты так про него. Он в самом деле порядочный человек, – заметил Глеб.

Галинка расслышала в его голосе что-то похожее на обиду и улыбнулась. Конечно, это Глебова неземная любовь, как ее – Ирина? – внушила ему наилучшее мнение о своем бывшем супруге. Что ж она ушла от него, такого распрекрасного, с первым же подвернувшимся мальчишкой? И что ж он, такой порядочный, сделал ребенка первой же подвернувшейся провинциальной дурочке?

Прежде чем идти на беседу с Северским, Галинка собрала на него настоящее досье. А спрашивается, зачем? Чтобы договориться с ним, никакое досье не понадобилось!

– Передай спасибо вашему порядочному, – сердито сказала она. – От супругов Иванцовых.

– Ты чего злишься? – удивился Глеб. – Я правда подумал, что надо… Ну, хоть поблагодарить его. Все-таки мы его чуть в могилу не уложили.

– Ты-то при чем? Ты ему, что ли, по морде съездил?

– Галь, ну ты же не следователь, – вздохнул Глеб. – Что ты меня футболишь – ни при чем, ни при чем… Я к нему и правда съезжу, – решительно заявил он. – Мне с ним вообще надо поговорить, даже не про драку. Ну, стыдно же так: как будто исподтишка жену увел.

– Брось ты эти антимонии, Глебыч, – поморщилась Галинка. – Ты ее что, на веревке утащил? Сама ушла. Плохо, значит, держали. А куда ты к нему собираешься идти, в больницу? – помолчав, спросила она.

– Домой. Он сегодня выписывается. Ире все равно надо одежду свою забрать, книги. Она, пока его не было, забирать не хотела, а теперь одна с ним встречаться… не может. В общем, пойду схожу.

– Сегодня?

Ей-то что за дело до того, когда Глеб пойдет к Северскому?

– Дня через три, может. Только Кольке не говори, – торопливо предупредил Глеб.

Галинка улыбнулась.

– Не скажу, не волнуйся.

Она положила трубку. Пойду схожу… Счастливый человек Глебыч!

Ему показалось, что ключ с трудом поворачивается в замке. Хотя, конечно, этого быть не могло. Не амбарный же замок, не заржавел ведь от того, что давно не открывался.

«Сколько я здесь не был? – подумал Игорь. – Три месяца? Да нет, больше. Три месяца в больнице и перед этим еще…»

Ему не верилось, что все это было с ним. Что он жил в этой квартире, и не просто жил, вселившись куда пришлось, а сам покупал ее, хотел устраивать в ней свою жизнь. Зачем?

И что он ушел из этой квартиры и поселился в маленьком отеле на Чистых Прудах, где за полгода до этого провел первую ночь с Катей, поселился один, чтобы обдумать, как ему жить, когда родится ребенок, – в это тоже теперь не верилось.

Что-то перевернулось в нем, переменилось совершенно. Словно яркая вспышка осветила его жизнь, яркая и мгновенная, а потом ее свет погас, но забыть ее было уже невозможно.

Игорь не любил думать о таких вещах. Именно это раздражало его в последнее время в Ирине, эта игра нюансами, вечная приглядка к каким-то неуловимостям и неощутимостям, ко всем призракам собственного воображения.

Но вспышка, озарившая его жизнь – он именно так и думал про нее теперь, вот этим старомодным словом, – была не нюансом, не призраком. Она была так реальна, что каждую ночь, прошедшую после нее, Игорь чувствовал себя как шестнадцатилетний мальчишка, у которого одна мысль в голове, вернее, не в голове…

Эта женщина тоже была у него не в голове. А где?

«Хорошо дала, – сердито думал он. – Так дала, что никакая блядь не сравнится».

Он специально подбирал для своих мыслей слова погрубее, чтобы заглушить в себе, прогнать от себя то, чем было для него это воспоминание.