— Я отодвину его.

— Мне бы не хотелось, чтобы вы это делали.

— Чепуха.

Чарльз Эдвард обернулся, улыбнулся ей, и в тот момент она ясно представила себе, как он выглядел, когда покорный Эдинбург склонил перед ним голову.

Его кожа огрубела от шотландских ветров, а глаза тепло смотрели на Джеймса Хеперна — гордого и уважаемого старика, который торжественно вышел из толпы, преклонил колено и опустил свой меч к ногам Чарльза Эдварда в знак полного повиновения.

— Мой Прионнса, — проговорила она.

Но Чарльз не слышал ее, пытаясь сдвинуть камень с места.

— Здесь очень глубоко. — Он немного приподнял его. — Даже дна не видно.

Помедлив, она с опаской подошла и встала рядом с ним. У ног разверзся глубокий темный и узкий туннель. Чарльз Эдвард бросил вниз камешек, и через некоторое время они услышали всплеск воды в глубине колодца.

— Мелиор Мэри, — начал он, — я хочу, чтобы вы ушли отсюда и уехали со мной.

Ничего не понимая, она ответила:

— Но мне показалось, вы хотели увидеть все это.

Чарльз внимательно посмотрел на нее.

— Я о другом. Я хотел просить вас, чтобы вы оставили Саттон и переехали со мной во Францию.

Мелиор Мэри смотрела на него, широко раскрыв глаза, а он взял ее за плечи и тоже не отводил взгляда.

— В моей душе так много всего, Мелиор Мэри: надежды получить корону, любовь к вам, страх перед всем темным и непонятным. Но все это сводится к одному — я хочу, чтобы вы были рядом со мной и помогли мне вернуть отцовскую корону. Есть и еще одна причина, по которой вам следует отказаться от вашего поместья. Оба мы произошли из семей, на которых лежит печать проклятия, но если вы освободитесь от Саттона и передадите его своим кузенам и наследникам, чары будут разрушены. Вы сделаете это?

Чарльз еще сильнее сжал ее плечи, и она, тщетно пытаясь хоть чуть-чуть сдвинуться с места, ответила:

— Не могу, ваше высочество. Саттон — частичка меня. Неужели вы не понимаете?

— Нет, не понимаю. Господи Боже, это же всего лишь дом, обыкновенное здание и ничего больше!

— Но это мое наследство.

— А корона Англии — мое. Вы позволите своему принцу потерять наследство ради того, чтобы сохранить свое?

— Нет, нет! Вы можете покорить Англию и без того, чтобы я бросала Саттон. Я и так буду рядом с вами.

— Правда? Вы хотите быть моей женой и одновременно хозяйкой поместья? Я сын претендента на престол. Вам придется жить в соответствии с моим положением.

Его горячий темперамент, который особенно проявлялся, когда он выпивал много вина, вспыхнул сейчас без всякого спиртного.

— Итак, мадам, я предлагаю вам руку и сердце. Я прошу, чтобы вы соединились со мной в морганатическом браке. Вы согласны?

— Но я рождена для Саттона, — ответила она и, посмотрев ему в глаза, увидела, что в них пляшут огоньки гнева, как у самого бога войны.

— Так храните же его, — процедил он сквозь зубы. — Пусть замок Саттон зимними вечерами согревает вашу старость, потому что даже вы состаритесь, Мелиор Мэри, когда ваш договор с дьяволом о вечной молодости утратит силу.

— Но, мой принц…

— Ни слова больше! Вы отвергли меня, и этого вполне достаточно. Я прощаюсь с вами и вашим проклятым домом!

Чарльз Эдвард Стюарт повернулся и побежал к своей лошади. Останься он рядом с этой женщиной хотя бы еще секунду, он ударил бы ее. Мелиор Мэри была для него всем — идеалом красоты, любовью, надеждой на будущее, а она отшвырнула его в сторону, отказалась от него в обмен на обыкновенные кирпичи и мертвые камни. Принц не обернулся даже на ее умоляющие крики, но мысленным взором видел, как она стоит рядом с этим колодцем, который был частью проклятия, распространяющегося на нее и всех наследников замка Саттон, — самая совершенная женщина, какую он когда-либо видел, и сейчас такая беззащитная.

— Я сделаю все возможное, — произнес доктор, — но, честно говоря, надежды очень мало.

Это был один из новоиспеченных врачей, которых выучил Уильям Каллен в Глазго. Он приехал на юг совершенствовать свое мастерство из-за любви к одной беркширской девушке, а вскоре женился на ней, стал работать в Ньюбери и прославился на всю округу, потому что все местные жители хорошо знали о глубоких познаниях его учителя.

— Его жизнь может спасти только доктор Мак-Грегор, — сказал Гарнету брат Аугустус. — Вам нужно съездить за ним. Никто из монахов не сможет ему помочь.

Гейдж немедленно отправился за доктором, и тот уже через два часа прибыл в Инглвудский монастырь.

Маленький Монах не приходил в сознание с тех пор, как упал к ногам Гарнета на залитый солнцем берег реки. Он пару раз что-то пробормотал, пока Гарнет нес его, как ребенка, обратно в монастырь, а когда его уложили в постель и сняли очки, открыл глаза, но тут же снова закрыл их и больше не подавал признаков жизни. Маленький Монах был в коме, и скоро у него проявились те же симптомы, от которых чуть не умер Гарнет.

— Он заразился от меня? — спросил Гарнет.

— Без всякого сомнения, — бесстрастно ответил доктор Мак-Грегор. — Вы говорите, он ухаживал за вами, когда у вас было что-то похожее?

— Да. Это малярия?

— Не думаю. Налицо все симптомы старой, давно забытой болезни. И я предполагаю, что вы подхватили ее в Лондоне.

— Но я поправился!

— Да, но вы молоды, сэр. Этому бедняге придется гораздо труднее.

Гарнет посмотрел на вьющиеся седые волосы, разметавшиеся по подушке, на красивый нос и рот, на ангельское лицо, на котором сейчас не было очков.

— Если он умрет из-за меня, я никогда себе этого не прощу. Он очень хороший человек. Почти святой.

— Несомненно, придет день, мистер Гейдж, когда медицина разовьется до такой степени, что сможет лечить почти все недуги. Но пока не настанет это долгожданное событие, я сомневаюсь, что возможно предотвратить передачу болезни от одного человека к другому. Все мы должны ходить по этой земле очень осторожно. Вы могли походя убить шестерых, просто передав им вашу болезнь.

Доктор Мак-Грегор вымыл руки и вышел, и Гарнет остался наедине с этим несчастным человеком, которого съедал изнутри тяжелый недуг. И для него было вполне естественно обнять тщедушное тело и вытирать пот с горячего лба. Он находился в комнате уже несколько часов, когда вошел брат Аугустус и сказал:

— Мистер Гейдж, вам надо отдохнуть. Вы сами только что поправились от той же самой болезни. Пойдите прилягте, а я побуду с ним.

Гарнет оставил их вдвоем, и тогда брат Аугустус, старый якобит, сидя у кровати своего друга, заговорил:

— Господи, ты знаешь, что я не был примерным монахом. Я использовал монастырь как прикрытие и остался здесь, потому что так было лучше для меня. Но это действительно очень хороший человек. Конечно, я не знаю, какую жизнь он вел до того, как попал сюда. Он мог быть кем угодно, даже совершить что-то дурное, но он заплатил за все. Поэтому, пожалуйста, сделай что-нибудь! А если невозможно спасти ему жизнь, пусть он познает мир и счастье, прежде чем попадет под твою вечную заботу.

Брат Аугустус никогда не плакал, но сейчас почувствовал, что его щеки стали мокрыми. Маленький Монах был его единственной привязанностью. Он закрыл лицо руками, слезы потекли между пальцев, и в эту минуту в комнату вошел Гарнет.

Шел третий день с тех пор, как заболел Маленький Монах, и доктор Мак-Грегор покачал головой.

— Мне очень жаль, но надежды больше нет. Сомневаюсь, что он доживет до следующего утра. Вы можете дать ему это лекарство, и он ничего не будет чувствовать. Пусть умрет спокойно.

Гарнет отвернулся и посмотрел за окно. Позднее июльское солнце пылало на закате, как огромный кровавый шар, и все вокруг мерцало малиновым цветом.

— Мне кажется, что я знал его всю свою жизнь, — сказал он не оборачиваясь. — Это невыносимо. А может быть, все-таки?

— Нет, — ответил Мак-Грегор, уже думая о следующей пациентке, жене одного фермера, которой предстояли сложные роды и которая, как он ожидал, могла разрешиться близнецами. — Куда прислать счет?

— Я заплачу вам сейчас. Я уеду в Испанию, как только…

— Хорошо. Вы должны мне одну гинею. — Он положил деньги в карман жилета. — До свидания. Желаю вам благополучно добраться до места.

— Бессердечная скотина, — в сердцах сказал брат Аугустус, когда доктор закрыл за собой дверь.

— Вполне современный человек. Но, видите ли, они неплохо существуют.

— Гм… по-моему, пора привести сюда аббата. Хорошо бы сейчас же начать читать молитвы.

И он вышел из комнаты, снова оставив Гарнета наедине с умирающим. Этим необыкновенно светлым вечером он выглядел моложе, чем обычно, а волосы, освещенные красным светом зари, напомнили Гарнету его собственные. Да и вообще черты лица Маленького Монаха были очень схожи с теми, что он, Гарнет Гейдж, каждое утро видел в зеркале. Все было очень странно, но чем больше Гарнет думал об этом, тем очевиднее становилось сходство.

Он сел на кровать и положил руки на плечи умирающего. К его удивлению, тот открыл глаза и посмотрел на него. Гарнет никогда раньше не видел их — они всегда были скрыты толстыми стеклами очков, — и теперь громко вскрикнул. В них была такая же синева, как и в его собственных глазах, только немного приглушенная возрастом. Эти глаза с обожанием смотрели на него.

— Гарнет? — едва выговорил Маленький Монах. Казалось, что его голос легок и воздушен, как облако.

— Да, Маленький Монах?

— О, сын мой, со мной случилась замечательная вещь… — слова замерли у него на устах, и тишину нарушал только звон колокола, бьющего свой реквием по умирающему.

— Гарнет…

Шепот затерялся в громком звучании колокола, и Гарнет наклонился к бледным губам монаха, слегка приподняв его.

— Да?

— Туман рассеялся. Ты понимаешь меня?

Гарнет покачал головой, а голубые глаза с еще большей любовью посмотрели на него:

— Пока я спал, мне приснился сон. И теперь я знаю ответ.